Под сенью мглы. Глава 7

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
7.
Мы шли сквозь мрак. Вокруг пел, дико и неистово, ветер. В нем смешивалось соленое дыхание моря, дурманящий аромат огромных цветов, жемчугами усеивающих поля, свежий и пряный аромат леса, холод нетающих снегов на вершинах. С его песней сплетались звуки арфы, но я, сколько ни напрягал слух, не мог разобрать мелодии, не мог уловить даже настроение. Окунувшись в эту стройную неопределенность, когда логику дня затмевают призрачные видения и чувства, я понял, что оказался дома. Шелестел туман в далеких низинах, готовый принять в свои объятия неосторожного путника, тревожно скрипели деревья, рокотали волны о скалы, словно стремясь обрушить их.
Когда там, где раньше была лишь тьма, возникло движение, у меня, как всегда, перехватило дыхание. Каждый раз, когда я возвращался сюда, мне казалось, что я вижу Башню впервые. Она вечна, но текуча и переменчива, как и тьма, из которой она соткана, она всецело подчиняется Даэркару, который может изваять из нее любой образ.
Пока мы шли, расстояние и время играло странные шутки; Башня то отдалялась, то приближалась вновь, то вспыхивала каким-то мертвенным нездешним светом, то казалась провалом черноты столь абсолютной, что ее невозможно было осознать.
Несколько волков последовало было за нами, припадая к земле, словно готовясь к прыжку, но моя резкая команда заставила их вновь скрыться между скал.
Я потерял счет времени, и мне уже начинало казаться, что мы будем скитаться во мраке вечно, когда Башня возникла перед нами, словно придвинувшись по собственной воле. Из-за тучи выкатилась луна, заливая светом бледное лицо Фламы, и я был поражен застывшим на нем ужасом, ужасом перед местом, за которое я был готов отдать жизнь.
Мы взошли по каменным ступеням.
- Я хочу, чтобы ты научилась сама открывать черные двери, - произнес я.
Держа руку Фламы в своей, я коснулся металлических створ.
- Чувствуешь что-нибудь? – спросил я.
- Какие-то желобки.
Я, по-прежнему не отпуская Фламу, коснулся одного завитка, второго, третьего…Узор, до того представляющий собой лишь хаотическое переплетение линий, неуловимо сложился в щит с треугольником, в который была вписана Башня с тремя зубцами на вершине.
- Ворота, - подсказал я.
Флама с трепетом коснулась их изображения на рисунке, и двери Башни беззвучно распахнулись. Изнутри потянуло холодом.
Едва мы переступили порог, факелы стали медленно разгораться. Сперва все они горели ровным кроваво-красным пламенем, но затем наполнились зелеными, синими, серебристыми оттенками. Они не разгоняли тьмы, наоборот, рядом с ними мрак становился еще непроглядней.
Миновав огромный холл, в котором дрожали, словно в страхе перед окружающей их мглой и неизвестностью, эти призрачные огоньки, мы оказались перед огромной лестницей. Туман, столь густой, что напоминал мягкий пушистый ковер, стался по ее ступеням, а робкий дымок поднимался над факелами и летел над ним, словно зовя нас куда-то.
В моем мозгу зазвучал властный и тихий голос Даэркара, и пока я вслушивался в его слова, свечение перетекало по лестничному пролету.
- Следуй за туманом, - прошептал я, не желая нарушать величественную тишину Башни, и пропустил Фламу вперед.
Вскоре призрачные змеи вывели нас к одной из дверей из очень гладкого неизвестного мне материала, теплого, как дерево, но неподатливого, как камень.
- Твои покои, - произнес я, распахивая ее.
Нашим взорам открылась небольшая, но очень уютная комната, озаренная несколькими свечами, которые сжимали в пасти золотые драконы; жарко пылал камин. Возле него стояла пара тяжелых кресел и маленький столик из красного дерева. У стены – большой шкаф с книгами; возле высоких стрельчатых окон – письменный стол. Картину дополнял ковер, огромный коричнево-золотой глобус и несколько полотен на стенах. В дальней стене была еще одна дверь, должно быть, в спальню.
- Это как раз то, чего я всегда хотела, - сказала Флама, восхищенно оглядываясь. – Словно кто-то… кто-то увидел это в моем сознании.
