N

(На конкурс имени 14 февраля, придуманный АлеСС)


Что, спросите вы, милая нашему взгляду N делает на Новом Арбате, если она, как мы с вами знаем, не девица легкого поведения? А этого мы вам сказать не можем, потому что видим N вместе с вами впервые. Наверное, она тут гуляет. Она ведь девушка молодая и, в связи с демократизацией жизненных установок, свободная. Ну не так уж слишком, чересчур свободная, как вы тут же подумали. Она у нас будет свободная, скажем так, - в меру.

И вот она свободной своею походкой… И не надо опять зыркать на меня – я ее этому не учил. С этим, как вы опять таки знаете сами, рождаются. Так вот идет она по прошпекту, а на нем, как в эту зиму повелось, мороз. Сегодня у нас двадцать пять выдалось в минусе, так что бедняжечке нашей N атмосферная холодность изрядно мешает самовыражаться даже в походке. И хотя она преодолевает это уличное ледяное бедствие и старается в этом вовсю, все-таки в магазины, как нарочно попадающиеся ей на пути, заходит.

Заходит она в магазины будто играючи, а у самой глаза грустные-прегрустные. Даже вид новомодного серебряного литья и искусной бронзовой отделки красного дерева бутафорских пистолетов не увлекает ее чувственной сферы в верх. Даже продовольственные, ныне сравнявшиеся в чванстве с западными аналогами, отделы супермаркетов не дают ей дверки для выхода из депрессии. И даже неожиданный нырок в подвальное парфюмерное заведение не возвращает ее взгляду живости и жажды приключений. Она на все эти внешние перемены, производимые вокруг нее погодой и городским устройством, никак почти не отзывается, а лишь вздыхает иногда, да быстро промакивает кончиком платка покрасневший носик.

И тут наша N решает немного обогреться, потому что в заведении этом запахи плотны и насквозь французски, а народу, на удивление мало. И начинает она тихонько прохаживаться мимо стеклянных витринок с разнообразными формами, фактурами и названиями. Только и поступающее к ней вместе с ароматами тепло не развеивает ее грусти, а даже напротив, мы уже видим, усугубляет ее. И головка N уже клонится вперед так, будто кто ее безвозвратно обвиноватил. И нам уже на эту женскую грусть-тоску смотреть невмочь, так что…

В заведении рядом с N появляется Элисс. Одетая в газовое платье на почти нагое тело, она не может сейчас же не привлечь к себе внимание нашей N, ведь на улице мороз, а тут Элисс в этом таком-растаком платье! И N конечно же тут же хочет поведать Элисс все самое накипевшее, самое наболевшее и самое депрессивно-синдроматичное.

- И, знаете, … он бросил меня! … Или я сама его бросила… Я уже не помню. Осталась только обида: зачем он так? – Глаза N полны слез и фатально влияющего на мужчин влажного дурмана.

- Так кто же кого бросил? И как именно «так» он «зачем»? – Элисс, будучи дамой, легко противостоит чарам нашей героини. Но та молчит и даже, кажется, пытается закусить нижнюю губку, дабы в тепле и французских запахах заведения безотлагательно перейти к плаканию. Однако Элисс – само очарование, внимательность и твердость:

- Ну что Вы, это же так просто исправить! Вам лишь надо уверенно сказать волшебные слова: «С Днём Святого Валентина, я люблю тебя, дубина!»

- А что «это» я смогу «исправить»? – В глазах N уже искрится неподдельный интерес к странноватой, согласитесь, фразе, но еще больше - желание окунуться в дружескую атмосферу культурно оформленной словесной перепалки.

- Однако, милочка! – Элисс почти вскрикивает, выказывая искрометность характера и вновь завладевая инициативой, - Либо Вы сейчас же говорите эти слова и я тут же выношу Вам все исправляющий пятидесятидолларовый букет, либо…

И N конечно же не выдерживает умело поставленной Элисс литературной паузы, хотя и борется до конца – минуту-другую. Лицо ее вспыхивает и она смущенно спрашивает:

- А откуда Вы его вынесете?

- Из подсобки! – следует незамедлительный ответ, и N наповал сражена неотвратимо нависшим над нею счастьем. Да и Вы, милейший читатель, не выдержали бы волшебства таранного слова «подсобка»…

Но – продолжим.

N роняет сумочку. N отставляет чуточку одну ножку, оторвав каблучок от пола. N расправляет плечики. Всею собой старается N понять, она ли тут центр внимания, и, почувствовав, что так оно и есть, … будничной скороговоркой лепечет:

- С Днём Святого Валентина, я люблю тебя, дубина!

