Серафим и террафим рождественская быль

                Не на море -окияне, не в тридевятом царстве, а в мире беспрерывных войн, локальных конфликтов и домашних драк жил-был маленький мальчик по имени Серафим.
    Когда его отца и мать за пьянство лишили родительских прав, он долго путешествовал из одного детского приюта в другой, пока его не взяла под свою опеку дальняя родственница, бездетная Елена.
    Дом Елены был похож на рог изобилия, а огромная библиотека – на музей раритетов, но в доме не хватало любви, а на книжных полках – волшебных сказок. Правда, там было много забавных историй про инопланетян, но мальчик их не любил. Инопланетяне были частыми гостями в доме Елены, и когда они в блеске и грохоте молний влетали в гостиную, от них так скверно пахло паленым волосом, серой и резиной, что мальчик спешил поскорее спрятаться в своей спальной. И особенно не нравился Серафиму Капитан, чешуйчатый хвост которого вечно высовывался из левого кармана.
    И однажды, в долгий предновогодний вечер, Серафим решил написать свою собственную сказку: с царями, волшебницами и феями, а также нарисовать к ней чудесные картинки. Но у него были всего два карандаша – желтый и синий, а фантазии хватило лишь на три фразы: «В стране Греции случилось нечто необычайное. Жили королева и царь. Жили они дружно, и была война: дрались женщина с мужчиной…»
    Серафим понял, что драка проникла даже в его волшебную сказку, и отбросил тетрадь…
    В детском доме его бил воспитатель: ботинками, рукояткой швабры, спортивным кулаком и чем придется. По телевизору Серафим видел, как бьют друг друга люди в разных странах и в одной и той же стране.
    А в ночных сновидениях ему являлись козлоногие инопланетяне и шептали на ухо жуткие истории о звездных войнах и боевых искусствах Шао -Линя. Серафим не любил боевые искусства. Он любил животных, бабочек и море. Елена утверждала, что тоже любит животных, и, наверное, по этой причине в ее комнате было так много чучел и высушенных змей, а бабочки висели на стенах, пришпиленные к обоям стальными иглами.
    Но главное место в их трехкомнатной квартире занимало огромное лакированное сооружение с клавишами и кнопками – изобретение Елены, за которое она где-то и от кого-то получила диплом.
    Когда Капитан увидел этот ящик впервые, он спросил у Елены:
- А это еще что такое?
- Разве не видишь, - гордо ответила Елена. – Прибор для продления жизни.
- И на сколько же лет ты собираешься продлевать жизнь своих пациентов? - полюбопытствовал  Капитан.
- Лет эдак не триста, - небрежно бросила Елена.
    Капитан слегка присвистнул и громко рассмеялся:
    -А знаешь, в этом что-то есть! Я почему-то вдруг вспомнил анекдот о Ходже Насретдине…
    Капитан явился в эту ночь в чалме и шароварах, и в его беседе преобладали восточные молитвы.
- Помнишь, как за мешок золота он обещал обучить осла халифа арабскому языку?
- Не лыком шита, - отрезала Елена, - помню. Старый плут знал, что за сорок лет обучения кто-то из них обязательно умрет: либо он, либо халиф, либо осел…
    И карточные стены панельной многоэтажки еще долго сотрясались от дьявольского смеха.
    Серафима пугал аппарат для продления жизни, потому что Капитан вмонтировал в него какую-то штучку, похожую на зеленое увеличительное стекло, через которую в квартиру в любое время суток могли проникнуть инопланетяне. Они являлись по Елениному вызову и просто так, скапливались серыми сгустками под кроватью, расползались, как пауки, по углам, свешивались лохмотьями с полок книжного шкафа и при этом идиотски хихикали.
    Но в этот вечер в квартире было тихо, только мерно тикали старинные часы в пустынной прихожей. Небывалая торжественная радость, невесть откуда явившаяся в дом, витала под хлипким потолком. Мальчик знал, что отныне уж никогда инопланетяне не ворвутся в их жилище, и нет в нем больше места для страха.