Я пожал плечами. Незачем было называть этого «кого-то» по имени.
- У тебя еще есть время, чтобы немного отдохнуть и привести себя в порядок, - заметил я, стирая пятнышко с ее щеки.
- А что будет?
- Пир, конечно.
Оставив Фламу, я отправился к себе. Хелки, низкорослое тощее существо с руками, похожими на паучьи лапки, ловко обработала мои раны так, что я вовсе перестал их замечать. Я искренне любил это создание. Она вырастила меня, не знавшего отца, когда умерла мать - а мне тогда было всего четыре года, - и, по-моему, так и продолжала считать меня ребенком.
- Навести тут какой-никакой порядок? – спросила она.
- Давай.
Наблюдая за ее быстрыми и в то же время немного неуклюжими движениями, я сам не заметил, как задремал.
Тучи нависают совсем низко над землей. Они собираются, сначала медленно, затем все быстрее. Багровые молнии пересекают их. Все начинает вращаться, пока не сливается в одно сплошное пятно. Откуда-то издалека доносится звон. Затем стук копыт. Тени плывут и колышутся. Я зову, но не знаю, кого. Я не знаю, где я, не знаю, кто я. Я кричу, но не могу издать ни звука. Небо опускается все ниже и ниже. Я оборачиваюсь и вижу Фламу. Она склоняется над чем-то. Темнота. Порывы ветра. Я отчаянно пытаюсь разглядеть. Я должен вспомнить, но опять не знаю, что. Я устремляюсь вперед сквозь эту мглу холода и беспамятства. Флама что-то шепчет. Небо падает, раскалываясь на куски. Я зову, но она отворачивается. Она не слышит меня. Латник поднимает забрало…
Хелки настойчиво трясла меня за плечо:
- Пора, господин. Минотавры повелителя бьют в гонг.
Я поднялся и пошел за Фламой, пытаясь избавиться от обрывков кошмара.
Она почти сразу открыла на мой стук. На ней было длинное и прямое белое платье; волосы, которые во время пути она заплетала в косу, были распущены. Я подал девушке руку.
Сейчас я не нуждался в проводнике. Миновав анфилады освещенных свечами комнат и темные коридоры, больше похожие на подземелья, лестничные пролеты и галереи, мы оказались перед затворенными дверями главного зала. По обе стороны от них стояли стражники в начищенных до плеска кольчугах и шлемах и черных плащах. Они приветствовали нас, и, потянув за огромные кольца, которые сжимали в пастях чудовища, распахнули двери, и мы окунулись в жаркий свет факелов.
Окон в зале не было. Вдоль стен тянулись длинные ломившиеся от яств столы, но моя спутница не смотрела ни на них, ни на убранство зала: все ее внимание было обращено на собравшихся здесь людей. Пока их было не много, но они быстро прибывали.
Высокий человек во всем черном, который не выделялся бы из толпы ни чем, если бы не по-волчьи желтые глаза, разговаривал с беловолосым и белоглазым колдуном, которого все так привыкли за глаза называть Упырем, что при встрече уже не могли вспомнить его настоящего имени. Оэлла тихо наигрывала на лютне в стороне от всех, и факелы окрасили ее серебристо-голубую кожу в темные тона. Она была странной: пила кровь, как вампир, хотя им не была, любила кладбища и пустыри; кто она, не знал никто. Гвардин, мой наставник, в легком кожаном доспехе и отороченном мехом наиллана плаще оглядывал залу поверх своего крючковатого носа. Рядом с незнакомой мне девушкой стоял высокий, темноволосый и кареглазый Лайр, старший сын Даэркара. Он был честолюбив и жесток и ненавидел меня, хотя сам вряд ли смог бы назвать тому причину: просто между нами, сколько я себя помню, существовала совершенно необъяснимая, но не подлежащая сомнению вражда. Можно сказать, ненависть с первого взгляда.
В толпе можно было тут и там заметить закутанные в бесформенные черные плащи фигуры, обводящие собравшихся пристальными взглядами и держащие руки, обтянутые перчатками с металлическими пластинами, на эфесах мечей – это личная стража Даэркара, которой Башня в немалой мере обязана своей дурной славой среди людей.
Сам Лорд Тьмы приветствовал нас с Фламой коротким кивком. Капюшон его, такого же, как у телохранителей, плаща был откинут; голову венчала железная корона.
