Под сенью мглы. Глава 8

В последующие дни, которым я потерял счет (в основном по той причине, что я их не считал), мы бродили в окрестностях Башни, и этот мир, в котором, казалось, уже не осталось неизвестных мне уголков, неожиданно открывал тайны, о существовании которых я даже не подозревал.
Помню, как мы спускались в подземелья, что лежат под Башней, глубоко под залом Оракула, где несут неусыпную стражу минотавры. Две огромные статуи людей с бычьими головами стоят по обе стороны от колодца, сжимая в могучих руках боевые топоры, но они лишь кажутся безжизненными - стоит постороннему вступить под гулкие своды, их стремительности позавидовала бы и змея. Узкая винтовая лестница уводила во тьму, откуда доносилось бесплотное всхлипывание, шелест, словно чешуи терлись о каменные стены, многоголосый шепот. Никто из нас не мог разглядеть конца лестницы – она исчезала во тьме, и я мог лишь гадать, какие загадки она скрывает. Подземелья под Башней огромны и неизведанны, но я не встречал человека, желавшего побывать там. Когда мы спустились ступеней на десять, снизу прилетел горячий ветер, что-то зашуршало и мне показалось, что сотни призрачных рук коснулись моего лица. Больше мы туда не спускались.
Помню поединок с Лайром, повод для которого был столь незначителен, что спроси меня сейчас кто-нибудь о нем, я вынужден был бы промолчать по той простой причине, что успел его забыть. Синие молнии наполняли воздух колючих потрескиванием, когда разрывались сотнями искр. Тогда все кончилось мирно, хотя могло бы стоить мне жизни: я разбил Лайру нос, а его заклятия испортили мне настроение несколькими странными серыми ожогами.
Помню жуткую ночь на кладбище, когда Флама в белом развевающемся саване танцевала среди могил. Говорили, с заходом солнца она бродит по деревням, убивая каждого, кто попадался ей на пути в безумной жажде крови, убивая так иступлено, как может делать лишь новообращенный. Я слушал, но не верил: все ночи Флама проводила со мной.
Мы блуждали по лесам, где черные вековые ели, чьи разлапистые корни утопают во мху, а ветви заслоняют солнечный свет, хранят входы в темные норы, уходящие далеко под землю.
В каменных гротах мы слушали шум прибоя. Мы охотились на огромных птиц с бронзовыми клювами и купались в бухте Морского Змея.
Часами мы сидели в деревенском трактире, слушая байки людей и хефни – так мы в Башне называем существ, принявших не принадлежащий им дар, например, вампиров или оборотней, когда-то бывших людьми. Такие существа редко бывают счастливы в новой жизни, гораздо чаще они тоскуют по прошлому, всеми доступными способами стремясь вернуть его. Трактирщик – добродушный здоровяк с аккуратно сложенными за спиной крыльями и неизменной улыбкой – всегда оставлял один столик для нас, и мы устраивались в стороне от шума и дыма, потягивая вино и нет-нет, да и подключались к очередной нетрезвой дискуссии.
Подгорные лабиринты окутывали нас своей чернотой, пока огонь не заставлял замерцать заключенные в стенах драгоценные камни.
Порою я тосковал по одиночеству, но все равно это было лучшее время в моей жизни, хотя порою наши выходки грозили сделать ее очень короткой.

***
В день нашей с Фламой свадьбы меня разбудил Лунатик. Солнце, едва показавшееся над волнами, стремительно поднялось; словно выпущенное из катапульты, промчалось по небосводу и кануло в море.
Небо окрасилось алым, и высокого под облаками промелькнул, блеснув на миг багряной в закатном свете чешуей, крылатый силуэт дракона, растаяв затем в неслышно крадущихся сумерках.
Мы шли по освещенному свечами коридору. Серебряные подсвечники в форме ящеров и рыб, морских змеев и саламандр, летучих мышей и грифонов держали смуглые низкорослые существа, по такому случаю сменившие свои мешковатые рубища на подпоясанные широкими лентами черные балахоны.
Призрак арфиста ударил по струнам, и мелодия, тихая, завораживающая потекла вперед. Лишь избранные могли слушать ее без страха. Она наполняла сердце щемящей и светлой тоской, смешанной с радостью, убаюкивающей, медленно разливающейся по телу, как тепло очага в зимнюю стужу. Тот, кто засыпал под нее, уже не просыпался, по крайней мере, среди живых, и, говорили, эти несчастные нередко служили ужином музыканту, но доподлинно этого не знает никто.
