Город мокрого асфальта

Знаки и символы управляют
миром, а не слово и не закон
Конфуций

Впечатления от Петербурга

Да простят мне некоторую самоуверенность, но я как непетербурженка считаю, что имею большее право говорить о значении Города, нежели те, кто привязан к его земле отметкой в паспорте или записью в свидетельстве о рождении. Потому что Питер я принимаю как нечто отличное от моих каждодневных улиц, несмотря на то, что оные сильно похожи на милый моему сердцу параллельно-перпендикулярный ландшафт (не иначе как знак небес). И в то же время Город не держит дистанцию, не отдаляется на расстояние вытянутой руки, как столь же прекрасные ликом его европейские собратья, а пускает паломников внутрь себя, давая вдоволь нагуляться по собственным дворам, окружая с четырех сторон стенами, радуя глаз кирпичными дырами обвалившейся штукатурки и простирая над головой путника плачущее серое небо. Питер преследует затхлой водой и мятыми конфетными фантиками устилает путь. И все люди как будто идут навстречу.
Что поражает в прохожих – это множество невообразимых длинноволосых хиппи, устрашающего вида панков, малолетних киноманов и алисоманов – да все с улыбками на лицах и какими-то светлыми, одухотворенными выражениями. И другие города не без добрых людей, но контраст «толпы в Питере» и «толпы где-то еще» очевиден. Один из основных нынешних аргументов «против Петербурга» – запах помойки и гнилых болот, разрушенные дома на Лиговском, а то и на Невском (что уж говорить о более отдаленных от центра районах). И все же носитель голубой крови куда притягательнее, если метет улицу, чем если перстом окольцованным указывает на хорошенькую крестьянку.

Ты проверь:
Спирт «Рояль»
Тебе не заменит блюз
И портвейн

Еще много цитат, фраз крылатых и просто звучных выражений можно написать, что будет лишь жалкой попыткой рассказать о Душе Города. Не осмеливаясь взваливать на себя непосильную ношу, я позволю себе лишь проследить за тем, какие на протяжении веков происходили метаморфозы с восприятием Сознания Города и как ощущение мифа Санкт-Петербурга выражалось в творчестве тех его жителей, что упомянуты в учебниках истории. Отражение Петербурга в душах наших художников слова не случайно, здесь нет творческого произвола и ярко выраженных индивидуальностей. За всеми этими впечатлениями чувствуется определенная последовательность, можно сказать, закономерность. Создается незыблемое впечатление, что душа города имеет свою судьбу, и наши писатели, каждый в свое время, отмечали определенный момент в истории развития души города.
Основными источниками, из которых я могу судить о мифе Города, являются стихи или песни (что те же стихи, только интерпретированные и несколько осовремененные). В некотором смысле это символично, ибо чем, как не строгими рифмами и выверенными тактами можно передать красоту мощеных улиц, каждая из которых пересекает другие строго под прямым углом?! Именно стихи, а не проза и не живопись, коих немного, имеют право претендовать на роль абсолютного передатчика стройной геометрии. Из визуального мне бы хотелось отметить графическое искусство, где бедность цвета соседствует с живостью замысла. Таков Петербург: деревянный или каменный, пафосный или убогий, убранный или нищий – Город, в котором с самого его рождения чувствовали Душу.
Genius loci откроется нам, когда мы, пережив образы Петербурга в русской художественной литературе, будем сосредоточенно всматриваться в него с высоты Исаакиевского собора и странствовать по просторам его площадей, по его стройно сходящимся улицам и по многочисленным набережным с плавными линиями, украшенными узорчатыми чугунными решетками, всегда и всюду чувствуя присутствие державной Невы.

Легенда о рождении

Условия возникновения Петербурга и характер его последующего развития до сих пор составляет предмет острого спора русских историков. Чаще всего Петербург относят к типу тех городов, которые возникают в силу сложных потребностей развивающегося государства. Отсюда следует и то, что город создавался по определенному плану, а не развивались чисто стихийно, и он «носит печать своего создателя».
Наверное, каждый город имеет предание о его основании. Самый яркий пример, известный еще из школьного курса истории – основание Рима Ремом и Ромулом. Один из крупнейших исследователей Петербурга Н. П. Анциферов назвал «поэмой города» произведение А. С. Пушкина «Медный всадник». И хоть утверждается, что эта много позже самого основания сложившаяся поэма «не является продуктом творческой игры индивидуального сознания», тем не менее, Питеру не очень-то идет быть городом, рожденным силою воли «чудесного созидателя». Город, имеющий культовое значение для десятков и сотен тысяч, безусловно, существовал в нематериальном виде Сознания или – хотя бы – настроения. Подобно тому, как Иисус Христос – богочеловек, не родившийся, а материализовавшийся, снизошедший на землю в Вифлееме, Петербург – разлитая в воздухе мистическая тайна, отчетливее всего наблюдаемая в дельте северной реки.
Назовем «Медный всадник» светской (мiрской) легендой о становлении Города. Это гимн, воспевающий священный акт возникновения Города. В поэме важное место отводится самому основателю – Петру Первому, говорится о том, что расположение столицы выгодно с экономической точки зрения, описывается природа и архитектура. Однако, например, историк Петербурга Немиров говорит о том, что «идея этого города родилась задолго до Петра и не принадлежит вообще никакой личности», подчеркивая географически и политически выгодное месторасположение города. Но не это главное в становлении мифа, а, скорее, сам факт написания А. С. Пушкиным этого произведения. Здесь можно повторить мысль А. Толстого, примененную им к Гёте:

