Апельсиновый сок. Стихотворный конспект второй половины 2002-ого

Все стихотворения были написаны во второй половине 2002-ого года.

«Слава безумцам, осмеливающимся любить так, словно они бессмертны…»
Волшебник «Обыкновенное чудо»

Посвящается мошкам, миллиардами разбивающимся о калифорнийские лобовые стёкла в брачный период.



Дурно пахнущее слово «мезальянс»
Заморочило меня в сентябре,
Я впадаю в наркотический транс,
Меня до смерти тянет к тебе.
А над городом стоит душный зной,
Мои перстни потемнели от зла,
Мне не хочется остаться с тобой,
Но философы воруют меня.



На дне кофейника ноябрьское утро
В засахаренной кашице снегов.
И дни идут, и жизнь моя беспутна,
Хоть у постели мой молитвослов…
Морозы ранни, книги ненавистны,
Феллини предал, Кьеркегор украл.
И на затылке Бог клеймо уже оттиснул,
А шрам потом безумец целовал.
Мой голос сломан – грифель карандашный,
Его не спас ни красный шарф, ни чай…
И взгляд, к паденью снега безучастный,
И в глубине зрачка скончался май.


В глубоких болотах тонального крема
Сокрыта твоя красота,
Ты – гостья в романах Станислава Лема,
А время прихода – весна.
В картинах безумных твоя поясница,
И музыка – локти твои.
Ты – тонко кричащая белая птица,
Ты – ужас античных богинь.
И Солнце, задумавшись, село на землю,
И небо открыло глаза –
Они ничего твоего не приемлют,
Прощай же, моя стрекоза!



Синий штемпель гашёной Луны
Продавил мне гербы на виски.
Змейка – жилка – Дуная приток
Убегает с виска на восток.
И объятья плеча фонаря
Усыпляют до декабря.



Затопленье липовых листьев
В сухомятке октябрьского снега,
Над водою багровые кисти,
Наизнанку их тонкая нега.
Мунк с холодным тщеславьем изгоя
Спорит с Блоком о воплях Мадонн,
Его «Крик», извиваясь и воя,
С Светлой Девой плясал котильон…
Но перчатки забыты в кофейнях,
На перронах оставлены сны…
А мыслителем будет Еврейнов
На три месяца этой зимы.


Заказывать стрессы в кафе – ресторане,
Судить  о природе вещей,
Вглядеться, как в зеркало, в водку в стакане,
Хотеть украинских борщей,
Задуматься в театре о плюшевых мишках,
Смеяться в солёной воде,
Ходить со стеклянным кальяном подмышкой,
Не думать совсем о тебе…


Снег ложиться одеялом
На растерянные дни,
Город выглядит усталым,
Опечатки – фонари…
На неделе дни -  засечки,
Руки тонки, тяжелы,
И смешные человечки
Мне мерещатся в пыли.
В голове моей смятенье,
Сильно пахнет колбасой…
Завораживает пенье,
Март идёт ко мне босой…



… А в прозрачных пространствах кофейн
Бьётся тёмный удушливый день,
Я исчезну в сознании Гейне,
На прощанье обняв свою тень.



Электрички съели злое лето,
Забросав огрызками меня.
Между нами вечная вендетта
От конца и до начала дня.
Ветры стонут, запертые в банке,
Саркастически качается сосна…
Я застыла в золочёной рамке,
Смуглый Арес предаёт меня.
Он привёз свои слова из Казахстана,
Вычурный своею смуглотой…
Он похож на горного душмана,
Но всему виной безумный зной.



Ты отказал мне от сердца,
Я тебе отказала от дома,
От пиццы, где много перца,
От провода телефона,
От милости белых царственных рук,
От общих дисков и книг,
От самого высшего звания: «Друг!»,
От бедёр, чем плавен изгиб –
Отвязан, отказан, отшит.