По залу кружили тени – огромные ночные мотыльки, спешащие на свет, чтобы сгореть в нем. Они изменяли лица, искажали перспективу, отчего все происходящее приобретало оттенок иллюзорности. Когда одна из них подлетела совсем близко к Фламе, та отпрянула, но затем успокоилась. Я видел, как изменилось лицо девушки, когда мгла окружила ее: исчезла усталость, отступили страхи; но была и еще какая-то перемена, которую я пока не мог осознать, и это пугало меня.
Мы заняли место за одним из столов.
Это был настоящий пир. Столы, прогибавшиеся под тяжестью блюд, казалось, жалобно скрипели, жалуясь на нелегкую ношу. Над ними плыли и смешивались запахи жареного мяса и свежей выпечки, рыбы и заморских фруктов, а вино было скорее бодрящим, нежели опьяняющим.
Стало темнее. Тени налились чернотой, большими клубами непроглядной ночи собираясь под потолком. Больше они не напоминали мотыльков; огонь не рассеивал их, а сам угасал при их приближении.
- Это, - пояснил я, - призрачные охотники Даэркара. Они всецело подчиняются ему. Сейчас они не опасны, но не приведите Иллириас столкнуться с ними в одиночку. Пока они прибывают в бестелесности, обыкновенное оружие не может их ранить.
- А те существа, - начала Флама, - что держаться от всех поодаль и не пьют они?..
- Вампиры? - Я проследил за направлением ее взгляда. – Да. Но это же не какие-нибудь бродяги, что перебиваются кровью первого попавшегося, потому что к приличной жертве им не подобраться. Они очень приятные… э-э… люди.
Я осушил кубок и вновь наполнил его.
- А ты не слишком увлекся? – поинтересовалась Флама.
- На меня вино не подействует. Ну, может голова слегка закружиться, - добавил я, поскольку к тому времени голоса слились для меня в один ровные гул, и я еще не видел, но ощущал, мерное покачивание зала. Сколько бы я ни пил, оно всегда оставалось таким.
- Почему?
Я не ответил. Я слишком боялся потерять Фламу, чтобы сказать, что я оборотень. Не сегодня.
Откуда-то выпорхнула маленькая тень, и, немного не рассчитав с приземлением, отчаянно взмахнула кожистыми крыльями, пытаясь удержаться на моем плече. Я с нежностью погладил зверька, и он ответил мне восторженным писком.
- Кто это? – спросила Флама.
- Мой Лунатик. Я подобрал его несколько лет назад, и с тех пор он живет у меня.
Потом я рассказывал Фламе легенды Башни. Снова и снова я пересказывал их, как тогда, на болотах, когда нас окружали лишь многоголосое кваканье и завывания промозглого ветра. Я потерял счет времени. Я говорил о приходе Лордов в мир. Об Иллириас, Всевидящих Наблюдателях, которые над ними. О Войнах Начал, Стихий и Теней, прогремевших на заре этого мира. О Битве и при Торреате и возведении Стен, что ограждают Эдеру от Унланда. О далеком Крае Льдов и знойных песках Эдлерена. О войнах Даэркара и Эдара Пресветлого. О великом, хоть и ненадежном, мире, заключенном между ними двадцать пять лет назад. О Перекрестке – извечном поле битв, где даже Лордам не дозволено играть со временем и пространством.
Потом мы пошли танцевать. Огни факелов выплеснулись в воздух и вместе с призрачными охотниками сложились в два полыхающих знамени, два штандарта, реявших над нами. Тени окутали Фламу, и внезапно ее белое, по-эльфийски простое платье преобразилось в иссиня-черное, усеянное слепящими драгоценными камнями.
Я не заметил, когда заиграла арфа, но теперь ее звуки парили над нами. С потолка, теряющегося в тенях, падали огненные искры, и ночь наполнялась их темным светом. И мы кружись в танце.
Время в Башне течет не так, как людском мире, оно имеет свой собственный неповторимый ход. Оно может тащиться не быстрее улитки, а может мчаться, как вспугнутый наиллан. Но постепенно зал стал пустеть.
Мы с Фламой, последовав общему примеру, двинулись к выходу.
- Задержись на секунду, - окликнул меня Даэркар, когда девушка скрылась за дверью. Я обернулся.