    Все дело было в том, что сегодня днем баба Нюра из шестого подъезда тайком от Елены окрестила Серафима. Уж очень захотелось ей узаконить святое имя, которое то ли по неведению, то ли по наитию, а, может быть, просто следуя моде «ретро» дали ему его детдомовские благодетели.
    Серафим отложил блокнот и задумался. Перед ним снова сплелись в елочную гирлянду созвездия свечных огней, и небесный аромат росного ладана осенил его. Из полумрака храма в бликах живого огня явились ему невиданные и вместе с тем до боли знакомые и родные лики. И Серафим вновь ощутил себя небожителем, сопричастным звездному миру Ангелов. Его душа, свободная от первородного греха, ликуя, носилась под куполом.
    Он вспомнил, как из ризницы вышел усталый батюшка, похожий на деда Мороза, и, благословив бабу Нюру, сказал:
- Еще одного привела? И опять без документов? Ох, Анна, Анна… Но что же делать? Оставит ли мать грудное чадо свое? -  И повел Серафима в купельную.
    Это был светлый придел, прильнувший к телу храма с южной стороны, с небольшим позлащенным иконостасом, над которым Божья Матерь в порыве священной любви ласкала своего Божественного Младенца. На протяжении всего обряда Святого Крещения мальчик неотрывно смотрел в грустные и добрые глаза Приснодевы Марии, прижимающей к сердцу Спаса Эммануила, от начала мира уготованного на крестную муку, и шептал слово, которое не сказал еще ни одной женщине на белом свете: мама…
    Потом Серафимушке дали в руку горящую свечку и обвели вокруг купели. Мальчику показалось вдруг, что это не свеча вовсе, а огненная кисть, оставляющая в воздухе пламенный след. Шаг, еще шаг… огненный мазок не гаснет, и вот уже полыхает вокруг купели невидимый обруч, полыхает и медленно возносится к небу, полыхает и роняет огненные капли на голову, лицо и плечи Серафима…
    Новокрещенного приобщили Святых Господних Таин и подвели к Образу Владимирской Божией Матери, чтобы он почтил ее чистым своим лобзанием. Мальчик приник лицом к теплому стеклу иконы и вдруг почувствовал на своих губах легкое дуновение, похожее на прикосновение пушинки одуванчика. Это поцеловала его Владычица Света. И никто не знал, что в этот момент новокрещенный познал одну из величайших тайн Мирозданья – тайну Святого Креста.
    Когда-то, в незапамятные времена, Святой Крест был древом жизни и стоял среди прочих прекрасных древес в райском саду. Господь Бог насадил их, чтобы люди никогда не умирали и вечно радовались жизни. Но первые люди, которых звали Адам и Ева, выбрали вместо жизни смерть и вкусили отравленный плод с древа Познания добра и зла.
    И еще Серафим узнал, что в конце своей земной жизни Сын Божий Иисус Христос был прибит гвоздями к деревянному жертвеннику, который имел форму Древа Жизни. Его мучители думали, будто распинают Сына Божия на позорном орудии пытки. Но когда Иисус Христос воскрес и вознесся на небеса, Святой Крест следовал за ним и воссиял во Царствии Божием словно огромная звезда, источая жизнь и свет по всей Вселенной.
    И дано было мальчику узнать, что крестик, который надел на него батюшка Мороз, не что иное, как образ этой звезды, уплотненный в маленький кусочек олова.
    Потом они шли с крестной матерью по липкому декабрьскому снегу, а навстречу им спешили прохожие с круглыми и четырехугольными тортами, с елками, спеленутыми наподобие грудных младенцев. Кончался короткий зимний день, и стая городских зимующих грачей совершала в небесах свой удивительный вечерний обряд.
- Бабушка, почему все птицы разом поднялись в воздух? – спросил у крестной встревоженный мальчик. – И почему они так громко кричат?
