Беспокойная жизнь

По лесу кого только не ходит! Разве что призраков не хватает для полного набора. Лес – это просто кунсткамера. Все, кого не приняли за пределами опушки, пришли в этот лес и построили себе домики, вырыли норы, свили гнёзда. Теперь у нас своё подобие общества, своё подобие взаимоотношений. Я, например, живу в норе под берёзой, а на берёзе поселилась носатая шмара с потухшими глазами. Её, сраную мою соседку, попросили уйти в лес за то, что у неё глаза горели ****ским пламенем. С тех пор глаза её давно потухли, но она не вернулась. Сидит себе, вяжет носки и бубнит под нос: «Час – сто, ночь – триста». И такая у неё мордочка при этом серая становится, что хоть плачь… Настроение портит, одним словом. Жалость вызывает, зараза… За что в своё время отторгли меня? Смутно помню, что мне кто-то кричал в лицо ругательства за то, что я не выхожу из своего дома и не здороваюсь из-за двери. Но скорее всего не это было причиной. Наверное я здесь из-за того, что очень любил порнографию. Я и сейчас её очень люблю, причём здесь её гораздо больше, чем не в лесу. Она здесь живьём. К примеру, моя соседка-шмара временами отключается и начинает в беспамятстве давать другим обитателям леса прямо на лужайке перед домом, сосед из третьей от нас осины даже выстроил по этому поводу небольшие, но ладные дубовые трибуны,  а я хожу и раздаю приглашения на следующее умопомрачение соседки и изредка приторговываю пакетиками для слива спермы. Ведь неприятно, когда любимая лужайка перед уже ставшей родной норкой загажена не пойми чем. Быт мой далеко не уныл. Несмотря на то, что соседка сверху нагоняет тоску, у меня есть телевизор...
*
Люди извне вчера приезжали в лес на бульдозерах и асфальтоукладчиках. Какой-то стройный улыбчивый очкарик цитировал документ, который был у него в руках, и по-отечески о чём-то говорил. Из всего, что он со своими коммивояжерскими интонациями втирал, я понял лишь то, что спокойные дни закончились, скоро проведут освещение под каждое дерево и проложат дорожки, так как вышел указ о том, чтобы облагородить изгоям быт цивилизацией. Мне, к примеру, этого не нужно и задаром. Поэтому я повернулся и пошёл в свою нору под берёзой. С тех незапамятных пор, когда я то ли ушёл сам, то ли меня выгнали в этот лес, я привык жить спокойно, как и многие из тех, кто здесь осел, а теперь наш лес превратится в санаторий для уставших психопатов. Снова бытовуха… Того и гляди, прикроют бессознательный аттракцион моей соседки-шмары, а рядом поселится какой-нибудь уставший от сослуживцев полупенсионер, пристрастившийся к разведению фуфыриков и хризантем… И мой телевизор начнёт показывать мне телепередачи. Придется его выкинуть или отдать соседке сверху, чтобы ей не так уныло было бормотать своё заунывное: «Час – сто, ночь – триста».
*
Сегодня ночью снесли трибуны, построенные для жильцов леса. Мне с утра показалось, что никто этого не заметил. Странно, ведь все так любили этот спектакль. Один и тот же, но всё время по-разному поставленный и сыгранный. И ещё, куда-то делся тихий смотритель за прохожими, который жил под сосной на другом краю поляны. Он ничего не делал кроме того, что весь день сидел у окна и наблюдал без единого слова за тем, как мимо проходили, пролетали или проползали обитатели нашего леса. Наблюдатель даже не выходил из своего дома. Ни днём, ни ночью. Временами, когда мне не спалось и не хотелось смотреть на серый экран моего телевизора, я заставал смотрителя сидящим у окна, как будто была не ночь, а полдень. Проходящий мимо хромой топтатель из той же сосны, в которой обитал смотритель, рассказал, что на днях стройный улыбчивый очкарик не из леса  приходил к смотрителю с какими-то документами и предлагал переселиться в квартиру в городской многоэтажке, на последнем этаже, чтобы с высоты он мог охватывать взглядом большее, нежели лужайку в лесу ушедших и отверженных. Наверное он согласился. В таком случае, он круто подставился, потому что с высоты он не увидит ничего живого, кроме ворон на крышах, а люди внизу будут настолько мелкими, что их количество не покажется ему важным. По крайней мере, я так считаю. И ещё он больше не увидит, как даёт прохожим моя соседка… Эх, забыл… Мы, наверное тоже не увидим этого.
*
Снова приходил очкарик. Заходил и ко мне. Я угостил его чаем и предложил посмотреть со мной телевизор. Но очкарик взглянул на меня как-то снисходительно, словно на ребёнка или на престарелого человека. По всей видимости, ему  не понравилось, что мой телевизор не работает. Прошли слухи, что мою соседку-давалку  и соседа-наблюдателя поместили в лечебницу. Жалко. Получается, что надули всех: нас, их, себя. Всё-таки из нашего леса сделают дачный посёлок или пансионат. Так скорои меня попрут. Да и мне самому тут нечего делать. Трибуны снесли, жителей вывозят неизвестно куда, приезжают странные люди, да и стройный улыбчивывй очкарик всё время под ногами путается, что-то вынюхивает и всех обманывает, пытаясь склонить их к согласию с переселением обратно в город. Нет уж! Я не вернусь из принципа. Когда им было выгодно, они вытравили меня из города в лес, который давно успел стать моим, а теперь им, видите ли, и лес понадобился. Не пущу. И не прощу.
*
Всё. Прошлым вечером к опушке подогнали несколько десятков бульдозеров. Хоть это  и означает конец леса, я отчего-то даже не волнуюсь. Меня снесут и раздавят вместе с моей берёзой, как раздавили под его осиной копателя. Никто даже не вздумал проверить, живёт ли там кто. Почти все обитатели леса убежали ещё ночью. Наверное всё-таки решили вернуться в мир, в город, в суету и неприкаянность. Их дело. Всё равно если они там появятся, им не миновать лечебницы. А мне в город стройных улыбчивых очкариков дороги нет. По секрету -- меня там посадят или казнят. Я ближе к утру задушил очкарика и втоптал его бульдозером в землю, прямо перед лесом, а потом я сломал половину бульдозеров. К сожалению, горожане очень быстро починили свою технику.  Но ничего. Мне как-то без разницы. Если неизбежна смерть леса, если всё происходящее невозможно остановить. Если даже телевизор начал работать и показывать фильмы, новости и рекламу, то мне место навеки под моей берёзой. Это не геройство. Это просто от того, что некуда идти...