Философский камень. Текст 4. Ночь

Я витал в пространстве над землей. Распластывался, кувыркался. Ощущение свободы будоражило душу, пьянило голову. Это часто происходило при моих ночных полетах. Меня не беспокоило, что я не понимал свободу. Всё было легко, не было никаких границ, тяжести, сомнений. Благодать не знает вопроса: за что. Но оставляет тревожное: к чему всё это? И вот сегодня вдруг возникло ощущение дыхания близкого и важного конечного События, придающего смысл снизошедшей благодати.
День завершался традиционным зрелищем уходящего за горизонт солнца. Постановка его величественна и грандиозна. День, единственный и неповторимый в вечности праздновал свою смерть. Эмоциональный накал, вызванный ясной грустью кровавого светила в феерии красок осени и ползучих полутеней под молчаливый гимн лучистых труб, возбудил Вселенную. И она стала приближаться, сбрасывая тонкие одеяния эфира, чтобы принять смятенную землю в царственные свои объятия. Природа благоговейно застыла в предчувствии События. Все мизансцены подчинены ведущей теме: ожидание Нереальности.
И вот Неестественность поднимает занавес над чудом чародейства.
Мир душами наполнен. Тени зябнут и плывут. Ткет Ночь тончайшие паутины сновидений.
Прозрачные Феи на гибких крыльях полетели к солнцу, легко преодолевая дыхание солнечного ветра, лишь оставляя на земле метущийся след. Вот и растворились в последних пурпурных лучах.
Одинокая девочка, понуро ступая по черной своей тени, рожденной угасающим светилом, уходит в ночь. Упавшая кукла невыразимо смотрит на закат. Сгорбленные люди в белых саванах, сзади освещенных прощальным светом, разрозненно и медленно, как и она, по длинным своим теням бредут к морю забвения и входят в него, растворяющему их медлительной черной волной.
- Кто ты?
- Зачем об этом тебе знать?
В России душа притягивает другую не потому, что нуждается в ней, а потому, что в уходящем в пустоту сквозь всех людей пространстве одиночества она жадно ищет такую, в которой обнаружила бы свою востребованность. Чтобы отдать себя ей. И забыться в великом искусе предназначения. Как в страсти по лжи о смысле.
- Чтобы понять знамение твоё. Так имя тебе есть?
- От кого?
Действительно, от кого? Кто создает символы вещей? Сумеречный разум для обозначения неведомой и пугающей тайны? То, что не имеет тайны, не имеет имени. Имя - всегда отчуждение. И мистическая бездна. От кого отстраняется смысл, облаченный в имя?
- От нас, людей.
- Слова не знают сути. Что людям ведомо о нас? Меня и тех, что здесь идут, на свете нет. Ночные души, стонем, молимся, скорбим. Мы – текст, не сказанный словами, мы ткань людей, разгадка тайны жизни их. Вот завтра поутру тела, что спят сейчас, нальются кровью и будут жить. Кипеть, бурлить в чаду иллюзий. Что им до нас? К ним достучаться невозможно. Кричащий шепота не слышит. И день уйдет, как дни уходят. Прогонят трепетную мысль, что их набор прошел напрасно. Пустой пустую вяжет ткань. Слова бессмысленного вздора. Им не понять судьбы укора. И днём и ночью мы идем. Ненужные, непонятые, злые. Зовет к забвенью красота.
- Там смерть! Какие разные понятья!
- Лишь нам известна красота. Граница буйства и покоя, где вечность смотрит через плоть. Лишь там живет воображенье, живут в нем наши типажи. Ты хочешь видеть?
- Покажи.
Она раскинула руками.
Мы тянемся к сказке, полагая, что она без нас не состоится. И пугаемся её чарующего волшебства, обнаруживающего страшную бездну тайн подсознания.
Я замер, зачарованный видением.
Голубые звезды в фиолетовом мраке, синие и сиреневые очертания в черном готовят декорации заступающих сказок. Призрачные тени бытия насыщают плотью образы таинственных духов, возникающих из вуали сумерек. Месяц рассыпал хрусталь. И вот возникли персонажи.
Маленькие Эльфы в цветочных шапочках завели свои звонкие хороводы. Пляшут, смеются. Лопочут о своем.
Огненным цветком Стожары распустились.
Прекрасная Сирин запела песнь свою на ветке дуба.
Низко склонившись над водой, запутавшись в ветвях плакучей ивы, сидят Русалки. Расчесывают гребешком свои чудесные зеленые кудри. И тихонько распевают неземные восхитительные песенки под сказочный шелест листвы.