Нет, то не Гёте великого Фауста создал, который
В древне-германской одежде, но в правде глубокой, вселенской,
С образом сходен предвечным своим от слова до слова.

Таким образом, Город дал Пушкину не только материал образов, из которых поэт сотворил свой мир, но – более того – сам является подлинным автором всех произведений, мыслей и идей, гениальным архитектором и инженером своих улиц и мостов, величайшим художником, запечатлевшим на холсте ровные проспекты и строгие дома. Говоря о том, что священные книги нерукотворны, мы не подразумеваем, что они написаны Богом лично, но Богом через людей – в этом выражается смысл утверждения о сошествии Духа Святого на отдельно взятого индивида. Таким образом, даже в светской легенде об основании Петербурга присутствует элемент Сознания и отчетливо видны его явные свидетельства.
Но очевидно, что помимо этого мiрского элемента, Город имеет еще и космологическую легенду о собственном возникновении, и эта легенда должна вписываться в общий миф. Столица на отвоеванной земле указывает и на возможность бурного разрыва с прошлым, свидетельствует о революционности своего происхождения, об обновлении старого быта, ибо неизбежен здесь обильный приток свежего, порой животворящего, а порой и мертвящего, ветра из далеких краев.

Боги и Духи

Не исключено, что стихи о Петербурге писались задолго до его рождения. Город существовал всегда и его периодическая материализация в разных Вселенных – лишь свидетельство присутствия. Но первые более или менее растиражированные произведения о нем относятся к началу 30-х годов XVIII века. Это стихи младенческого Питера, которые, казалось бы, не о Городе вовсе. Главная их тема – Нева и неразрывная с нею природа Севера.
В истории Петербурга явление природы приобрело особое значение, придавшее петербургскому мифу исключительный интерес. Периодически повторяющиеся наводнения, напор гневного моря на дерзновенно возникший город, возвещаемый населению в жуткие осенние ночи пушечной пальбой, вызывал образы древних мифов. «Простор между небом и Невой» - вот единственное, что радовало первых петербуржцев, тогда как в тех почти что ссыльных краях им изрядно досаждали и болота, и комары, и влага, растворенная в воздухе. Нева была для них чем-то более заметным и потому в стихах имела огромное значение. Это позже ее «державное теченье» лишь обрамляло оды дворцам и колоннадам. В поэзии же XVIII века она занимает центровое место. Поэтому можно говорить, что самому первому урбанистическому толкованию Города предшествовали древние ведические легенды, отчасти воплотившиеся в этих малоизвестных произведениях.
Белая ночь наполняет Питер своими чарами, делает его, по выражению Достоевского, самым фантастическим из всех городов мира. Мистерия времен года, породившая мифы всех народов, превращает самый город в какое-то мифическое существо.
Не случайно, говоря о юном Петербурге, часто упоминают языческих Богов (имеется в виду поэзия А. Кантемира, М. Ломоносова, А. Сумарокова, В. Петрова, В. Майкова, В. Рубана). Учитывая тогдашнюю моду, поэты зачастую обращаются к греческим или римским мифам, воображая, что величавая река скрывает за своей мутью Посейдона и океановых дочерей. Но все это – аллегории и иносказания, которые, однако, дают понять, что место в дельте Невы особое и что не только капли влаги, но и наяды вместе с ними витают в прибрежном воздухе. Да и ангелы сходят со шпилей, дабы прогуляться босиком по мягким предутренним лучам.
Питер стоит подле Финского залива на земле Ижоры, что уже по одному только созвучию связывает его со всевозможными муми-троллями и гномами. Тут не возникает сомнений, что и небо, и круг солнца на нем выковал Ильмаринен, и что корабли на воде некогда лишь словом и песней строились.
Упомянутый уже Немиров считал Питер наследником Новгорода, а не Москвы, что опять же приближает Город к светлооким варягам. Нет сомнений - викингам и валькириям очень идет прогуливаться по Городу безлюдными переулками, прячась в тумане белой ночи.