По мановению его руки мир замер. Языки пламени оцепенели, взметнувшись ввысь; выроненный кем-то кубок не долетел до пола; взвившийся плащ за спиной одного из вампиров так и застыл, словно крылья огромной хищной птицы. И даже песня арфы, казалось, замерла, продолжая звучать. Ее бесконечная нота отдавалась где-то в глубине моего разума, хотя - кто знает? - может, это звенело у меня в ушах.
- Подойди, - приказал Даэркар.
Я повиновался, оглядываясь вокруг.
- Я ускорил время настолько, что весь остальной мир кажется тебе неподвижным, - пояснил Даэркар. – Это удобнее, чем останавливать его.
Он на миг умолк, и я, предчувствуя недоброе, молча ждал, пока повелитель заговорит снова. Он же внимательно изучал мое лицо, и я не мог отделаться от ощущения, что его глаза, сейчас черные, как первая ночь мира, кинжалами пронзают меня.
- Чтобы познать мрак, - заговорил он наконец, и слова падали, как песчинки в часах моей жизни, - надо стать его частью. Чтобы стать его частью, нужно прожить жизнь заново. Чтобы прожить ее, нужен человек, который проведет тебя темными тропами безумия. Натри глаза той мазью, что готовят людские колдуны – ты сможешь видеть во тьме, но не сквозь нее. Пойди в лес, воткни в пень нож и кувыркайся через него, распевая заклятия – возможно, ты сможешь принять облик волка, но стать им – никогда. Наша сила  в другом.
Я понимал, к чему он клонит, и даже не прикажи он мне, я сделал бы это рано или поздно.
- Флама слепа здесь, слепа не только глазами, а ты не сможешь вечно держать ее за руку.
Я склонил голову, и приказ прозвучал, словно удар бича:
- Переведи ее.
- Да, господин, - только и смог ответить я. Поклонившись, я вышел.
Едва я оказался рядом с Фламой, время вновь пришло в движение; нет, так считали мои глаза, разумом я понимал, что оно замедлилось, вновь став для меня единым. Девушка завершила шаг, а котором ее настигло заклятие Даэркара. Она, казалось, не заметила ничего не обычного, как не заметила и перемены в моем настроении.
Мы поднимались по узкой винтовой лестнице, взбираясь все выше и выше, пока не оказались на самой вершине Башни. Угрюмые скалы, кое-где покрытые вздрагивающим под ударами стихии лесом, нависали над серебрящимся в ночи морем, вспененным, яростным, качающим на бушующих волнах вспыхивающие в разрывах туч звезды. Картина завораживала. Тучи сталкивались в небесах и разбивались молниями, сыпавшимися с них прямо в волны. Обжигающий холодом ветер перебирал волосы девушки, прижавшейся к одному из остроконечных каменных зубцов, снаружи покрытых металлом и венчающих Башню, подобно железной короне. Они не были надежной защитой от гнева бури, и мы не задержались здесь, хотя смотреть на ярость стихии можно было вечно.
- А еще откуда-нибудь море видно? – спросила Флама.
- Да. Когда Башня изменяется, одно ее крыло нависает прямо над водой.
- Тогда веди, - улыбнулась девушка. 
Теперь мы спускались. Завывания ночи остались вскоре позади. Перед нами возникали ответвления коридоров, которых раньше не было и в помине. Я распахнул перед девушкой дверь. За огромным, во всю стену окном, так близко, что, казалось, стоит протянуть руку и коснешься гребня волны, билось о берег море. Я пожелал, и окно распахнулось, впустив в комнату свежий соленый ветер и грохот прибоя. Пламя свечей заметалось, две или три из них погасли. Взгляд Фламы скользнул по развешанному на стенах оружию, полкам, прогибавшимся под тяжестью в художественном беспорядке сваленных на них книг; коснулся кораблика, взмывшего на стеклянном гребне волны; задержался на чернильнице-черепе и, наконец, на исписанном свитке:
Полет дракона разорвет
Седой небесный стяг,
И тишины незримый гнет
Развеет гулкий шаг.
- Это твои покои? – спросила Флама, поднимая на меня взгляд.
Я молча кивнул.
Мы долго стояли, глядя на море, в величественном неистовстве бросающем на скалы серебристые волны.