    "Играют звезды в сени древ,
    Их серебро вплелось в наряды,
    Неслышен танец юных дев -
    В луне купаются наяды.
Уснул в кувшинках старый пруд,
Как вздохи лилии плывут.
Скатилась ртуть на край воды,
Покоем нежатся сады.
Лишь старый черт на берегу
Разгульно потчует Ягу.
    Затих Эфир, пространства полон,
    И слышит голос из-под вод он:
Холодно милому спать в глубине,
Милый всем телом прижался ко мне.
Спи, успокойся, мятежник земной,
Будешь теперь ты навеки со мной.
Соткан чертог твой из девственных лилий,
Сладкие сны я навею, мой милый.
    Танец кружится, уходит к луне.
    Бедная девочка плачет во сне.
Восток заалеет, наяды замрут,
Растает в тумане воды изумруд,
Исчезнет дорожка на глади воды,
Примнется тропинка к избушке Яги,
Эфир растворится и только лишь куст,
Склонившись, коснется немеющих уст".
Вредные Кикиморы отправились по путаным дорожкам пугать маленьких детей и дразнить запоздалых гуляк.
Безымень, скрыв голову, вышел поискать кого-нибудь, чтоб взять его лицо себе, а хозяина обречь на гибель.
Беда отложила клюку, присела отдохнуть к пеньку и развязывает свой узелок. Что там? Весточки с её печатью, карты крапленые, хмель со змеёй сушеной, кольца для левой руки. Черный кот на горбатом плече лижет серебристые лапки.
Аука с Лешим кружат путь, перекликаются эхом, зазывают путников в свою чащобу, словно в омут, чтобы вволю пошалить.
Там ведьма выламывает березовую палку и летит на ней в паучий лес на Лысую гору, что близ Днепра, под Киевом. Собрать Тирлич - травы для превращения в красавицу, да травы Петровы Батоги, очень хорошей для порчи глупеньких девиц. А оттуда - на пепелище отведать поминальных блинов.
Мохнатый Упырь нахмурился и думает, где б крови пососать.
Лишь добродушный Чур, стоит струганным столбом, блаженно взирает на причуды порождений мрака.
"Сорви Одолень-траву, желтую иль белую кувшинку, да присядь ко мне, со мной не будет тебе страшно".

- А где ж любовь?
- Вот там, у моря.
- Вся жизнь любви посвящена!
- Ах, та любовь! Да в чем она? Чтоб навязать себя другому? Объекту счастье подарить? Унять болезненный нарыв? Во всем присутствует их я. Ты наблюдал любви порыв? Губами, зубами впиваются в любимого, стараются уйти в него, да так, чтоб спрятаться от нас, веления судьбы и рока. Забыться там. И красят губы цветом крови. Смеются дико, как рычат. Улыбку видел? Как оскал, помеченный гримасой боли. Любовь – диктат, любовь – наркотик и утверждение себя. Древнейшая обитель сна. И ищут жертву – кто она? Тот, кто идет к тебе навстречу, как отражение тебя от мира мрака забытья. Но не выходит ничего. Любовь не дарит оправданья. И люди мчатся друг от друга. Как запертый зверь скребет когтями дверь или как раненый по полю ночью мчится и воет в бешенстве или в тоске, так человек не может проклятие своё преодолеть, тем постигает глубины мщенья за обусловленный обман. Исхода нет.
- Какой обман?
- Я тебе притчу расскажу.
Когда - то раньше, говорят, два брата - Месяца бродили в беззвездном небе, темном и пустом. И в долгом сумрачном молчанье грустили каждый о своем. Брат старший, мудрый и седой, уже не ждал прихода наваждений. Забыв о том, как пела в нем тоска, как волновали прошлые желанья, он истину искал во тьме глубокой.
А младший в пустоту смотрел. Искал подобное себе созданье. Но было пусто и темно.
Но вот однажды Землю видит. И что там? Месяц задрожал. Вот то, о чем он так мечтал! Вот то, что так он долго ищет! Такой же месяц, как и он! И светит тем же жадным блеском! И также свет его дрожал, лучи тянулись с той же страстью!
Забыв о том, что Месяц он, и что ему светить на небе, он закричал: «Кто ты?» - «Как ты», - послышалось в ответ. И бросился он к найденному счастью!
