Моя неуловимая Виктория

Шальной петардой она носится по коридорам офиса: ураган под два метра ростом, с сияющими глазами цвета электрик, неугасимой улыбкой полных, чувственных губ, копной вечно размётанных по плечам пепельных волос. Она как ртуть - вечно в движении, в полёте, в поиске. Её голос слышно одновременно из всех кабинетов, из каждой телефонной трубки, с каждого этажа нашего вечно кипящего муравейника. Она постоянно при исполненнии миссии, которая ей явно в удовольствие. И это приносит карьерные плоды. Но никакой самый просторный кабинет не может удержать её на месте. Она не дожидается милостей от природы и интеркома - она бежит сама туда, где что-то горит, срывается, не сходится и летит в тартарары.

Как всегда я поджидаю её в главном холле, у аппарата с Колой. И когда она проносится в очередной раз мимо искрящимся тайфуном, крепко беру её за руку и вызываю лифт. Она покорно останавливается, выдыхает и убирает с лица непокорную светлую прядь. Я отпускаю её руку, и мы просто стоим пару мгновений рядом: скучно чинные и привычно сдержанные: сотрудники-коллеги, явно по служебной надобности собравшиеся совершить небольшое вертикальное путешествие.

С мелодичным звоном двери лифта распахиваются, мы входим, и я нажимаю кнопку последнего этажа. Она смотрит на меня, чуть сверху вниз, переводит взгляд на указатель этаже и, как только сияющая точка преодолевает цифру 18, нажимает на "стоп". Её рука чуть заметно подрагивает. На часах - без двадцати два.

Я трогаю  губами ямку между её перламутровыми ключицами и чувствую, как учащается наш теперь общий пульс. Я прикасаюсь к её груди сквозь тонкую, гладкую ткань, словно специально изобретённую для имитации кожи женщины. Чуть помедлив, проникаю под покровы, расстегнув пару податливых пуговиц. В мои руки с готовностью проскальзывают две упругие грудки, маленькие и тоже перламутровые и на вид, и на ощупь. Я ласкаю два розовых, стремительно твердеющих бугорка, припадаю к ним губами, нежно щекочу их языком, балую и дразню. Они отвечают мне - наливаются теплом и внутренней тугой вибрацией.

Она наклоняется ко мне и проводит кончиком языка по внешнему краю моего уха. Теребит игриво мочку, потом целует её, словно пьёт. Насытившись, она отстраняется и поварачивается ко мне спиной. Я приподнимаю край её всё еще сохраняющей серьёзность юбки и обнаруживаю прохладный зазор между лайкрой, текущей вниз, и узкой полоской шёлка, имитирующей декорацию верха. Она выгибается навстречу моим ладоням, упирается руками в стены лифта и медленно, сказочно медленно начинает наклоняться. Её пальцы скользят по бежевому пластику. Мои руки скользять по чёрной лайкре. Скользят чуть вниз, заходят по спирали внутрь соблазнительнейшей из букв "Л" и начинают подъём вверх, раздвигая, разъединяя, разобщая - к знаку бесконечности, открывающемуся для меня там, где шёлк уже не преграда.

Я высвобождаю себя из костюмно-арестантской робы ровно настолько, чтоб не утомить её ожиданием. Я нахожу ту единствнную цель, которая столь доверчиво открылась мне, которая манит меня и ждёт мого первого слова. Я начинаю диалог, я наращиваю его темп, - а она лишь наклоняется всё ниже, вбирая меня, направляя меня, предлагая мне сладчайшую из траекторий. Я подхватываю её, удерживаю, помогаю сохранить устойчивость и всё плотнее предъявляю ей свои аргументы, всё настойчивее, пока она не отвечат мне хрипловатым, тягучим "да-а-а-а" на финальную серию моих самых яростных и глубоких фраз. Я отстраняюсь, и она чуть приподнимается. Но не ставит точку.

Она меняет ракурс, и её лицо, распахнутыми в ожидании глазами, приоткрым в предвкушении продолжения ртом, трепещущими от неутолённого голода ноздрями, отражается в зеркале на противоположной стене лифта. Не отводя глаз от её отражения, я провожу пальцами там, где влажно и очень, очень жарко, ласкаю, поднимаясь чуть выше, соединяя двоеточие воедино. Она изгибается еще сильнее и повторяет своё волшебное "да-а-а-а". Я предпринимаю второе восхождение, нежное восхождение, осторожный штурм её верхней точки, - она вскрикивает и замирает. Замираю и я. Замираю, чтоб предоставить ей волю и выбор. Она выбирает плавные, аритмичные движения, приближаясь и отстраняясь, останавливаясь на мгновение в той самой возможно дальней точке, когда кажется - еще чуть-чть и наша связь прервётся. Замирает - и снова приближается ко мне. Близко-близко. Горячо-горячо. Глубоко-глубоко. И снова дразнит: и снова отлив, и сладкая пауза-искушение.

Ярким красным отражённым бликом, пронзительной пульсацией раздаётся сигнал запоздавшего alarm"а. Она будто ждала его: она подхватывает предложенный ритм и, плотно уперевшись в наши отражения в помутневшем зеркале, нанизывает себя на меня всё чаще и глубже, нанизывает и пронзает: властно, страстно, уверенно. И когда кажется, что еще мгновение, и лифт не выдержит этой неистовой качки, сорвётся, оборвётся, обружится - обрушивается глубоким, долгим стоном она. Откидывается на меня, прижимается плотно, почти сливаясь, стирая границу между нами. Следом за нею и я, еще раз плотно сжав в ладонях тугие бугорки, служившие мне и компасом, и якорем, в такт ей оканчиваю увлекательное путешествие в самой дальней точке выбранного ею верхнего альтернативного пути.

Спустя дюжину гулких ударов в висках мы отстраняемся, разъединяемся. Переводим дыхание. На часах без пяти два - время ланча. Я знаю, что приглашение будет неуместно, поэтому просто целую продолжающую пульсировать сладким напряжением венку на её виске. Она улыбается, кивает и вскидывает привычно голову: победоносный взгляд возвращён на место, подбородок вперёд - так, как надо.  Без тени сомнения нажимается кнопка "19" и, как только двери распахиваются, она выходит, летит по коридору, улетат, не оборачиваясь.

Да ей и незачем. Мы знаем, - и она, и я, - оба знаем, что в нужный день, в нужный час, я буду ждать её в главном холле у аппарата с Колой, чтобы еще раз предпринять совместное вертикальное путешествие на только нам известную планету, ожидающую только нас между 18 и 19 этажам нашего вечно кипящего муравейника.