Визит в прошлое. Анна Ахматова, Илья Эренбург

 
Эссе памяти Тамары Мазур

Как-то зимним вечером в конце 60-ых годов мы с Тамарой Павловной Мазур, моей старой приятельницей, сотрудницей Отдела редких книг и рукописей Исторического музея отправились в гости в Столешников переулок к искусствоведу Виктору Михайловичу Лобанову. Нельзя сказать, что я была уверена, что Томочка была прежде знакома с ним, но ей была свойственна оригинальная особенность: она с удовольствием ходила в гости к тем, кто просто ее интересовал. При этом ей совсем не обязательно было согласие выбранного ею субъекта. Она как-то не сомневалась в том, что все будут рады ее неожиданному визиту. Как ни странно, приняли нас хоть сначала хоть и настороженно, но в целом весьма радушно.
Хозяин дома – известный искусствовед Виктор Михайлович Лобанов. Это был уже глубоко пожилой человек (пожалуй, лет восьмидесяти), он вырос в доме Гиляровского, – кажется, он был сыном вроде бы какого-то не то слуги, не то дворника, – и потом женился на его дочери. Я теперь знаю, что он писал книги и статьи о русской живописи, известны его работы о В.М. Васнецове, об искусстве начала ХХ века.
Было заметно, что этот старик совсем одинок, и потому обрадовался приходу неожиданных неведомых гостей, проявил традиционное для дома Гиляровского гостеприимство. Он доверчиво с нами познакомился, и пока мы раздевались, суетился и говорил, что на этой деревянной с торчащими в разные стороны рожками вешалке, стоявшей в передней, вешали свои шляпы Чехов, Шаляпин, Станиславский, Эренбург, Паустовский и многие другие.
– А вот сюда они все ставили свои трости, – с торжествующим удовольствием показал на угол в прихожей Виктор Михайлович. Вообще он выглядел активным, а с нашим приходом он очень взбодрился.
Мы прошли в гостиную. Дубовая мебель, низко висящий над столом большой оранжевый абажур создавали ощущение какого-то давнего уюта. Однако чувствовалось, что в этом доме всё в прошлом, что в нем едва тлеет символический очаг былой бурной жизни. В комнате висела та особая тишина, которая в глубине своей таит отзвуки давних голосов, смеха, музыки.
Старик засуетился, сам пошел ставить чайник и никак не хотел уступить нам право поухаживать за нами, хотел непременно сам подать чай. Он старался вести себя как настоящий джентльмен, и мы совместно накрыли на стол, поставили свои пирожные, приобретенные в знаменитой кондитерской-кафе "Лира", здесь же, в Столешниковом.
И тогда начался вроде бы трудно раскачивающийся разговор, который тронулся с первого замедленного шага, а потом стал нарастать и, в конце концов, достиг стремительного, горячего ритма. Обо всем вперебивку, – но, в конечном итоге, естественно пришли к воспоминаниям прошлого, – Мазурина (так мы её называли со времен аспирантуры)была мастерица вести разговор в нужном ей русле.
 * * *
Мне хочется воссоздать здесь один фрагмент рассказа Лобанова, который остался у меня в памяти. Началось с того, что я рассказала, как я последний раз видела Анну Ахматову в кафетерии ЦДЛ (Дома литераторов). Сейчас я подвергаю сомнению, что это реально была Ахматова, – настолько для меня сегодня это кажется ирреальным, как будто приснилось в желанном сне. Однако тогда я была убеждена, что это именно она. На самом деле трудно её было спутать с кем-то.
Дама сидела с чашечкой кофе в углу под сводами, исписанными и изрисованными фантазией писателей и поэтов. Величественная голова её была приподнята и оставалась неподвижной. Взгляд ее был обращен внутрь себя и направлен над головами людей, – нет, не вверх, не молитвенно, а как бы по касательной над людьми, не отрываясь и не возносясь над ними. Она сидела в глубокой задумчивости и казалась совсем отрешенной. Я тогда замерла, глядя на нее, и подумала, что она где-то не здесь, а где-то там...
 * * *
И тогда Лобанов стал вспоминать. Он сравнивал А. Ахматову и И. Эренбурга.
Молодой Илья Эренбург часто бывал в доме у знаменитого знатока Москвы В. Гиляровского. Он происходил из обеспеченной семьи и уже тогда часто уезжал за границу. Возвращался, переполненный впечатлениями и в то же время соскучившийся по родным местам. В один из таких моментов он сочинил известные строчки, которые очень любил с юности Лобанов:
 Сколько нежного и милого
 В словах "Арбат", "Дорогомилово"!
Эренбург был худощавым, длинноносым, похожим на птицу молодым человеком. Он элегантно одевался, имел вполне светские манеры, был деликатен и при этом разговорчив, общителен. Лобанов задумался и заключил:
– Эренбург остался таким навсегда. До самой старости он очень мало изменился -был очень похож на себя 17-летнего. Только чуть-чуть ссутулился, седина пробилась и мешки под глазами появились. Он стал старой птицей.
А вот Ахматова – совсем не так. Виктор Михайлович, глядя в пространство чуть прищуренными глазами, вспоминал, что когда она быстро скользила по Невскому, никто не мог пройти мимо, не обратить на нее внимание. Она была очень тонкой, гибкой, как змея (говорят, она могла закинуть ногу за шею), она вытягивала голову на своей длинной шее вперед, наклонялась всем телом вверх и вперед – и двигалась так стремительно, что казалось, что она острая и резко разрезает воздух. Все оборачивались.
У меня эта картина хорошо вырисовывается, поскольку я невольно выстраиваю и поднимаю такой образ из той Анны Ахматовой, образ которой создал художник Альтман.
А вот с возрастом жизнь и внутреннее саморазвитие изменили её неузнаваемо.
Она стала неподвижной в своей самопогруженности, в своей глубокой рефлексии. Она по-прежнему держала голову поднятой вперед и вверх, но теперь казалось, что она находится во внутреннем диалоге с высшими силами, - с теми Богами, которые питали ее высшей мудростью. Горечь жизни отражалась во всем ее облике, но суета мира, казалось, уже мало задевала ее, она уже отрешена от "лопуха и лебеды". Печать просветления, ниспосланная свыше, наполняла всё её существо особым достоинством, поднимающим её над житейскими заботами.
Как ни странно, и этот образ у меня свободно рождается из рисунка Модильяни – спокойно плывущая линия ее тела настраивает на тихое, умиротворенное в своей земной красоте восприятие гармонии мира. Невольно вспоминается, что всё сотворено Богом, и все стремится к совершенству.
Из рассказа Лобанова вытекал простой вывод: и Эренбург, и Ахматова – личности высокого плана, и потому они развивали свою сущность, обогащали ее каждый своими путями. Каждый из них по-своему проявил свою блестящую индивидуальность.