Ночь сбежала от лета,
Обокрав фонари,
И рыдает Пьеретта
В бутафорской пыли.
Листья смазаны воском,
В мыслях бродит фетиш,
И любуется Босхом
Твой мальчиш-кибальчиш.
Флюорографией клетки
Покоряет эстет,
Анархической сетки
Отраженья планет.
И багровые пальцы
Синтезируют боль,
И натянута в пяльцах
Гениальная роль.
В нанесённых туманах
Бродит чей-то талант,
На строительных кранах
Будет вешаться Кант.
А верхушки деревьев,
Как огрызки грибов,
Страусиновых перьев,
Сумасшедших коров.
Извиняйте эстетку
В петербургских лесах,
Полюбившую клетку,
Потерявшую страх…


В серебряные ракушки ладоней,
Как в формочки засыплется песок.
Из писем белых и из злых ироний
До капли выжат водосточный сок.
И я иду, слепя своей гордыней,
Свивая в завитки усталое метро,
Слепой вагон становится пустыней,
И костенеет нежное нутро.


Мозг к зиме приколотый кнопками,
Кордильеры изломанных льдин.
Книги сложены ровными стопками,
И с портрета глядит паладин.
А в объятьях оранжевых варежек
Корешки непрочитанных книг.
Года дикого скаредный краешек
К липким губам жестоко прилип.
На часах серебристые стрелки,
Как большущий кусок пирога,
И в глазах две задорные белки
Грызли в баре бокал и тебя.



Между неба звёздными картами,
Между музыки сводными чартами,
Я встречаю прохожего странного:
В десять, в пятницу, на углу –
Светлоликого, голубоглазого
И с обломком сигары во рту.


Можешь думать, что я умерла,
И меня положили в гроб,
И теперь золотая сосна
Загорелый накроет лоб.
Или будут гудеть провода,
Провожая меня далеко,
Убегающую в никуда,
Уезжающую на восток…
Мегаполис укроет меня
От проклятий, посланных вслед,
От того, чего нет без тебя,
И от запаха сигарет.
А когда исчерпается лето
До протёртостей и до дыр,
Зашифруй меня именем Герда,
Поменяй места явок – квартир,
Потому что и мёртво-прощённая,
И уехавшая навсегда,
И всего насовсем лишённая,
Буду нежно любить тебя.



…А бывают ещё и такие ночи:
Тишина отупляет и бесит слух,
И ножом режет масло, торопится очень,
Тот фонарь, что к любовным признаньям глух.
И не хочется кофе, не хочется чаю,
Так тошнит оттого, что болит голова,
Мотыльковую лампу устало включаю,
И не знаю, кому здесь ещё не весна.
Я слова опоила любовным напитком,
А они опьянели и начали врать.
Тишина опустилась серебряным слитком,
И застелена шёлком резная кровать.


В моих книгах остались твои зарисовки:
Сони, Шляпники, Зайцы и божьи коровки,
А твои фотографии в рамках на полках
Мне напомнят о наших с тобою размолвках,
О прогулках, прогулах, кино, сигаретах,
О пирожных, пиве и мятных конфетах…
Нецелованный мною в засушливый рот,
Мой любитель лягушек, мой царственный готт!
Твой изысканный профиль, смешной чужеземец,
Заставляет влюбляться красивых бездельниц.


О  самой Тёмной.

Твои футуристические ноги
Изогнуты в причудливой дуге –
Такими были греческие боги
В своей пропорциональной красоте.
Твои багровые декабрьские пальцы
С трапециями стриженых ногтей
Не знали кисть, не вышивали в пяльцах –
Они были моллюсками морей,
Они не знали перстеней с камнями,
Их целовал чудак и декадент,
Твоя ладонь – сложенье оригами,
Священный Господа эксперимент.
И вся Ты – древних истин средоточье,
И эталон старинной красоты.
Твоя глава –  живая мироточит
Прозрачной патокой священнейшей слюны.
Ты угловата в гибкости изгибов,
В неправильности жестов балерин,
В холодном свете стёршихся флюидов,
В палитре полюбившихся картин.

Вся Ты – тёмная стать древнерусских княжон,
А глаза твои – очи рублёвских икон,
Твоих резких движений неловкий излом –
Порождение летних английских истом.



Розовые листья Ваших клёнов
Ворожат в нежнейших волосах.
Настоящесть колокольных звонов
Растворилась в светлых облаках.
Ласковы просёлочные встречи,
И взаимно целованье рук…
А вчера Вы были так беспечны,
А сегодня погрустнели вдруг.
Мы гуляем узкою дорожкой,
Жёлты травы, а на травах снег…
Возвращаемся, играю с Вашей кошкой…
Всё мне кажется, что Вы - не человек,
С Вашей страстью к женским сигаретам,
С чтеньем Бродского, пока ещё темно,
Вы приставлены зловещим пистолетом
К коже девочки, увиденной в окно.