Великолепие дворцов

Обычно Петербург приходит с Пушкиным, представая символом великолепия, золота и ангелов на шпилях. И вместе с несколько пафосными строками мы разъезжаем в каретах, приподнимаем цилиндры и шелестим плащами. Пушкинский Город – это прежде всего центральные улицы, гранитная набережная и кованые решетки. По выражению Анциферова, «Пушкин был последним певцом светлой стороны Петербурга». Напомню, что эта фраза промелькнула в книге «Душа Петербурга», датированной 1922-м годом, когда никакого еще Виктора Цоя, Саши Васильева или Дианы Арбениной и в помине не было. Уже отсюда можно сделать вывод о неслучайной логичности всех «прожектов» и творческих выводов, сделанных не одним поколением петербуржцев.

Всматриваясь во внешний облик города, мы выделяем наиболее существенные черты, определяющие его характер.
Петербург – это город противоречий. Вот и у Гоголя это город двойного бытия. С одной стороны он «аккуратный немец, больше всего любящий приличия», деловитый, суетливый, «иностранец своего отечества», с другой – неуловимый, манящий затаенной загадкой, город неожиданных встреч и таинственных приключений. Так создается образ города гнетущей прозы и чарующей фантастики. В нем и праздность, и бедность, как верно подметил Пушкин. И потому нет ничего удивительного в том, что замкнутость дворов соседствует с пустынностью и воздухом. В Городе «все улицы кажутся площадями», дует беспощадный ветер и столько воздуха кругом, сколько, наверное, и не бывает даже.
Счастливая особенность Петербурга заключается в том, что целые площади его простроены по одному замыслу и представляют собою законченное художественное целое.
Архитектура Петербурга требует широких пространств, далеких перспектив, плавных линий Невы и каналов, небесных просторов, туч, туманов и инея. Здесь воздвигались не отдельные здания с их самодовлеющей красотой, а строились целые архитектурные пейзажи.
Взгляд на Питер с высоты птичьего полета неизбежно приводит к единственному выводу: город имеет власть над творчеством архитекторов чужих краев, несмотря на всю гениальность некоторых из них. «Было намерение сделать из Петербурга что-то голландское, а вышло свое, особенное, ну ровно ничего не имеющее общего с Амстердамом или Гаагой. Там узенькие особнячки, аккуратненькие, узенькие набережные, кривые улицы, кирпичные фасады, огромные окна… - здесь широко расплывшиеся невысокие хоромы, огромная река с широкими берегами, прямые по линейке перспективы, штукатурка и небольшие оконца».
Логичность поворотов и удивительную законченность городских ансамблей легко понять, если учесть, что Петербург строился по плану. Во времена Анны Иоанновны Васильевский остров, Петербургскую сторону, Миллионную линию застраивали «домами по пропорции» и содержали их в порядке – это был своеобразный налог, который ложился тяжелым бременем даже на сравнительно богатых людей.
Но как удалось столь большому количеству людей создать столь яркий и говорящий сам за себя образ Города? По словам Вундта, фантазия является для искусства, а также для религии и мифов тем же, чем выразительные движения для языка. То есть, миф нуждается в искусстве для выражения своих мотивов. Таким образом, отнюдь не гениальности архитекторов и не силе их воображения Город обязан своим великолепием, строгостью и стилем.

В творчестве Сумарокова Город также величав, его образ ликует. Торжественные стихи – восклицания и дифирамбы. Поэт часто обращается к мифологическим аллегориям, воображая, например, Петра не иначе как новым Нептуном, чем придает Городу, как петрову детищу, особое мистическое значение нептунова творения, подчеркивая столь необычную для страны пахарей связь столицы с морем.

Восхищенно, описывая Питер сияющими красками, говорил о Северном Риме и Ломоносов. Мы знакомимся с Петербургом как с горящей и сверкающей в отблеске золотого века Северной Пальмирой. Так и Державин, у которого, к сожалению не так много интересующего нас материала, воплощает в своем творчестве далекий от жизненной правды величавый образ Города. Стихи, под чарующим воздействием которых, формируется это впечатление были близки по духу всем, кто дышал бодрым воздухом России XVIII века. Им была чужда та тревога, которая охватит последующие поколения. И трагическая красота Петербурга не понятна. Для них – это не легенда и не страшная сказка, а город волшебных надежд и будущего сияния. Оттого и настроение их устойчиво и мирно. И Петербург в тогдашнем художественном творчестве был гордой столице молодой, полной сил Империи, это город величаво простой, отмеченный изяществом вкуса своих строителей, город гармоничный, лишенный всякого трагизма.