- Не знаю, дитятко… Так уж у них заведено.
    Серафимушка остановился, поманил к себе бабушку пальцем и серьезно прошептал ей на ухо:
- А я знаю. Они молятся Богу. У них теперь вечерняя служба. Бабушка, почему птицы молятся Богу, а люди – нет? Разве люди не лучше Божьих птиц?
    Баба Нюра только горько вздохнула. Серафимушка возвысил голос:
- На самом деле, бабушка, почему? Может быть, люди обиделись на Боженьку? Или Боженька обидел их? Но чем? Вот наш дом – в нем девять этажей, тепло и светло, и много сладкой пищи. А вот дерево, на нем грачиные гнезда, и в них – ни крошки хлеба. Кому живется лучше? Почему люди не благодарят Боженьку?
- Пусть лучше благодарят горисполком, - ехидно проговорил какой-то студентик, спешащий в диетическую столовую.
    Серафимушка замолчал.
    Когда лифт возносил их на девятый этаж, баба Нюра внушительно сказала мальчику:
- А крестик лучше спрячь. Худо будет, если Елена его увидит!
    И Серафимушка послушно спрятал страшную и прекрасную звезду Христову в матерчатое ухо Чебурашки, которого ему подарили в детском доме в день его усыновления Еленой Молот. Она считала такие игрушки бесполезными и сразу же хотела выбросить сказочного зверька, но потом почему-то передумала.
    А зверек-то, как и все мягкие игрушки, был очень даже полезным: он воспитывал в детях доброту. И хотя Елена считала себя знатоком параллельных миров, ей было неведомо, что в Царствии Божьем есть целая страна, населенная такими игрушками, где Чебурашки обретают душу и начинают странствие по этажам Вселенной… Только детская душа может проникнуть в эту страну и только во время сна… Прижимая к сердцу Чебурашку, Серафим часто летал в Страну Игрушек. И в этот прекрасный вечер он засыпал в надежде посетить их веселый и простодушный мир.
    Но приснился ему почему-то очень странный и страшный сон.
    Вот стоит он в богатырских доспехах на балконе и опирается правой рукой на четырехгранный меч -кладенец; в левой его руке – рукавица, и он, прикрывая ею очи от солнца, словно Илья Муромец, вглядывается в синюю даль. Серая точка возникает на горизонте: что-то грозное движется ему навстречу – то ли неведомый летательный аппарат, то ли какая-то птица, то ли Змей Горыныч пожаловал собственной персоной в его богатырские владения. И вот, в облаке пепла явилось ему странное видение: бледный конь и темный всадник, сросшиеся воедино, и восемь острых лезвий, похожих на косы, окружают их. Быстро, быстро мелькают ужасные жала, и кажется, будто живая ветряная мельница витает у балконных перил.
    Смеется страшная конская голова с женскими волосами, оскалив железные зубы, а крылатый всадник, не поднимая темного капюшона, вопрошает Серафима:
- Ты кто?
- Я – Серафим. А ты кто?
- А я – Террафим.
- Странное у тебя, однако, имя. Так Ангелов Божьих называют. Херувимы и Терафимы…
- Но я – Те-р-р-а-фим… Обрати внимание: на одно «эр» больше, чем у простого Ангела.
- А кто такие Террафимы?
- Звание это такое. Приблизительно, как у вас генералы и адмиралы.
- Разные бывают генералы и адмиралы…
- Разные, голубчик мой, разные: одни на воде, другие на земле, а мы – под землей…
    Террафим повис в воздухе, подобно вертолету, на расстоянии шагов в двадцать от Серафима.
- Почему ты не поднимаешь головы? – спросил Серафим, - я хочу видеть твое лицо.
- Террафима видят в лицо только раз в жизни. Но скажу тебе откровенно: скоро ты увидишь меня.
- Что ты хочешь этим сказать? – испугался Серафим.