 ДОПОЛНЕНИЕ:
 В. М. Лобанов — член-корреспондент Академии художеств СССР, заслуженный деятель искусств РСФСР, один из первых советских искусствоведов, автор книг по истории русского и советского искусства («Живопись 1905 г.», «Художественные группировки», «Книжная графика Е. Е. Лансере», «Дом-музей В. М. Васнецова в Москве», «Виктор Васнецов в Москве», «Кануны» и т.д.). Он также написал книгу о художнике А. Герасимове, а тот написал прекрасный портрет Лобанова в молодости.
 В. М. Лобанов бережно сохранил творческое наследие В. А. Гиляровского. Вместе с дочерью писателя Надеждой Владимировной он издал книги В. А. Гиляровского «Люди театра», «Москва газетная» и рассказы. Сохранил В. М. Лобанов и квартиру знаменитого москвоведа в том виде, какой ее знали А.П.Чехов, Ф.И. Шаляпин, М. Горький, А. Н. Толстой, В. Маяковский, М. Н. Ермолова, А. И. Южин, В. М. Васнецов, М. В. Нестеров и другие. Виктор Михайлович поддерживал и традиции квартиры дяди Гиляя. Все тридцать пять лет, прожитые им в Столешниках после В. А. Гиляровского (В. М. Лобанов скончался в 1970 г.), здесь продолжали бывать писатели, актеры, художники и среди них
К. Г. Паустовский, В. Г. Лидин, Василий Белов, Сергей Викулов, А. А. Яблочкина, В. Н. Пашенная, Павел Корин, Павел Кузнецов, М. К. Аникушин и другие.
* * *
Поэт Александр Романов написал шутливые стихи «Столешникам дяди Гиляя, когда хозяином их был Виктор Михайлович Лобанов»:
 Теперь-то я отлично знаю,
 Что ничего отрадней нет,
 Чем заглянуть на яркий свет
 В квартиру дядюшки Гиляя.
 (Из справочной литературы)