Миниатюрная проза жизни

Шескпир не смог написать такую вещь, как «Божественная комедия», с ее тремя частями-кантиками, каждая из которых состоит из 33 песен, написанных трехстрочными строфами. Магическое число 3; святая Троица. А? Ну, да, «Гамлет», конечно, «Король Лир». Но до Великого Флорентийца (выделено мною) далеко. В свою очередь, Данте, мне кажется, не смог бы описать размышления Болконского под вечным небом; его "прозрение" неба, духовной вертикали в сравнении с земной тщетой и славой.
Что тогда говорить обо мне? Что я могу написать? О чем? А, главное – зачем?
Я не буду редактировать ничего, что я напишу сейчас. Как есть, так и оставляю. В любом случае, себе на пользу: отобьет охоту на будущее писать иначе, нежели как незамысловатыми своими стихами.
Попробую написать немного, но сразу в трех жанрах: в обычном повествовательном, в эпистолярном, и так, как пишутся сценарии игрового кино (благо к последнему имею некоторое отношение) - здесь неприемлемы фразы типа: «князь Андрей размышлял о Вечном». Невозможно камерой изобразить "размышленя". (Я упрощенно, говорю).
Нельзя в сценарии писать так: «Она вспомнила, как много лет назад...». Надо так, например:

Марина вошла в прихожую, щелкнула выключателем., подошла к зеркалу. Некоторое время постояла, молча разглядывая отображение...

...Девочка, о которых говорят «тощая, как пигалица», стояла перед зеркалом, прилежно расправляя на груди уголки пионерского галстука. Это Марина, в тринадцатилетнем возрасте. Та же прихожая, то же зеркало. Только на вешалке висит пальто, которое вышло из моды лет, кажется, 25 тому назад.
Закончив расправлять галстук, Марина повернула голову налево, наклонила её, почти прижавшись подбородком к плечу. В таком положении опять посмотрела в зеркало, изобразив на лице сначала добрую улыбку, а затем улыбку насмешливую, презрительную.
- Марина! – Раздался голос где-то в глубине квартиры, - ты не опаздываешь?
- Сейчас, мамочка! – Подбежала к окну в комнате, которая была одновременно гостиной,
столовой, ее и Маськиной спальней, местом для выполнения домашних заданий и миниатюрным ботаническим садом. Маська сидела на подоконнике. Ее желтые глаза наблюдали сразу за двумя мухами, пытающимися выбраться на волю из оконного переплета. – Сейчас!

Она посмотрела в окно, и увидела Славку, стоящего у детской песочницы. Показала ему язык и покрутила пальцем у виска. Тот сделал вид, что не заметил.
- Мам, ты не выйдешь со мной на улицу? А то там опять этот псих стоит.

«Психа» на улице не оказалось. Мама поцеловала Марину и махнула рукой: «Иди!»

А Славка вышел из соседнего подъезда.
- Я тебя ждал, - сказал он.
- Дурак! – сказала Марина в ответ.

***

- Дурак ты, Слава! – сказал Валерка, Славкин друг, а сейчас - партнер по настольному теннису, - Твоя подача.
Славка изящно подал теннисный мячик на другую часть стола.
- Что ты имеешь в виду? - спросил он
- То. Ты знаешь, что она тебе написала сейчас, здесь, на земле?
- Валер, ну, откуда я знаю? Во-первых, она тут же все стерла... А во-вторых, написала все...лови... на английском вашем, которого я не знаю. Чё там было-то?
- Там, Славик, было “Ask you to be mine”, это из битловской песни. Означает «прошу тебя,
будь моим». Понял?
- Не очень...
- Значит, точно, дурак. Семь-тринадцать, правильно? Ты что, думаешь, Маринка просто так, взяла и передумала поступать в медицинский? Нафиг он ей, твой Фининститут? Ты хоть на минуту задумывался об этом? – Валера остановился, посмотрел на Славку.
- А...да? А почему она вдруг сейчас ушла? Встала и ушла...
- А ты побеги, узнай, - усмехнулся Валерка, - Может, ей играть надоело. Может, она географию пошла повторять? У вас вступительный послезавтра. Беги, Славик, спроси ее что-нибудь про Курскую магнитную аномалию. Кто следующий?
Двое парней, сидящих на скамейке, одновременно поднялись, и начали «разминаться»: пинг-понг, пинг-понг...

