Приключения в маргинальной табакерке

  Леонид Зейгермахер
   
   
  Приключения в маргинальной табакерке.
  Радостный дневник служителя
   
   
   
   
   
   
  Притягивает тусклой фальшью ядовитый красный гриб, и слышны звоны могильных бубенчиков, которые в холодные ночи шевелят туберкулезный смрад. Ханжески-приветлива хозяйка с клюкой... Но наступает утро, смотришь -- нет противного опасного гриба, затих гул кладбища, пахнет свежим хлебом и росой. Победа!
  Маленькие ажурные зеленые просветы в высоте заполняет голубизна, окутанная ветром с запахом тополиного перца. Журчат птицы. Удивительные встречи. Круглый талисман на белом сегодня двойным нереальным знаком появляется на пути.
  Волнами наползает хищное месиво, что-то дрожит в мишени и ночная сломанная клетка в нелепых механизмах всего лишь шестеренка. Я осознаю это. Жизнь, настоящая жизнь построена по зыбким законам моих снов. Что значит оказаться на желтом деревянном полу искаженной карусели буквально сразу же после вожделенного освобождения в цветной комнате с красивыми людьми? Уж я-то знаю!
  Я делаю подношения людям, больше не расходуя бисер. Сам же учусь радоваться простым вещам. Смотрел сегодня плоские радостно-открытые лица и вспомнил ту пару в сером трамвае -- Сандро и Мария. Они тогда уставились на меня своими глазенками. Встретил сегодня сального хохотуна -- фактически, я его создал. Происходят необъяснимые вещи -- создается впечатление, что все предначертано: какая-то странная связь между событиями.
  Циничное расчетливое тиканье будильника -- я вижу его сбоку -- вмешивается в торжественные воспоминания -- как я ей ловко сказал: "Вы меня заинтриговали!" Сегодня был холодный дождь (у нас, оказывается, общие знакомые). Я от дождя заскочил в часовой магазинчик и разглядывал там (еще я видел музыкальные распускающиеся плавно в шаре цветы). Да, в часовом магазине было что посмотреть...
  Сидела со мной насмешливая противоречивая сущность. Она активизировала мое творчество. Я хотел написать про звездочета, который берет ножницы и кромсает пространство, но потом подумал, что это ерунда. Я напишу про другое. Точно! Я напишу про коричневые шкафы для одежды, в которых спрятались дети. Нет, лучше про искусство изготовления эмблем, на которых мастерам разрешалось изображать тритона, собаку, кабана и четвертый тотем.
  Сущность смеется надо мною. Она думает, что я боюсь его назвать. Пожалуйста, четвертый тотем -- это черепаха. Это я для таинственности. Великое дело -- таинственность. Сущность загадочно улыбается.
  Она диктует мне фразу "Острия храмов вибрируют в такт песнопениям". Я представил себе эти зловещие храмы, и мне стало не по себе. Сущность показывает мне, что эти храмы не такие уж жуткие. Нет, это все равно ерунда! Сущность спорит со мной и на какой-то ступени нашего спора (я не успел уследить) раскрывает синий ларец. В нем лежат грустные маски, свирель, какая-то книга.
  Сущность исчезает, оставив мне эту книгу. Мне не то чтобы печально, я просто в растерянности, все произошло очень неожиданно и ошеломляюще.
  Скользкий холодный параграф, блестя чешуей, извивался в руках циркача. Жилистый сильный факир вспоминает свою пеструю молодость. Он ездил на трехколесном велосипеде за невысокую сетчатую ограду, где были низкие здания с хитрыми окнами.
  Он видит название одного синего магазина. Это была фамилия трагичного лирика. Написана она была вытянутыми буквами.
  Публика громкими хлопками вернула его в реальность. Параграф шипел. На циферблате было двенадцать фигур, кто-то стоял посередине и авторитетно поучал лежавших. Ветер врывался в двенадцать прорезей в своде и трогал красный капюшон лектора, купол был слабо освещен. Появился, наконец, шар с кратерами. Он становился все больше. Сильный запах селена потревожил одну из фигур. Сквозь сомкнутые веки действительно мерцало что-то красное -- красная точка.