- Видишь ли … У каждого человека есть свое дерево. Твою сосну буря свалила еще летом, и вот – ветки обрублены и выструганы доски…
- Восемь кос, восемь дней, восемь маленьких гвоздей, - подтвердил вдруг его слова Бледный конь, открывая сиреневые очи.
    Серафим так испугался его жуткого голоса, что тут же проснулся. Он нащупал в ухе Чебурашки свой маленький крестик и, сжимая его тонкими пальцами, долго лежал с открытыми глазами. Но усталые веки сладко слипались, и вот он оказался на пшеничном поле, по которому быстро двигался комбайн. Это был очень странный комбайн, серый и живой, похожий на огромного паука, лапки которого молниеносно срезали желтые колосья. Комбайн приблизился к малышу, и мальчик узнал Террафима.
- Продолжим беседу, - сказал Террафим. – Итак, жизнь коротка и безотрадна, и конец ее – темный домик в земляном моем царстве… Рано или поздно – не все ли равно? Все преходящее в нашем переменчивом мире, даже радость – словно насмешка над бедным земным человеком. Что делать ему? Что делать?
- Уснуть… скорей… в земле… в темной маленькой избе… - ржавым голосом проскрежетал Бледный конь.
    Но мальчик больше не боялся его страшного голоса: сила, исходящая от креста, исполнила его бодростью и отвагой.
- Что ты хочешь от меня? – спросил он у Террафима.
- Отдай мне свой крест… откажись от вечной жизни… зачем тебе бесконечное горе?! На Бледном коне я унесу тебя в свой мир…
    Тут Серафим проснулся окончательно. Он сел в своей постели и, обращаясь к кому-то, затаившемуся в темном углу крохотной спальни, сказал:
- Террафим! Террафим! Ты меня слышишь? Я ведь знаю, что ты здесь, хотя и не вижу тебя. Ты позвал меня в подземное царство? Так вот заруби на своем лошадином носу: ни за что! Я никогда не откажусь от вечной жизни и всегда буду благодарить за нее Боженьку…
    И тут Серафим снова вспомнил про маленьких грачей. Перед его глазами вновь закружился их голосистый хоровод, славящий Бога. Мальчик еще не знал, как коротки их дни под солнцем и как долги ночи. Он и не ведал, что души птиц навсегда сходят в землю, когда они умирают: одно мгновение полета – и нет их – и за этот краткий миг они беспрестанно благодарят Бога…
    В этот момент дверь в спальню распахнулась, и на пороге появилась злая и взъерошенная Елена.
- Что за монологи ты произносишь среди ночи? Работать мешаешь, бездельник!
    Что-то не получалось у Елены в тот вечер: не являлся Капитан, не срабатывала магическая формула, начертанная ею на зеленом кристалле. Елена решила подключить к электрической сети аппарат для продления жизни, который на самом-то деле служил для высасывания из доверчивых людей их жизненной силы, чтобы питать ею инопланетян.
    А им очень не хватало энергии жизни, ведь жили-то они вовсе не в Космосе, а за пределами Бытия, где совсем -совсем ничего нет – даже пустоты… Вот потому-то и были для инопланетян люди тем же, чем являются для нас ягоды и грибы.
- Сегодня я кормлю инопланетян, - думала Елена, - а завтра… что завтра? Еще неизвестно, кто победит… Силы Террафима сражаются с Ангелами миллиарды лет. И если Террафим одержит победу, он отблагодарит меня за хлеб-соль!
    Хлеба-соли для голодных инопланетян у Елены хватало, потому что больные валом валили к ней на прием. Когда настоящие врачи и священники пытались образумить их, они восклицали:
- Но позвольте! Нам помогает! Руки Елены снимают боль!
    Они даже не вспомнили о пауке. Ведь когда паук высасывает из мухи кровь, он парализует ее своим сладким ядом, и жертва его, погибая, поет палачу хвалебные гимны.
