Исповедь будущей петербурженки

Я живу в подвале. Красивое место. Отчаянное, если можно так сказать. В углу всегда горит тусклая лампочка и освещает трубы, уходящие в глубину моего обиталища. Там я никогда не была, но знаю, что оттуда ко мне приходят мои соседи - большие серые крысы. Как ни странно, они никогда не пытались загрызть меня. Поначалу, когда я только-только переселилась в подвал, меня это удивляло, так как я все еще верила в страшилки моей бабушки о кровожадных грызунах. Правда, эти милые животные навещают меня нечасто. Видимо, есть какой-то другой ход к мусоропроводу, кроме того, которым пользуюсь я.

Мусор очень хорошо горит, но пламя от него едкое. Я даже иногда не могу разглядеть сквозь него камни моего импровизированного камина, когда пью чай из железной кружки. У меня целая коллекция таких чашек. Все они висят на длинных штырях, торчащих в ряд из стены над камином. Я достаю их тогда, когда ко мне приходят друзья. Это хорошие чашки. Думаю, они приносят счастье. Помню самые счастливые моменты моей жизни. Сидела я как-то на своем старом матраце с такой вот железной кружкой, обнимая одного местного гопника, смотрела туда, откуда ко мне приходят крысы, и мечтала, что когда-нибудь там вспыхнет голубой свет, и оттуда придут красивые мужчины со своими красивыми женщинами и возьмут меня к себе на холодную звезду.

Летом, в теплые белые ночи я часто выбираюсь наружу, чтобы петь песни вместе с теми же друзьями или тихо беседовать с подружкой, лежа на траве. Но подруг у меня мало, я сложно схожусь с девушками. Все потому, что у меня не женская психология. И не мужская, конечно же. Какая-то своя. Зато хорошо схожусь с сыростью и шумом подвальных труб. Первые христиане тоже жили под землей в катакомбах. У них была такая модная тусовка. Наверное, именно они придумали андеграунд. Для меня. Мой мир. Я рада, что он существует, что я живу в нем, и что вместе со мной там есть мои сны и видения.

Мне часто снится мое детсво. Ненавистное мне время. Но в снах вспоминаю только приятные моменты. Я сижу в своем штабе на дереве и обдумываю план военных дейсвий против мальчишек. Сколько себя помню, всегда играла только с мальчиками и всегда в "войнушку".

Еще я пишу книгу. Вожу по бумаге при свете своей неизменной электрической лампочки. И на чистом листе вырисовываются мелкие острые буквы. Сама ничего не придумываю, не умею, просто записываю свои глюки. У меня даже есть своя "метода" вызывания глюков. Я сплю, но с открытыми глазами. Тогда снам легче проникнуть в меня, и они уже становятся не снами, а видениями. Вижу опять же тусклый голубой свет и красивых юношей. Потом рядом с ними оказываются девушки - тоже красивые, стройные. Они молчат. Вокруг тихо. Но я их понимаю и без слов. У них всех очень выразительные глаза. У кого-то мертвые и черные, у других - яркие, с искорками на дне, а бывают еще и светлые, большие, как бескрайнее голубое озеро, на берегу которого я родилась. Это мой народ. Но они редко ко мне являются. Может быть, потому, что я слишком много думаю о них.

Помню еще один мираж, про белую комнату. Там все белое: пол, стены, потолок, мебель. Даже в маленьком оконце - белый зимний пейзаж. Звенящая тишина. И ко мне никто не пристает. Лишь иногда беспокоит медсестра, чтобы поинтересоватья моим самочувствием, или сосед - расказать о битве при Ватерлоо или о том, как он бросил армию в Египте, тихо.

Может, все это грядущее?

К черту глюки! Хотя они - составляющая моего счастья. Мне хорошо в моем логове наедине с самой собой или с моими друзьями, что в принципе то же самое; ведь мы одно целое, люди, в которых живут частички одного и того же сознания.

Только иногда я думаю, что же будет, когда голубой свет, мерцающий иногда в конце тоннеля, достигнет моего драного матраца. Меня заберет к себе мой народ в наш красивый город со стройными зданиями и холодной необозримой рекой. Дальнейшего я себе не представляю.