  А впереди нас ждет небольшое развлечение... Факира с удавом давно сменил клоун, потом объявили антракт, люди по звонку побежали в буфет пить газировку и есть пирожные. Торжественное искусство цирка! Бинокли, полумрак, лестницы, канаты, прожектора, оркестр. Антракт закончился, и люди по звонку побежали в зал смотреть дрессированных собачек. Собачки благоговейно смотрели на хозяина, тот заставлял их считать и прыгать.
  Похититель ритма в охотничьей шляпе покупал чайный сервиз. За забором возникла радуга, и сквозь прутья решетки в ворота зашел ее неистовый свет. Сервиз истерично завернули, и господин его унес. Благоговейные блики сопровождали его.
  Перемещаясь к своему жилищу, господин увидел странника в белом.
  -- Кто ты? -- спросил он у странника.
  -- Я твой друг, -- немедленно соврал тот. Мимо них прошли другие похитители ритма. Из пруда, где что-то искали, возвышалось огромное мощное дерево с бугристой серой корой, похожее на тополь.
  Дерево было совсем без листьев. На берегу пруда стоит здание. Некоторые окна светятся, другие -- выбиты. Внутри -- запустение, мусор, оторваны половицы, консервные банки и клочья ваты. Висит портрет в этом старинном особняке. Странник и похититель ритма подходят к портрету. Вдруг похититель ритма обнаруживает, что у него пропал новый чайный сервиз. Он нес его под мышкой. На портрете изображена женщина с высоким белым лбом.
  Тебе нравятся именно такие женщины? Необязательно. Женщина с влажной спинкой морщит лоб, рождая доказательства.
  -- Куда девался мой чайный сервиз? -- заорал господин, растворяясь в кругах.
  Он -- в классической форме. Благостное лицо, мягкими руками держит секундомер. Черви его мыслей делают стандартно-ровные ходы, которые сплетаются в потрясающе красивые узоры извилин.
  Мысли в глобусе его головы не копошатся, они ведут выверенную работу, издавая тиканье. Каждому "зачем" соответствует свое "оттого что", каждому "если" -- свое "то". Никто не остается без пары. Дамы приглашают кавалеров.
  Наваливается обаятельная слабая и опасная скука. Он является администратором эталонов, которые в свое время вобрал. Он не напичкан цитатами, но играет предсказуемые симфонии.
  Самостоятельно вычертив таблицу, он заполняет ее модными именами и названиями. Его жизнь -- это агрегат. Модули и детали. Иногда он сам исследует сыр своего мозга на вкус, подсчитывает дырочки, верит, что черви придают остроту и пикантность. Он заблуждается.
  Человек с исцарапанным лицом стоял в каменном туннеле и ждал. На шее у него была красная полоса от веревки. В кармане пиджака -- белая лента. За его спиной находились ступени, уводившие на поверхность. Он не спешил.
  Он ждал первой возможности. Выход открыт, но ему нужны были символы, к которым он успел привыкнуть, что-то вроде меандра на древних амфорах. Возможность вскоре представилась -- зыбкая фигура с многочисленными отверстиями, но от нее невозможно было отталкиваться, поскольку она при этом начинала повторять сама себя. Он отказался от такой формы.
  У него еще были примитивные маяки и узелки на всех уровнях, и он отправил условный шар, чтобы их проверить. Он был очень ожесточен. Царапины на лице болели все настойчивее. В тумане туннеля произошел симбиоз символов. Несчастный хор нес хорошую весть. Оставались особенные квази-скобки.
  Нужных символов все еще не было. Вспоминая слова соседки про предсмертную записку насчет бархатных штор, он подумал о тех, кого покинул. Выход пока был открыт. Вернулся пробный шар, он принес остатки того дня -- слезы радости и последний всплеск.
  Ему повезло. Он торопливо достал из кармана белую ленту, закрепил ее за кольцо в стене и стал подниматься на поверхность, стараясь не выпустить ее из окоченевших пальцев. Путь его был долгим. Боковые ходы были засорены.
  Ах, сколько упущено ледяных весенних капель! Рано туда, где качаются тонкие черные линии. Целительные капли. Стонет, скулит что-то.