А там, внизу, была Скала. Она его сиянье отражала. Разбился он об твердь на части, на тысячи мельчайших брызг. Они рассыпались, как звезды, у её каменного тела.
Собрал их старший брат, поднял. И помрачнел. Он в каждой искре мечту о счастье увидал. И бросил вверх. Что проку в том, что никому не достижимо! И, удивленный, видит он в движенье звездного венца безумство прежнего юнца. Храня надежду в голубом огне, кидаются и падают вниз звезды, мечту увидев вдалеке. Но все сгорают в небе синем. Плывет их след сиреневым туманом.
Так в чем урок? Любви, брат, нет. Живущий жив самообманом.
- Любовь -  мираж. Пусть будет так. Но что за нею, как узнать?
- Зачем? Чтобы развеять миф мечты? За ней источник состраданья.
И дальше побрела.
- Куда?
- К Дунаю, морю мертвых.
- Что значит кукла здесь?
- Твоя душа.
- Что это значит? Умерла она?
- Живым за солнцем не угнаться.
- Летим со мной!
- Я не могу.
- Но почему?
- Там будет имя для меня.
И я заметил, что лица она ни разу мне не показала.

Ночь, шествуя за солнцем в невесомом покрывале, волнами распростертом звездной порфирой, полой накрыла мир.
Я мчался в её суть, как беглец. Я ни от кого не убегал. Я жаждал упоения, чтоб утонуть. Я растворялся в ней. Она стремительно охватывала меня, кружила вихрем, срывала одежду и плоть, поила ядом таинства миражей и иллюзий, обманывала звуками ночи. Она принимала только обнаженную душу, пронзенную нервом.
И вот вдали открыла вдруг огромный изумрудный луч, столбом поставленный из звездного пространства.
Лечу к нему.
Там в белой долине в прозрачной вуали душистые розы. И лунные свечи дрожат, как в ознобе.
А под лучом как призрачные тени склонились четыре человека над чем-то, что ярким изумрудным светом заливает их лица.
Кто-то кличет, зовет, увидев меня. Я подлетаю – передо мною колдуны. Мерцают изумрудом ореолы. Сидят зеленые нахохленная птица Гамаюн и рядом Кот Боян. Птица смотрит, не мигая, а кот мурлычет песню.
"Маленький мальчик тихонько поет,
Сказка о девочке спать не дает.
Свечку малыш осторожно зажег.
Где ты блуждаешь, мой милый дружек?
Свечку поставил гореть у окна,
Чтобы её могла видеть она.
Смотрит в окно. Там, где бездна ночи,
Только звезда, словно отблеск свечи.
Шепчет Вселенная детский стишок:
Где ты блуждаешь, мой милый дружек?
Свечка сгорела, и мальчика нет.
Но всё летит в бесконечности свет...."

В очаровании чуда застыло виденье.
- Что Это, ответьте?
- Пусть звезды ответят.
- В вас нет простодушья.
- Едва ли, едва ли...
- Вы ангелы скорби в лучах обаянья?
- В небесном сияньи всех аура метит.
- Но в таинстве вашем блуждает томленье. В тумане лукавства взор бредит словами.
- Есть в нем заклинанье послушать молчанье, понять откровенье душою. Что будет - случится, судьба выбирает. И мы приглашаем в таинственных кущах к Явленью.
- Чего же, волхвы?
- Философского Камня.
Старцы распрямились, бережно сблизив руки, и на них оказался ярко сияющий изумрудом маленький камень. Протянули его мне.
Я приближаюсь ближе, ближе, еще ближе, руки вперед, и ...
Боже милосердный! Что я вижу!
Сквозь образы волхвов, как из миража навстречу мне выходит человек и камень подает своей рукой.
Я приближаюсь лицом к его лицу... Бог мой! Да это я, но только чуть постарше! Мы долго смотрим друг на друга. Я оторопело, он с бесконечной грустью.
- Как мне назвать тебя?
- Нет нам, брат, с тобою имени. Потом поймешь. И вновь, как я, пройдешь сквозь время к себе навстречу.
И бережно положил мне на ладонь то, что было названо.
- Возьми. В нем Слово. Оно откроется достойному его. Ты должен сделать так, чтобы Слово стало Плотью. Таков наказ Отца.
Сказав так, он слился со мной, как тень сливается с предметом. Небольшой жаркий  камешек с многочисленными гранями тут же вобрал в себя весь свой свет,  остыл, стал абсолютно черным и отяжелел.
Всё погрузилось во тьму и исчезло. Тишина, как совершенство.