- Скажи, Флама, - произнес я после долго молчания, закрыв окно и прищемив нос северному ветру, - ты согласна остаться в Башне навсегда? Не спеши с ответом, - я остановил уже готовые сорваться с ее губ слова. – Если ты скажешь «нет», я выведу тебя отсюда, чего бы мне это не стоило. Если же ты согласишься…
- Вессус, я давно все решила. Решила в тот день на болотах. Я остаюсь с тобой.
Я заключил ее в объятия и поцеловал. Думал, так будет легче.
Я осторожно коснулся ее сознания и едва не ослеп, столь яркой была последовавшая вспышка. Сознательно или нет, девушка обратила огонь против меня, закрыв свой разум. Я попытался успокоить ее, и медленно, искра за искрой, заслон стал таять, пока не исчез совсем, и я проник глубже.
Сети ночи, сети сна,
Чашу жизни пей до дна…
Мир вокруг был серым, словно выцветшим. Хотя так казалось только в начале. Потом – вспышки, столь мимолетные, что их невозможно было различить, переливы света в мельчайших полупрозрачных пылинках, каждая из которых стала чем-то.
Мне не нужны были ее переживания и воспоминания, события, свидетельницей которых она стала, чувства, которые испытывала. Я старался не замечать их. Пусть все мое существо рвалось заглянуть в них, они принадлежали только Фламе. Я искал более простые образы – жука, ползущего по травинке; подхваченный ветром лист; цветок, склонивший к земле свою головку; плеснувшую в ручье рыбу; ветер, капли дождя, упавшие на лицо; тепло солнечных лучей; тающую на ладони снежинку.
Я заставлял ее взглянуть на все это по-иному, взглянуть в тень и сквозь нее. Я заставлял свет преломиться в росинке и разложиться на сотни цветов, утратить абсолютность, слиться с тьмой. Затем я почувствовал, что ее сознание рвется прочь. Я попытался удержать его, успокоить, но не смог. Я потерял контроль над ее и своими мыслями, и мы неслись сквозь память, грезы, надежды, сквозь пространство и время.
Лица и образы сменяли друг друга, то замирая, то ускоряясь вновь. Большинство из них были мне незнакомы, и я, паря где-то в пустоте, наблюдал за всем со стороны. Порою приходили имена, словно яркие вспышки, имена людей, которых я никогда не знал или знал мимолетом: Найнон, Аргето, Ауримм, Родрэйк, Крокут. Я видел лес, я слушал его. Огромный белокаменный дворец. Ладья, скользящая по волнам. Синее озеро, гладкое и темное, словно зеркало, а в его глубине отражались звезды. Призрачные птицы, пикирующие на окруженную светом фигуру. Голоса, голоса зовущие из далекого прошло. Чьего? Наши мысли были едины. Я видел мир глазами волка и в следующий миг оказывался вовлеченным в хоровод дриад. Я убивал и оплакивал убитых.
Потом пришли боль и ужас. Огонь. Смерть вокруг. Крики. Топот. Контур копья. Вспышка. Чей-то крик. Полет. Звезды, мчащиеся в безумном танце. Переход, да, это был Переход, но хаотический и безумный, какого я не испытывал никогда. Шепот листвы, все ближе и ближе, а жар отдаляется. Удар. Темнота.
Кубок упал и разбился на сотни золотых осколков. Крупицы вечности кружились вокруг. Мой разум горел, ослепленный, навсегда обреченный хранить ту огненную вспышку, что запечатлелась в нем.
А потом я вырвался.
Флама уронила голову мне на плечо, а когда я взглянул в ее глаза, то увидел в них безумие. Она прижималась ко мне столь крепко, что я ощущал биение сердца, бешено колотившегося в ее груди. Я попытался заговорить, но не смог.
Флама высвободилась из моих объятий, оглядываясь вокруг, все такая же, но неуловимо изменившаяся. Краски постепенно возвращались на ее побледневшее лицо. Она смотрела на меня, море, свечи, пораженная тем, что видела. Я же не мог представить, как можно смотреть на мир иначе – я родился со своим знанием.
- Теперь, Флама, ты видишь мир глазами мрака, - произнес я, отвечая на невысказанный вопрос. – Обратно дороги нет, любимая. Отныне ты живешь под сенью мглы.
- Вместе с тобой.
И мы позволили охватившей нас страсти захлестнуть нас с головой.