  Вижу хрестоматийного лыжника. У него детское жестокое лицо, он идет по чужой выверенной лыжне. Целебные капельки. Отдаю долги, не ощущая холода. Едет колесница. Постаревшие дети, отсыревшие спички.
  Кружка с горячим чаем стоит у меня на подоконнике, пью его и наслаждаюсь. Прекрасная девушка выгуливает собаку породы афган. Поднимаю кружку в знак приветствия. Она смущается. Она исчезает. Музыки нет, только шипение и дурные рифмы со смещенным центром. Мне нравится оранжевая шароварность. Вчерашний острый, ясный, чистый по сути дела тупой, тусклый и грязный -- полосы и сосредоточенность на лужах и комьях.
  Девушка возвращается. Она уже без собаки. Она очаровательна. Я вчера допоздна смотрел телевизор. Он заразил меня. Целебные капельки. В кремовых казематах слышно их журчание.
  Механические маньяки делают вид, что им тоже приятно. Братцы, да очнитесь же! Но светящиеся консультанты умеют завлекать в свои сети: спорьте или соглашайтесь, ноль или единица. "Не совсем так", "Ну, не совсем так." Смогут ли их оживить волшебные капли весны?
  ...Это вовсе не спрятанная где-то в темных закоулках старинная аптека, где можно купить только яд -- в этом помещении с низким потолком стоят над распростертым телом Гарпия и Сфинкс -- два эскулапа. Видно, как они небрезгливыми своими лапами извлекают из груди пациента какую-то желтую коленчатую трубочку, в которой живет ручейник.
  Потом -- в потайную дверь и комната, в которой человек что-то ест. Он ест яблочный пирог, и рога его колышатся от удовольствия. Другая дверь и фигура в капюшоне в сыром подвальчике торгует разными книгами. На обложке одной -- зловещая Афродита с пустыми глазницами, на другие уже не хочется смотреть. Рядом -- низкие прилавки с какими-то лезвиями и буравами. По узкой булыжной вечерней синей улочке -- еще в какой-то дом, где запыленные портреты и остановившиеся часы с маятником, и стоит коричневый комод. Около окна -- старый черный стол.
  На столе лежит клочок бумаги. Это фрагмент письма. "Почему мы избегаем таких мест, как это? Здесь не видно далекого неба. Черный мраморный с синими прожилками пол. Далеко разносится шелест одиноких шагов по мрамору. По каменным спокойным ступеням -- к рассыпающимся в труху странным предметам, которые хранятся в каменных нишах, -- мумии и чучела и непонятная конструкция из блестящей проволоки и маленьких шариков. Это не музей. Древняя пыль на каменных полках, старинные надписи... Пройдет морщинистый старик с молчаливым внуком мимо пористых священных экспонатов -- и больше никого. Время здесь протекает незаметно и неслышно, как черная страшная собака. Где-то высоко тревожно поют птицы, но здесь -- гулкая тишина..."
  После этой комнаты -- в богатый дом с люстрами и зеркалами, где спрятана маленькая белая комната без окон, и сидит на скрипучей кровати обреченный человек, одетый в белое. Он сидит и смотрит целыми днями в стену. Все в доме знают, что он обречен, но не подают вида... Это -- тот самый больной, которого старательно умерщвляют сейчас Гарпия и Сфинкс.
  Предложения, имеющие оболочку, гибкую и скользкую, имеющие по три тонких хвоста, пытались влиять щупальцами своих слов и зародышами букв на увиденный незнакомцем замок. Сжимающееся мудрое условие пузырилось, как красное тесто.
  Незнакомцу вдруг стали понятны все загадки, он узнал все лица и вспомнил многие голоса. Замок был населен уже знакомыми существами. Где-то выделилась фраза "Что это за цифра". Он сидел на мягком кожаном сиденьи и, видимо, задремал. Выглянул в качающееся окно и понял, что уже поздно. Несгибаемая логика была повсюду. Все размечено стрелками.
  Соседи молчали. Он попал в незнакомое место. Абстракция утрачивала свою красоту и становилась разбитым аквариумом. Мелькали огни, туннели, номера, лица в холодной чужой ночи. Знаете, я, кажется, понял Вашу проблему...