Я обернулся к Фламе, шедшей со мной рука об руку. Ее серебристо-белое платье окрасилось в цвет огня, и жемчужные бусины в волосах казались каплями раскаленной до бела лавы.
Еще есть время отступить, - шептал назойливый голос в моем сознании, - повернуть назад, исправить ошибку. Могли ли мы мыслить здраво в ту ночь? Можно ли считать произнесенные в страстном порыве слова согласием навечно отречься от всего, что было когда-то дорого? Ступить во мрак? Имел ли я право делать то, что сделал?
Глупые вопросы, которыми так любят задаваться люди. Я не последую их примеру.
Мы приблизились к створам дверей – сплошному переплетению металлических нитей – и вступили в огромный сводчатый зал, созданный Даэркаром специально по такому случаю. Гулкое эхо арфы блуждало по нему, сотни призрачных охотников кружило под сводами, образуя огромные черные цветы, которые затем каскадом искр небытия осыпались нам на головы.
В конце зала стоял Даэркар в плаще и иссиня-черных, без малейшего намека на отсвет доспехах, словно готовый к битве. По обе стороны от него – мрачные стражи, от которых веяло ужасом, и о том, смотрят ли они на тебя, узнать можно было лишь по внезапному дуновению холода, пронзившего тело.
Рядом с ними стоял главный жрец, седобородый старик, имевший на редкость несчастный и испуганный вид. Он то и дело косился на своего повелителя бесцветными глазами, явно не радуясь предоставленной чести, а когда взгляд одного из телохранителей вскользь касался его, казалось, жрец сейчас вверит душу заботам Иллириас. Крупные капли пота блестели на его изборожденном морщинами лбу; его трясло. Я едва не рассмеялся в голос, хотя и понимал, что жестоко заставлять преклонных лет человека провести церемонию бракосочетания в Башне. Даэркар едва заметно улыбнулся и кивнул.
Жрец сделал неуверенный шаг вперед, едва не споткнувшись. Господин нахмурился: веселье-весельем, но не портить же ритуал: Даэркар был способен просто убить этого человека и, не моргнув глазом, провести церемонию сам. Старик тоже это понял и, сглотнув, заговорил.
- С тех пор, как семь Лордов милостью Иллириас Всевидящих и Всемогущих пришли в мир, стоит Башня Ночи, Эримэ э’Нотт, Гша-Диш, Пожирающая День, устрашая врагов и оберегая друзей.
Жрец взял кинжал, лежащий на усыпанном белесыми цветами алтаре рядом с наполненным вином кубком и двумя горящими свечами, и, когда я первым протянул руку, провел по ней лезвием. Я не почувствовал боли, только легкий холодок от прикосновения металла. Пошла кровь. Я повернул руку так, чтобы крупные рубинового цвета капли упали в кубок. Одна, вторая, третья… Порез внезапно перестал кровоточить и затянулся, не оставив и следа. Жрец, не переставая что-то монотонно напевать, повернулся к Фламе. Ее кровь смешалась с моей и вином. Где-то, столь тихо, что я гадал, не почудилось ли мне, ударил гром. Улыбка исчезла с лица Даэркара. Жрец вновь заговорил:
- Именами Иллириас Всевидящих и семерых Лордов: Даэркара, Эдара, Треча, Уолена, Уна, Олтареса и Эйлентара - вопрошаю я…
Двери с грохотом распахнулись, и в зал влетел человек в запаленной дорожной одежде и рухнул на колени перед Даэркаром.
- Эдерийцы перешли границу, - задыхаясь, выпалил он. - Они на Перекрестке. Если они минуют его, мы окажемся в осаде.
Кто-то протянул гонцу материализованную кружку и тот принялся жадно пить. В течение нескольких секунд звенящую тишину нарушали лишь его прерывистое дыхание и шумные глотки.
- Сколько их? – спросил Даэркар.
- Не знаю, милорд. Все, кто пытался приблизиться к ним, убиты. Я был далеко. Но они катятся, словно волна… Их тысячи. Сотни тысяч. Гораздо больше, чем при Торреате. Пресветлый сам ведет их в бой. Его сопровождает мейкхан.
Мейкхан. Это имя дурным предчувствием прокатилось в моем мозгу. Должно быть, это был последний из големов-убийц, созданных Эдаром.
- Выступаем немедленно, - распорядился Даэркар.
При этих словах лицо Фламы озарила столь искренняя улыбка, что мне на мгновение стало страшно.