Последние

Сквозь узкие щели жалюзи в комнату стали проникать потоки солнечного света. Очередное утро, похожее на сотни миллионов других утр, вселялось в белую палату. Потоки света поднимались все выше, от пола к потолку, не пропуская ни единой впадинки на поверхности мебели. Лучи играли и переливались в форме небольшого граненого стакана с водой, заглядывали в щели тумбочек, спотыкались о колбочки с непонятными веществами. Они жили каждым проявлением присутствия живых существ. Лучи находили прелесть в кубиках углекислого газа в воздухе, еще теплых от легких человека, в шероховатостях следов пальцев, оставленных на маленьком стеклянном столике…

В комнате послышался тихий хрип:

- Воды… воды… папа, воды…

Еще несколько минут тишину не нарушал ни единый шорох. И только когда шепот повторился вновь, мужчина лет сорока резко встрепенулся в кресле, стоявшем в дальнем правом углу палаты. Он вскочили и еще совсем сонными глазами стал бегать взглядом по белым поверхностям мебели в поисках стакана с водой. Граненая форма почти сразу попалась на глаза, и мужчина стремительно ринулся к стеклянному столику, где стоял стакан. Солнечные лучи, испуганные перспективой быть проглоченными, словно стайка белых чаек, бросились врассыпную, громко хлопая пушистыми корпускулами крыльев. Когда мужчина поднес воду к губам подростка, его пальцы еще дрожали от неожиданно прерванного сна. Он медленно наклонял стакан, и вода постепенно переливалась по стенкам сосуда в иссохший организм парня.

- Папа, ты все еще здесь? - голос подростка звучал обессилено, но при этом передавал некоторые нотки удивления.

- Я всегда буду рядом, - нежно промолвил отец и неожиданно помрачнел.

- Папа, открой, пожалуйста, окно. В палате очень душно.

Мужчина отодвинул в сторону жалюзи и распахнул форточку. Комната стала наполнятся свежим, немного прохладным апрельским воздухом. По лицу подростка пробежала тень легкой болезненной улыбки. Он сделал глубокий вдох - и закашлял. Его легкие грозно рычали, выбрасывая мутные комки слизи. Мужчина подскочил к кровати и, чтобы успокоить организм, провел теплой рукой по потному лбу сына. Кожа оказалась холодной, почти ледяной, и не желала отвечать на ласку. Почувствовав тепло, подросток плавно закрыл глаза и словно впал в забытье. Минут пять, пока рука отдавала энергию солнца, он лежал неподвижно.

- Папа, какой сегодня день? - простонал молодой человек.

- Двадцать первое апреля, сынок… двадцать первое апреля…

- Через четыре дня мне должен исполниться двадцать один год… Слышишь?

Но мужчина не слышал. Он задумался, и в уголках его стеклянных и безжизненных от горя глаз появились капельки росы. Он отнял руку ото лба сына и поправил смятое одеяло.

Молчание по спирали поднималось к лампе на потолке и вращалось там, наматываясь пушистыми позвонками на время. Семнадцать минут... семнадцать поворотов вокруг своей оси… голос:

- Папа, а ведь знаешь: я влюблен, - от этих слов его голос, казалось, ожил на миг, но вдруг опять помрачнел и провалился. - Только она тает и у нее почти нет на меня времени: она - муза. Тепло… Робкой мечтой она постоянно витает рядом, а я тяну к ней руки. Моей музе очень часто становиться холодно, и я грею ее пальцы своими перчатками. И всё…

Отец сел на стул рядом с кроватью.

- Она замечательная… Она дышит… И в ней очень много света, - продолжал парень, но в его еле слышном голосе оставалось все меньше и меньше энтузиазма. - Знаешь… - фраза оборвалась и повисла многоточием в зеркале на противоположной стене. Он словно пытался подобрать слова, однако потом устал и в очередной раз призакрыл глаза.

Отец встал, прошелся по палате, нервно разминая подушечки пальцев. И вдруг заметил, что взгляд сына устремлен в окно.

- … Облака… я их тоже очень люблю… хотя без неба они едва ли были бы нужны… Столько людей хотят научиться летать… как птицы… А я не хочу… мне этого не надо… … Почему они не боятся умереть в полете? Тогда ведь будет больно падать.

- Сынок, птицы умирают только в небе. Чувствуя приближение смерти, они поднимаются в небо и уже никогда не возвращаются оттуда. Птицы остаются там навсегда, - отец сделал паузу и добавил рассеянно. - Почему мы вдруг заговорили о смерти?

- А как же голуби, раздавленные колесами автомобиля?

- Это неестественная смерть… насильственная.

- Тогда я хотел бы быть птицей, чтобы не мучить тебя.

Отец не нашелся, что ответить. Ему лишь в очередной раз стало больно.

За окном слышались голоса, но содержание разговоров уловить было невозможно. Сын впал в сон. Его глаза, очерченные мутными синими подтеками, и бледное лицо пульсировали в сознании мужчины. Отец подошел к окну и обессилено опустился на подоконник. В этот миг он существовал наедине с самим собой. Отрешенный ногти бессмысленно царапали белую краску.

Часа три он существовал на границе между палатой, насквозь пропитанной отцовской болью, и солнечным миром планеты Земля, который начинался сразу за окнами серого шестиэтажного здания.

Из оцепенения его вывел голос сына:

- Папа, а почему края облаков красные?

Мужчина бросил взгляд на сына, на облака за окном, потом снова на сына. Он не заметил ничего нового в окраске белых громад пара. Но в глазах подростка отец увидел страх: они расширились и стали слезиться.

- Папа, папочка, мне страшно! - его голос дрожал и переливался тяжелыми комьями. - Страшно! Папочка, дай мне руку!

Отец молниеносно очутился у кровати сына и крепко сжал появившуюся из-под одеяла руку.

- Мне страшно, папочка. Я не могу дышать.

Отец еще сильнее сжал руку подростка и стал машинально давить на красную кнопку у изголовья кровати. По телу сына пробежала крупная дрожь. Он всхлипнул, стал часто моргать глазами. Их руки по-прежнему изо всех сил сжимались. Рука парня стала совсем слабой, но не отпускала ладони отца, которая связывала его маленькой тело с этим миром. Сын стал нашептывать слова, обрывки слов, смысл которых мужчина понять не мог. Наверняка, в них вообще не было смысла - просто слова, которые обозначали жизнь.

Их руки вспотели. Отец нежно гладил сына по волосам, но уже не пытался изменить ход событий. В эти последние мгновения света он хотел отдать всю свою отцовскую любовь, до последней капли наполнить ею увядающее тело мальчика.

- Сынок! - врезалось в стены и рассыпалось на мелкие осколки.

- Папа… - с последним выдохом вырвалось из груди сына.

Рука его сжалась и медленно обмякла. Тело опустилось на кровать и замерло.

Слезы из глаз отца медленно спускались по морщинкам постаревшего лица. Последнее "папа" медленно растворялось в затихшем вакууме вечера.