  Там много, много проводов. Наверное, это станция. Ночью, через сплетения рельсов, блестящие, как зубы хирурга, приходят двое в зимний лес. Редкие деревья, и вроде знаешь путь, но лес какой-то другой. В нем -- свалка.
  Очень много бумаги, валяются ржавые кровати, консервные банки. Эти двое, пришедшие в лес, уже начинают опасаться, что не найдут маленький оранжевый домик со странной табличкой. Но они находят этот домик. Рельсы вокруг него приподняты, провода низко гудят.
  Они заходят в домик -- домик представляет собой магазин. Одна половина заставлена откидными креслами. Часть их уже занята. Разменивают деньги на жетоны. Потом -- длинный зеленый коридор, и оказываюсь перед величавым зданием с серыми колоннами.
  Возникает чувство, что когда-то был здесь в детстве. Это -- банк. Ездят огромные игрушечные автобусы с пластмассовыми колесами. Не помню, но кажется, что у них всего одно окно.
  Долго сижу на скамейке, пока не подсаживается вкрадчивый гражданин. Что-то выспрашивает, поддакивая. Лукавый человек одет в простую, невыразительную одежду. Чем же он опасен для меня? Тем, что я забуду дорогу обратно, если буду долго с ним говорить.
  Все добрые воспоминания моей жизни и какие-нибудь нехорошие острые моменты, которые, оказывается, я тоже ценю -- может украсть этот человек. Я прогоняю его. Я ничего не забыл!
  Во вселенной все готовятся к грандиозному ремонту. Старик-хозяин, сросшийся с прибором ночного видения, вызвал откуда-то снизу маляров. Отодрали старые обои с бездарно нарисованными звездами, два низкорослых мастера приволокли новые, такие же бездарные шедевры. Наскоро, тяп-ляп, на рыбий клей, матерясь и куря вулканические папироски.
  А здесь что у нас будет? Больное воображение подсказывает песчаную лужайку с воронками, дисками и кратерами. Посередине должен стоять палач в кожаном фартуке. Бутафорский топор, бутафорский пень. Сбоку -- гадалка с черными картами. Подходит к ней скрипач. Она ему вынимает, не глядя, карту с топориком.
  Скрипач играет реквием. Он его, вообще-то, слишком часто играет. Шестеренки заставляют двигаться чьи-то босые ноги. Они подходят к крылатому силуэту в капюшоне. Стоп, стоп. Откуда все это взялось? Еще не закончен ремонт. Переделывают суфлерскую будку, шьют новый занавес. Он должен быть красный.
  Ну, ладно, построите вы театр, а что дальше? Следующим пунктом идет математическая башня, начиненная крошечными кельями теорем. Она резкая, пронзительная, скрипучая, внизу -- магазинчик, где продают роговые очки. В ней мы поселим скрипача. Его реквием должен пробудить в ней жизнь. Маляры состоят из пятен, под беретами у них -- рога, они неплохо делают свое дело, и к вечеру, пожалуй, все будет готово.
  -- Ты ищешь волшебную карусель? -- спросила старуха. Он покосился на ржавую косу, которую та с готовностью держала. Под плащом у него был синий удивительный кувшинчик. Старуха про это знала. Он посмотрел в ее тусклые пустые глаза, и ему стало смешно.
  Хрупкое костлявое созданье, древнее и дряхлое, седое, как зола, было поставлено охранять волшебную карусель. Она скрипела, когда говорила и дышала со свистом. Он почувствовал, что недооценивает старуху. Он вдруг вспомнил свои отмороженные пальцы, как долго трясся в различных трамваях, лежал в больницах, сидел в тюрьме. Вспомнил своих друзей, превращенных в существ. За этой дверью -- свобода и никогда не будет гнили, сквозняков, переездов и плесени. Там -- его мечта.
  В мире ничего не меняется, только иголки быстрых и медленных клавесинов втыкаются радостно и податливо, создавая на мозговой глине какие-то свои волны.
  В волнах этих редкими письменами возникают и пропадают корабли образов, рождаются и умирают колонии вспышек и трубными звуками на охоту собираются по умершим желтым листьям всадники и псы, и только фигура в капюшоне идет непонятая сквозь редкие деревья с черными голыми тонкими ветвями, идет и несет в белых руках то ли таинственную книгу, то ли песочные часы -- все скрывает туман.
