Моя странная Анна

Хотел бы я посмотреть на того, кто дал всем этим родинкам, всем этим смоляным спиралькам-кудряшкам, всем этим припухлостям и круглостям, этому горловому заливистому смеху, такое имя. Она вся соткана из противоречия между собой и ожиданиями тех, кто вокруг.

Она убивает каждый день своей молодости за столом, заваленным бумагами, зажав плечом телефонную трубку, курит, матерится, щелкает по клавишам, хлещет кофе литрами, рычит на невопад вошедших. Прийдя домой, она обрушивается на диван, скидывает узкие туфли, разметывет по журнальному столику содержимое пакета, захваченного на пути в любом из фаст-фудов, включает картинку Bloomberg"а и звук Red Hot Chilli Peppers, наливает в большой бокал побольше Campari и поменьше Orange Juice. И где-то далеко за полночь переползает в постель, теряя по пути детали одежды, детали надежды, детали неслучившегося.

По вторникам, когда город затихает, я чинно раскланиваюсь с охранником её офиса, переворачиваю, проходя мимо, листочек на календаре упорхнувшей уже по своим мотыльковым делам секретарши, и тихонько приоткрываю единственную дверь, из под которой сочится блёклый голубоватый свет.

Она сидит откинувшись в кресле, прикрыв глаза, сигарета в левой руке, правая - на подлокотнике. Заметив меня - улыбается, и приподнимает брови, вроде как удивлённо. Я молча прохожу к ней и водружаю поверх клавиатуры покет с пончиками. Горячими пончиками, щедро обсыпанными сахарной пудрой. Беру её чашку и также молча выхожу: по возвращении меня ждёт соблазнительнейшее из зрелищ.

Закинув ноги на край стола, она за обе щёки уминает пончики. Губы, щёки, шея - в сахарной пудре. Даже в вырезе блузки - сладкая пороша. Она издает уморительнейшие звуки: что-то вроде благодарного горлового похрюкивания. Она кивает мне одобрительно и делает руками восторженные приглашающие движения. Я уже готов, и я принмаю приглашение.

Я снимаю её левую ногу со стола, а правую отвожу чуть в сторону. Сажусь перед ней, прикрыв её от беспощадного свет монитора и пристально всматриваюсь в переполох эмоций на оттаивающем лице. Наклоняюсь и снимаю с ей мягких, покрытых трогательным пушком щёк, следы сладкого чревоугодия. Снимаю пальцами. Снимаю губами.

Перебираю завитки над маленькими ушами, провожу легонько по изгибу шеи под воротником блузки, спускаюсь ниже, к пуговицам и пальцы снова все - сладкие, липкие. Она хохочет, берет мои руки в свои и подносит к губам. Один за другим она очищает их медленно, ласково, не сводя с меня глаз, не отводя взгляда, не переводя дыхания. Кабинет исподволь запоняется запахом корицы и бергамота. Она снова хохочет и отпускает меня. Отпускает лишь на мгновение, чтобы тут же, оттолкнув, начать неторопливую пытку разоблачения. И пока я пересчитываю перламутровые пуговки, пока я высвобождаю и приветствую бархатистые смуглые груди, она расправляется с моим ремнём и со всем, что за ним следует.

А потом её сладкие губы припадают ко мне. Я вдыхаю аромат её волос, уткувшись, утонув, замерев. Руки мои находят её мерно покачивающиеся лопатки и скользят от них ниже, ниже, вниз, а потом снова - вверх. Через мгновения и руки мои, и все сладкие мои воспоминания, накопленные с прошлой нашей встречи замирают. И изливаются. Она захлёбывается и хохочет, хохочет и захлёбывается, и её хитрый, всё еще сладкий язык щекотно подрагивает.

Я подхватываю её и прижимаю к себе. Разворачиваюсь, сметая с глянцевой поверхности стола всю неуместность, все препоны и мелкие недоразумения. Она откидывается и закрывает глаза. Я устраняю с её тела последние остатки обыденных условностей, я целую каждую склдочку, каждую округлость её налитого жизнью тела, я проникаю в неё. Монитор мерцает в такт. Пощёлкивают ритмично клавиши. Её тихий глубокий стон сливается с моим яростным выдохом. Её пальцы впиваются мне в плечи, оставляя зарубки на память.

Еще в моей памяти каждый раз остается её умиротворенная улыбка, которую я ловлю, уходя. Улыбка на лице женщины-ребёнка: с глазами, сосредоточенно вглядывающимися в хоровод цифр на экране, с губами, перепачканными в сахаре и страсти, со смуглыми, шелковистыми плечами, полуобнаженными под небрежно наброшенной блузкой, с нетерпеливым взмахом руки - пока-пока. Она уже далеко от меня, от себя, от нас.  И она снова станет собой только в следующий вторник, когда я, спрятав за спиной пакет со сладким содержимым, тихонько приоткрою единственную на весь город в этот час дверь, из-под которой сочится холодный, жестокий, поработивший её свет.