Славка был уже совсем рядом с Марининым подъездом, когда увидел ее. Марина разговаривала с какой-то теткой, соседкой. Он остановился. Потом развернулся, и пошел обратно, к детской песочнице, возле которой играли в теннис.

***

Да. Так я бы написал эти две маленькие сценки из сценария. Я не о содержании, я о форме. Никаких «подумал», «показалось». Здесь проще: встал, сказал, пошел. Одни глаголы и диалоги. Но все-таки попробую написать что-то в литературном варианте. Скажем, о тех же героях. Будем считать, что написанное выше – отрывок из экранизация какой-то повести, рассказа. А вот – другой отрывок.

***

Ольга поставила на плиту чайник, прикурила от комфорки и села за кухонный столик, напротив Славы. Затянулась, и, гядя на него почти в упор, спросила:
- Почему ты весь вечер смотришь в окно? Что ты нам видишь, в этой темноте?
- Да ничего не вижу. Так...
- У тебя все нормально?
- Да. Я просто думаю о том, что ребята хотят завтра перемонтировать эпизод в парке. Может, доснять еще немного. А это – время, зарплата; ну, сама понимаешь.
- Понимаю, - выразительно сказала Ольга, - Мы с тобой столько живем вместе, что я понимаю. Все понимаю.
На самом деле он думал о том, в чем сам не хотел себе признаться. Он чувствовал, что внутри него таится что-то, пока еще слишком трудное для него, и мысли его убегали к другому, что вызывало в нем чувство одиночества, отчужденности, иногда – безразличия ко всему, что происходило вокруг; что заставляло его искать какой-то выход; и поиски непременно приводили к тому, что он сам прятал, скрывал в себе, в чем не хотел сам себе признаться.
Марина... Она заполняла многие его годы после первой, детской, увлеченности, а он делал вид, будто бы ничего особенного она собой не представляла; будто она – просто соседская девчонка; одноклассница; однокурсница. Марина... Не было звонче и свежее имени, и оно как нельзя больше подходило к тонким, правильным чертам лица, к бледному узкому личику. Он видел, это, но не понимал. Да, да, не понимал! На втором курсе он полюбил женщину, которая была старше его на несколько лет. Она была его п е р в о й женщиной. Но только сегодня, вот сейчас, он понял, что полюбил тогда ту, которая внимательностью серых глаз и нежной линией губ была похожа на Марину. Была она строгая, холодноватая, даже и вблизи – далекая, но когда ее серые глаза вспыхивали улыбкой, и когда она почти Марининым жестом проволила рукой по волосам, он с трудом перебарывал желание сказать ей: «Марина!»
Или не было всего этого тогда, почти двадцать лет назад, и он сейчас снова обманывает себя? Не было никогла т о й Марины, о которой он сейчас вспоминает, а была просто обыкновенная Марина, с которой он учился в школе, а затем в институте? Но почему тогда эти воспоминания все чаще, все сильнее опутывают его, не дают ему уйти от мыслей, - тех мыслей, от которых он как будто терял равновесие, падал? Мыслей, которые создавали у него ощущение, словно из рук вырывали какой-то предмет, и он не знал, что делать: уцепиться за него и не отдавать, или выпустить его из рук, успокоить себя тем, что не надо пытаться удержать то, чего не существует?
- Марина! – думал он ночью, лежа рядом с женщиной, которая стала его женой, слушая шум проезжающих вдоль дома машин и наблюдая, как по потолку скользит преломленный свет фар. – Марина!
***

Ну, вот. Можно было бы продолжить, дойти до встречи героев, до их разговора. Но не хочу. Каждый может придумать что-то свое. Но вот еще один отрывок из ненаписанного любовного романа-рассказа:

«Марина, дорогая моя и любимая!