  На небесной скатерти уже расставлена поминальная посуда -- сверкают неведомые графины, оправленные серебром, сброшены на одно громадное блюдо громко хрустящие фрукты и ярко-розовая ветчина, вилки, ложки, ножи звенят в жадных ручищах таинственных гостей.
  Но самое главное еще не подано. Самое главное блюдо впереди. А ты жди своей участи и только можешь смотреть, как у них капает слюна из безобразных ртов, слушай их утробные голоса и ощущай страх. Но сегодня гости, кажется, настроены благодушно. Они самодовольно, с достоинством жрут, вбирая в себя и мясо, и рыбу и куски скатерти, и плечо соседа. Белое и черное мелькает, скрипят кости и мебель. Подали горячее в фарфоровой супнице. Ну, что вы все сгрудились? Всем хватит. Жрите.
  Был шикарный летний вечер. В распахнутые окна влетало граммофонное танго. Люди радостно гуляли и подставляли лица ветерку. Лакированные авто весело проезжали по главной улице. Щебетали птицы, сидя на длинных ветвях зеленых тополей. Небо было нежно-голубого цвета, было по-настоящему здорово слышать далекий смех. Как пахли свежие цветы в радостном городе-яблоке! Но скоро все закончится, ибо только что на унылой пустоши с синими буквами в белом небе родились двое -- мертвец с желтым ощерившимся ликом и синий, обстоятельно все вбирающий в себя, демон. Они пока не видят две фигурки у памятника. Но знают, где, в какой стороне, находится настоящий мир, мир хозяина. У них большая сила. И он знает об этом и готов к великой битве. Что ж, будем драться, господа!
  Снова в руках у шизоида божественный символ власти. Правда, пока он один. Еще нет унылой толпы, которая будет безглазо смотреть на бессмертного бессмысленного шизоида и на жезл в его руках.
  Серым свечением будет отмечено каждое лицевое пятно, и недоумевающая глухая истина поселится в каждой горошине. В уродливых коробках наспех сколоченных миров пустит корни ее тоненький побег. Все станет возможно тогда. Сверкнут своими анатомиями механизмы, затрясутся, танцуя.
  Зрители и танцоры -- единый чудовищный театр. Статуи величаво сидят с биноклями в партере, ничему не удивляясь, пожирая сцену. Трещины поселились во времени. Ритмично качается маятник, сыплется песок...
  В бензобаке его головы возникла крошечная искорка детских воспоминаний... Этого было достаточно. Дрянные осколки и брызги развалившейся от взрыва конструкции лежали везде, их седые доверительные черты непостижимым образом продолжали шептать незначащие словеса, которые никогда не были никому так важны, как этому старому дураку. "Я собрал богатую библиотеку, но, видно, в этой жизни мне не удастся прочитать эти книги." Сейчас он был везде и в то же время нигде. Где-то расстроилась его дочь. Когда она увидит этот беспорядок, она расстроится еще больше.
  Сегодня мы купили новые мечты. Вслепую, наощупь, оцениваем их прохладную радужную бархатистость. На них вышиты райские птицы. Мечты чем-то напоминают мне изящные занавески. Они действительно новые -- Судьба продала их без заплат и складок. Повесь их на окно -- и начнется магия.
  С тобой сегодня говорила зловещая женщина со сверлящим взглядом -- шторы-мечты помогут тебе забыть ее. Чудесные горы и спелые золотые круги нарисованы на этих занавесках. Мягко и плавно изображена на них быстрая лента, исчезающая вдали. Успокоение как глоток тающего во рту таинственного напитка. Солнечный день и любовь растворены в этом вине. Делал его самый обыкновенный человек.
  Потом эти шторы скомкают, и они будут пылиться в затхлом комоде, и никто не увидит чудесных образов и не услышит волшебную музыку в этом крепко сколоченном комоде, разве что удары комьев земли по крышке и темень. А сейчас шторы пахнут медовыми садами и журчат как ручьи.
  Тяжелым тянущим пятном растет это дерево. Незаметны, но ощутимы его ветви и корни. Оно выжидательно смотрит на тебя, великий полководец, и кругами расходится в пространстве его влияние. Подземный тайный город на месте дневного города, такого знакомого. Ступени и охранники помнят о существовании этого дерева.