Может быть Элисс ожидала другого. Может быть она ожидала какого-то перформанса, чего-то феерически праздничного от этих слов, произнесенных другим человеком. Может быть длинными зимними ночами она вынашивала эти слова, как зрелые жены вынашивают ребенка. Может быть, она была абсолютно уверена, что эти слова вскроют мир, вывернут его наизнанку и быстренько пропылесосят… И может быть наша героиня совершенно не оправдала надежд и доверия милейшей Элисс, но… Слова произнесены в соответствии с характером героини и мы тут ничего поделать не можем. И Элисс имеет достаточно силы духа и литературной твердости, чтобы быстренько упорхнуть в подсобку и явиться оттуда с обещанным пятидесятидолларовым букетом. N никогда в жизни не дарили такого вычурного и дорогого собрания продуктов ботаники одновременно. N поражена букетом. Но больше N поражена тем фактом, что обещанное тут же дано ей. Поражена до замирания организма и коликов в … честное слово, не помню, где бывают колики. А N, наверное, готова сейчас спутать их с васиками и сережиками, потому что все ее, ставшее шоковым, внимание обращено на букет.

- И это – пятидесятидолларовый букет? – шепчет она недоуменно, и голос ее дрожит.

Букет в руках Элисс, естественно, пугается с нею за компанию, и начинает жухнуть и уменьшаться на глазах. Развесистые бутоны быстро становятся махонькими, пышность папоротниковой травы на глазах у всех оборачивается молоденьким укропчиком, а красочная, с излишне пышным жабо, обертка букета перелицовывается в драный кусок газеты, на котором нагло выделяется заголовок «Здесь рыбу заворачивали».

Недоумение в глазах N тут же наливается ужасом, а ее испуг исходит никому не подконтрольным нервическим дерганием всех, любезных нашему рассказу, конечностей. И вот уже она, разбрасывая в стороны стекла витрин, цветастое и блескучее обилие парфюмерии, а также неосторожно выставленные в зал кассовые аппараты, упадает на скользкий, насквозь манерный пол помещения. И пена, бурно явившаяся из азиатских резных ноздрей ее, как никогда грустна.

Конечно же Элисс соображает быстрее других. Она соображает быстрее продавцов-кассиров и менеджера, подобранных в заведении по половому признаку, быстрее пухленького подвижного охранника, быстрее даже заведующей, как бы случайно оказавшейся тут же. Она оказывается быстрее. Она вся подбирается, прямо как кошка-пантера перед тем, как начать себя вылизывать, и хватает нашу, оказавшуюся такой нефиминистичной, героиню своею ручкой за ее ручку. И тут же легким движением ноготков щупает пульс N, и по снегурочьи ровно и звонко считает до трех.

Все вокруг аха-ют, но ровно ничего не происходит… Только букет весенним воробьиным движением, будто купаясь в луже, стряхивает с себя остатки влаги, становится еще меньше, суше, компактнее, и пестрой мышкою шмыгает в левую ладошку бездыханной барышни.

Не сразу, не тотчас, а лишь по истечении положенного омороком времени, вздрагивают ресницы,  оживают уста и перста N. Грудь ее в легчайшем трепетании взламывает душащий ряд пуговок корсажа на простеньком выходном платьице, и под стрекотание тех пуговок, прыгающих по всем углам, совершенно пропадает грусть пены у ее носика. И все вокруг N приходит в движение, но движение не беспокоящее и веселое. В общем круговороте оказываются склонившиеся над нею серьезные лица продавцов-кассиров, жестковатые света лампочек, размазывающиеся цвета косметической пахучести, и все это неторопливо набирает обороты, оставляя ее все глубже на дне случающейся на ее глазах воронки. А она уже не хочет пошевелить и пальчиком, уже не может бороться с сонной истомою.

- Потолки его в кушание милому… В полночь! – сквозь желанный накат сна слышит N слова наклонившейся над нею Элисс, и, не в силах противиться разлетанию ощущений в мелодичное посапывание, произносит еще одно, на этот раз совершенно неисполнимое, но такое заветное:

- Мне бы… еще… Кнопку… потро… - произносит N, да и засыпает на руках Элисс, неодолимой очаровательной ручкой притиснув к чуткому сердечку духмяный дур маленького веничка надежды.


11/1/03

(Энд-ХЭ?)