Лень апрельского дня,
Пошлый вкус шоколада,
Амбразурность окна,
С одиозностью рядом.
Полиграфия неба
Тонкой стенкой фольги…
Жёсткость имени Глеба,
Ускользанье строки…
Азиатские ночи,
Европейские дни –
Мы не скифы, но хочешь,
Будем мы, как они.


…А на подоконнике цветут фиалки,
Так цветут, как будто смерти нет.
Компаньонки! Дуры! Бабы! Приживалки!
- Бархатные солнышки планет.
Фонарёвая бессмысленная придурь –
Всё и так цвет, куда цвести?!
Вы, мой друг, увы, наивный сударь,
Мне Вас грех не обмануть, не провести…
Вот и думайте потом о роли часа
В относительности вечностных времён,
О зелёных пальмах Гондураса,
О бутылке, с словом «Совиньон».


Нанесённые туманы
Тают в сонной голове,
Первобытные дурманы
Отдыхают на траве.

Мысли вьются комарами
Возле мраморного лба,
Ночь постылыми дарами
Досаждает до утра.
Беспредельная контрастность
Батарей и простыней,
Узаконенная страстность
Сатанелых упырей.
И не сбыться, и не скрыться,
Не заплакать, не уйти,
И в подушки не зарыться,
И глаза не отвести.
И мечусь я между станций,
Между сосен и песков,
Неоплаченных квитанций
И любимых городов.
Электрички отменяя,
Я ещё спешу к тебе,
Даже лето обгоняя,
Мчусь по встречной полосе.
Разделительная лента
Пьёт до синих обезьян,
Неуплаченная рента –
Вот единственный изъян.
Цель полупустых бутылок –
За кроватями лежать,
Цель столовских гнутых вилок –
Твою кожу протыкать.
Я люблю тебя до боли,
До царапин, до крови,
До безволья, и до воли,
До разлюбленной любви.


В частоколе оранжевых сосен
Заблудилась моя голова,
Между шёлковых розовых дёсен,
Словно бусинки бродят слова.
Обжигает горячая толща
Безмятежно-цветущей воды.
Сваи мощные, склизкие молча
Стерегут водяного следы.
А по серым расцветкам рассвета,
Убегающим по песку,
Обозначились контуры лета,
Загибающегося в дугу.
И от нежности к смуглому телу
Сводит пальцы в упрямых перстнях,
Щёки будто измазаны мелом,
В жестах всплыл безысходности страх.
Как сонливы озёрные ночи!
А от пряников с клюквой тошнит.
От того, что обнять меня хочешь,
Только боль можешь мне причинить.
Но к рассвету теряются мысли,
Рассыпаясь, как бисерный шнур;
На ресницах обманчивость виснет,
Небо рвётся клочочками шкур…


Диафильмов жёлтыми кадрами
Электрички мелькают к тебе.
Мои звёзды безумными ядрами
Распускаются в темноте.
На ладонях буравятся скважины
От моих нечестивейших губ…
Я в невесту земную обряжена,
Ты со мною и весел и груб.
И кленовые листья уложены
В ледяные коробочки дней.
Они, кажется, растревожены,
Но от этого воздух нежней.
А в стеклянных креманках печенье
Нелюбимое «Курабье»,
И в глазах неземное свечение,
Танцевавшее на игле:
На игле, где кощеевы органы
Серпантином спускаются вниз,
Где все нежные чувства распроданы,
И где воском намазан карниз.


Одноглазое чудовище –
Совершеннейший циклоп.
Уникальное сокровище,
А на деле – губы в лоб.
Кружевная и ажурная
Светит чакра меж бровей,
Твоя нежность абажурная
В снежности археморей.


Остывает моя одержимость
Деревянной ступенькой крыльца…
Можжевеловая нерешимость,
Душный запах живого тунца.
Мне пломбируют пальцы перстнями,
А в Сантьяго дождливый апрель…
И меня забросают камнями,
Только ты, только ты им не верь!
У меня же астральные кудри!
Я – безумие всех Магдалин!
Ты грехи мои нежностью пудри,
Ты – мой главный святой паладин!..
Заострились мышиные крылья,
А мне только пятнадцать лет!
Всё, что не было, станет былью,
И ты тоже станешь эстет.