Вот написал и остановился, - будто задохнулся. Будто закрыть глаза нужно и воздуху набрать, и тишины, чтобы с новым взглядом, с новым вздохом, новым толчком сердца повторить эти такие простые, казалось бы, слова - Марина, дорогая моя и любимая! – которые повторял же, да вот не вслух, и не на бумаге, и не так, чтобы кто-нибудь еще слышал, да что там, - мог услышать.
Не хватало чего-то... Нормальной человеческой смелости. Вот за это и отказано было столько лет в этих словах, с которого начал письмо:
Марина, дорогая моя и любимая!
И спасибо за то, как приняла, за то, что унес с собой, и – даст Бог! – и дальше буду нести.
Как это ты сказала, Мариночка, там, коридоре, когда открыла мне дверь – «какая минута...», как сейчас слышу эти слова. Вот только жаль, что уехать должен был – не удалось еще раз встретиться... А может, и лучше на первый раз, может, - самое большое и осталось?
...
Третий день здесь почти ноябрь: температура ниже 10-ти, сшибающий с ног ветер и проливные дожди с громовым аккопанементом и молниями, пересекающими, друг за другом, взбухшее от дождей небо. И в поля не пойдешь, а там высокие травы, сплошные дикие хризантемы, залившие желтым золотом все луга, все окрестности, и прожигающие их алые маки. И здешние ивы расцветают – скоро все ветки с их ивовыми узкими листками распушат золотые шарики, похожие на мимозу, только крупнее, тяжестью своей склоняющие долу ветки, и, кажется, что это с них струятся золотые фонтаны, заливающие сплошным золотом поля...
Да, третий день непрерывно идет дождь. Третьи сутки вся наша съемочная группа сидит без дела, как нахохлившиеся местные щеглы. Только вместо звонких трелей, криков-позывков "ци-ивит", - резкий, трещащий крик, как при при ссорах: "рэ-рэ-рэ"; ругают дождь. Третьи сутки мы живем то под шуршание его, то под шелест, то под шум, то под стук – когда дождь переходит в град, и градины прыгают за стеклами. Сегодня обещали снег (!), но это далеко, слава Богу, на севере, часа четыре на машине или автобусе. А в метрах в трехстах от нас – совсем рядом! – дождевое озеро, в иной сезон болотно тускнеющее среди осоки. Сегодня, едва чуть притихнет за окном, чуть просветлеет даль, блестит почти по всему кругу сквозь эвкалипты, окружающие его. Небо переходит от цвета стали через олово к свинцу и обратно, и эта серая синева в редкие минуты передышки вдруг начинает рождать и извергать из себя таких же сине-серых птиц; спускаясь ниже, они слегка белеют, яснеют, не теряя при этом и сизости своей, и кружатся, и ткут, ткут воздух, запутывая нити, и под конец снова сливаются с небом, пропадают в нем.

Вот и опять град простучал...»
***

Такое вот письмо. Такая вот проза. Не люблю я ее. В стихах все гораздо легче написать. Вот стихотворение, которое я написал когда-то, а потом убрал со своей странички в Стихах.ru.


"Меня порою вдруг влечет
К словам "общага" и "зачет".
Вокруг уж лексика другая,
А я те годы вспоминаю.

Мне начинает вдруг казаться,
Что нам с тобой уже по двадцать.
Ты помнишь? Третий курс, сирень,
И ты стихи читаешь мне.

Какой то был роскошный май!
Шепнула "Ask you to be mine"
Ты строчку (помнишь?) из "Битлов".
А дальше было - волшебство...”

1990
----------------------------
Так много лет уже прошло...
Какой дурацкий стих! Смешно.

Вчера мы встретились случайно.
И - понеслись воспоминанья!
И в разговоре, невзначай,
Шепнул я "Ask you to be mine"

1996

***
Просто и коротко!