Дворы и стены

Выкрасите волосы и ногти в черный цвет и, раскуривая длинную тонкую сигару, глядите в ночь под соответствующие звуки из Winamp`а – и тогда, быть может, мрачный и таинственный Город побеседует с вами и хоть на миг в жилах застынет темная кровь. Безусловно, как «готическое образование» Питер во многом уступает той же Праге с ее улицей Алхимиков, Малой Страной, где каждый камень мостовой помнит сотни легенд и сказаний. Но тем не менее нельзя пренебречь тем, чем столько лет (пусть и неосознанно) восхищались множества.
Петербург XIX века и упоминания о нем неразрывно связаны с темнотой и пышными убранствами подданных богини Таш. «На мрачную Неву звезда полуночи сверкает» - заметил Пушкин, едва успевший застать период «упадка Петербурга». Этот упадок странным образом совпадает с его смертью. Отныне с каждым годом все мрачнее становился облик северной столицы. Строгая красота словно исчезает в туманах. Петербург для русского общества становится мало-помалу холодным, скучным, «казарменным» городом безликих обывателей. Исчезают торжественная ясность и стройность в чувстве Петербурга. Потемнел он весь, затуманился. Ночные стороны его души теперь привлекают к себе внимание. Мотив «ненастной ночи» звучит все чаще и сильнее.

Одни писатели создавали случайные образы, откликаясь на выразительность Петербурга, другие, ощущая свою связь с ним, создавали сложный цельный образ северной столицы, третьи вносили сюда свои идеи и стремились осмыслить Петербург в связи с общей системой своего миросозерцания; наконец, четвертые, совмещая все это, творили из Петербурга целый мир, живущий своей самодовлеющей жизнью.

Думаю, что полнее и ярче ночной образ Петербурга явился нам во «время колокольчиков». Певец перестройки Виктор Цой всем своим творчеством явил полнейшее отражение этой едва ли не самой прекрасной стороны Города. Особенно это чувствуется в его ранних произведениях, когда лирический герой был одинок – пусть не в видимом мире, но в мире реальном. Последние песни Цоя рисуют его лидером – в толпе, а раннее творчество – это рассказ о Герое, который в одиночестве бродит любимыми улицами прекраснейшего Города. Несмотря на это пугающее одиночество, дающее унаследованную от Блока трагичность серых теней на камне, Питер не вызывает жалости, но благоговейный страх и искреннее восхищение. Город Петра оказался организмом с ярко выраженной индивидуальностью, обладающим душой сложной и тонкой, живущей своей таинственной жизнью, полной трагизма.

Безумная звезда

Тема путеводной Звезды Города уже четвертое столетие является одной из основных в мифологии Санкт-Петербурга. Это одинокое и загадочное светило, разгоняющее тьму ночи, - ангел-хранитель чудесной Души, и «некому кроме нее нам помочь»

Характерным образом ощущения Города в XX веке был темный тоннель или проход с обязательным манящим светом впереди. Упоминание о нем встречается не только в законченных литературных произведениях, о которых автор заранее знает, что они будут доступны другим людям и, учитывая этот факт, производит соответствующую редакцию, но и, например, в записных книжках А. Блока, являющихся подобием дневника поэта и оттого содержащие на своих страницах мысли сокровенные и значимые. А раз столь остро чувствовавшие Город люди, которые, несомненно, несли в себе помимо души собственной еще и часть Сознания, ощущали непонятное движение сквозь темное пространство – к свету, то на это стоит обратить особое внимание.

Очень часто путешествия по подобным закоулкам осуществляются в поездах. У Блока это был вагон, в конце которого горит свеча, у Цоя – бесконечная шпально-полосатая дорога, в которую его звала все та же безумная звезда, у Саши Васильева и вовсе поезда ходят сквозь песни, открыто говоря о том, что именно через общедоступное творчество до нас доносится миф Города.

Почему же этот грустный, туманный, казарменный Питер так нравится всем и каждому?! Там ведь болота, и летом от влаги невозможно дышать. Дворы-колодцы, заваленные мусором по колено, видят свет всего несколько часов в день – если погода хорошая. Темно и тяжко в нем, «так страшно здесь быть одному», даже красивые узоры выкованных на севере решеток не спасают от «бессмысленного и тусклого света» фонарей. Все просто: у Города есть Она.

Ведь Петербург – это и есть та самая «безумная звезда». Блеск ее – тусклый и доносится сквозь туманы. Но, так или иначе, манит Северная Венеция своей красотой, стройностью и трагической загадкой. Образ далекого туманного Города – образ Путеводной Звезды – это красивая мечта об идеальном мире, которой сложено много стихов и песен, о которой написаны картины и книги и которая живой мистерией обитает в душах.

А мне приснилось: миром правит Любовь,
А мне приснилось: миром правит Мечта
И над этим прекрасно горит Звезда