  Играет призрачная дева в игру, напоминающую нарды. Сделав прыжок, можно случайно оказаться нигде. Там нет стенок, вы не увидите оболочки, и только эхо ваших мыслей исполинской трубой прошепчет магнетическую сагу о потрескавшемся роге.
  Умершие истуканы, оказавшиеся неожиданно для самих себя в этой комнате для подарков, безуспешно стенают в присутствии неизвестных безумцев. А начиналось это с коричневых запутанных окружностей, вообще все с этого начинается. Великий полководец часто сталкивался с безумцами, которым подносят умерших истуканов. Он знает по имени играющую призрачную деву, но поклялся молчать. У Великого Полководца есть план тайного ночного города, карта всех его извилистых лестниц, но никто никогда не увидит это.
  Сумеет ли он победить дерево? Древний хаос уже проник в тебя, тебя захлестнула и состарила суета, хотя, если я не ошибаюсь, именно ты когда-то разбил целую армию вампиров! Так что вся надежда на тебя, Великий Полководец! А ты сейчас делаешь важные дела, торопишься, скругляешь углы, но если все-таки пропустят тебя в неведомый город, ты поймешь, что самое важное и нужное делают там. Среди блестящих в полутьме рамок и уменьшающихся вдали силуэтов.
  Бронзовая фигурка номер восемь -- если бы я не верил в очищающую силу, разве писал бы? Красивые добрые музыкальные капли, их струнный аромат, волшебные голоса -- как чудесный возвышенный сон смотришь. Не потерять бы фигурку номер восемь. Нет ложной восторженности, есть вечерняя чайная кухонная задушевность, добро и уют и какая-то ласковая замедленность.
  Незаметны небольшие паузы в приглушенной искренней песне, и остановился даже белый треугольник. Его вообще нет в мире. Мир потрясенно наслаждается. Хрустальные душистые шары и торжественность. Плывут плавные прозрачные тени, окутанные светом золотых бликов. Нежный нескончаемый танец под милую, немного печальную музыку.
  Узоры ангельской музыки постепенно впускают в себя серые городские чернила. Вначале это орган. Потом -- сигналы, тормоза, крики -- звон холодных стекол, острая музыка начинается, белый треугольник оживает, начинает ходить, скрежещет и забирает...
  Где же бронзовый гвардеец? Потерян. Бесплотные демонические образы поселились везде, вампиры празднуют победу. Городская суета воет, лязгает и звенит, дребезжа на рельсах. Если я снова обрету фигурку номер восемь -- она будет уже не та, многое в ней будет утрачено.
  Вот ты и подошел к цветному поезду. А вдруг это что-то другое? Тогда, получается, напрасно бегал по длинным-извилистым-темным коридорам, поднимался по бесконечным-гулким-страшным лестницам? Зря все эти подвалы и палаты с оранжевыми горячими трубами? Да, не хочется в лапы надзирателей-санитаров.
  Везде заколоченные двери, матовые окна, грязный кафель, койки и чудовищная тоска. Мрак даже в операционной, где оперируют твою душу. Хочется к солнцу, подальше от всего этого, к чистой и скрипучей морозной лыжне, где радость поет как птица, и если есть грусть, то светлая. Мне говорил один человек: никуда от этого не спрячешься.
  Эх, разбить бы все эти будильники! Они своим трезвоном мешают видеть сны о красивом и ярком. Уехать, уплыть на остров, слушать крики чаек и плеск волн, ощущать жар солнца и смотреть в бесконечную волнистую синь. Цветной поезд существует под засаленной скатертью бытия, в мышиных норах, которые прохожие на тебя таращат, и других малопонятных вещах. Собери чемодан -- свой радостный багаж, и не забудь ничего. Возьми кулек с печеньем, съеденным когда-то в лесу, у костерка, который уютно потрескивает; над костром -- прокопченный чайник или котелок, заманчиво бурлит похлебка. Не опоздай на поезд! Уже объявили посадку. Поезд может уйти без тебя. И ты не будешь радостно вдыхать запах зубной пасты и угля. Поспеши, дорогой!