Газовая Камера

Шаги. Нет, они не могут появиться так скоро!

Но это не галлюцинация, вызванная долгими бессонными ночами на холодном каменном полу. Шаги разносились тихим, трепещущим эхом по длинным, глухим коридорам. Они приближались, приближались с каждой секундой, все четче врезаясь в его воспаленный разум. Потянуло холодом и сыростью, которые забирались под одежду и сквозь поры кожи просачивались внутрь. От тревоги стало тяжело дышать и почти невыносимо держать открытыми глаза. Появилось непреодолимое желание забраться в кого-нибудь, пусть даже в самого себя, и забиться в теплый уголок плоти.

Шаги замолкли. Они уже здесь.

Его подняли с пола почти без сознания, но он пришел в себя, сделав лишь пару шагов. Наступила такая чистота сознания, что, казалось, через него можно выйти в открытый космос. А может, это и был открытый космос, проникший внутрь и оставивший белые пятна затмений во всех уголках памяти.

На руки ему надели наручники, хотя это была чистая формальность - перед лицом фатума человек уже не есть человек и ему некуда бежать. Это всегда казалось непонятным: люди, обреченные на смерть, никогда не бросались на колени, не начинали умолять о пощаде, не пытались сопротивляться. Хотя в глазах у них было выжжено желание жить, они гордо шли навстречу Неизбежности.

Его сознание отключилось, и он снова стал ощущать происходящее, только когда до роковой капсулы оставалось не более пятнадцати шагов. Он сам удивился, но стеклянный сосуд смерти не вызывал ни ненависти, ни ужаса. На глаза ему постоянно попадались незнакомые лица, которые не содержали никакой информации, как окна в небоскребе. Только запахи, проникавшие в его барабанные перепонки колючими комками, которые хотелось выплюнуть обратно, надрывались от ударов о стенки капилляров.

Его усадили на стул, привязали руки. Он в очередной раз отказался от священника, потому что уже ни во что не верил. Его последней просьбой было взглянуть на картину Дали "Постоянство памяти". Когда внесли репродукцию, он долго и жадно всматривался в какие-то ее фрагменты, словно пытался разглядеть, который час показывали стрелки, а потом закрыл глаза и сказал "спасибо". Его оставили одного в капсуле, наглухо закрыв стеклянную дверь.

Он больше так и не открыл глаза, напряженно удерживая в памяти каждый штрих картины. Через пять минут в капсулу пустили газ. Он инстинктивно сделал глубокий вдох, вцепился в подлокотники и замер. Пока камера наполнялась газом, он продолжал не дышать - следующий вдох был бы уже ядовитым, даже смертельным. К лицу прилилась кровь, сосуды на всем теле вздулись и продолжали набухать. Через кожу проступил пот, насквозь пропитав майку. Казалось, его мышцы разорвутся на волокна, не выдержав нечеловеческих усилий не сделать вдох. Но не выдержали вздувшиеся до предела сосуды - из его носа потекла кровь, медленно вливаясь во все впадинки и морщинки лица. Не дышать стало нестерпимо больно. Легкие, как воспаленные язвы, жгли внутри. Образ картины Дали исчез, и перед закрытыми веками стояла черная пелена боли. Сила, центр которой находился где-то в солнечном сплетении, рвалась изнутри, растерзывая на своем пути воспаленные органы. Ощущение реальности пропало - появилось новое измерение боли, в котором руки и нервные окончания переплетались в бешенном танце, когда от каждого их соприкосновения внутри лопались ядовитые жала с кислотой. Он перестал контролировать свой мозг, который в тот же миг послал импульс. Через доли секунды, разрывая окаменевшие мышцы, легкие расправились, наполнившись ядовитым газом… Все оборвалось.

Когда газ опустился, на стуле, наклонив голову, сидело тело, теплое, но уже безвозвратно чужое.