… Вызвать инопланетян во что бы то ни стало – вот о чем мечтала Елена, поднося вилку своего хитроумного аппарата к розетке. И вдруг в комнате что-то ослепительно вспыхнуло, грохнуло, и во всем многоэтажном доме погас свет. В тот же самый миг в окно квартиры застучали чьи-то невидимые руки, и острые когти заскрежетали по стеклу. С балкона донесся отчаянный визг – так воет собака, когда ей ненароком прищемят хвост.
    Ведьма распахнула балконную дверь.
- Предательство! Предательство! – на сотни голосов завизжали осевшие на балконе инопланетяне.
- Что-то я сегодня чувствую себя не в своей тарелке, - мрачно проговорил Капитан, удаляясь от дома в своем новом персональном НЛО.
- В чем дело? – закричала ему вслед Елена.
- В твоем доме – Крест, - донесся до нее голос Капитана, - мы не можем в него войти. Прощай навеки!
- Это чушь! – завопила Елена. – Опомнись, старый наркоман! У тебя бред. Уж не вдохнул ли ты, пролетая над храмом, смертельную дозу ладана? Откуда в моем доме может явиться Крест?! Кто может принести его в мой дом?
- Сын твой… Сыночек названный… добродетель жизни твоей… выслужиться захотела, раба Божия… получай по заслугам! – в один голос завыли инопланетяне. – Крестик он принес из церковки… махонький такой… оловянненький… тридцать копеек стоит! Ой-ой-ой! Жжет! Жжет!
    И тут инопланетяне вместе со своим Капитаном разом провалились в Тартар.
    В тот самый момент страхи отступили от Серафима, сладкий сон смежил его веки, и явилось ему синее-синее небо с белыми-белыми облаками, на фоне которых плавно скользили грачи…
    Елена ощупью отыскала в черной шкатулке толстую свечку, изготовленную из сала самоубийцы, и зажгла ее. Шепча страшные заклинания, она двинулась к спальне.
    Мальчик спал одетым в белую футболку, на которой были изображены два лихих хоккеиста, загоняющие шайбу в ворота. Ведьма ощупала грудь и шею спящего ребенка… креста на них не оказалось. Она заглянула под подушку, обшарила узкий тюфячок, проверила содержимое портфеля… и опять ничего не нашла. И вдруг она почувствовала легкое покалывание на своем взлохмаченном затылке: это проснулся Серафим. Ярко-синие глаза с удивлением смотрели на Елену.
- Проснулся-таки? – медовым голосом пропела Елена. – А я ищу твой крестик. Пробки, понимаешь ли, перегорели… нужен жучок. Это штучка такая из металла, ее вставляют в пробку, чтоб загорелся свет. Я вот подумала, что лучше всего подойдет твой крестик. Но вот беда: не могу найти! Где он у тебя?
    Серафим ничего не ответил. Он просто не знал, что ему следует сказать.
    Тогда Елена заволновалась:
- Мне нужен твой крест… дурень! Отдай его! Немедленно отдай!
    Серафим молчал.
    Елена пнула сидящего на полу Чебурашку, он отскочил от стены и рикошетом упал на тюфяк.
- Ну хорошо же. В школу на елку ты не пойдешь, это ясно. Будешь сидеть дома все каникулы. А когда каникулы кончатся, тебя будут разбирать на учкоме. Хочешь ты, чтобы тебя разбирали на учкоме?
    Серафим не знал, что такое «учком», но сразу догадался, что это такое кошмарное место, на котором ребенка разбирают, как пирамидку, на части. Было очень страшно, но он промолчал.
- Молчишь, негодяй! – разъярилась Елена. – Тогда – марш в кладовку и сиди там, прорежется голос! Без воды. Без еды. Без воздуха. Без света. Ты упрямый, но я – упрямей! Посмотрим, кто кого!
    Малыш вздохнул и, взяв под мышку сказочного зверька, покорно поплелся в кладовку. В детском доме он уже сидел за какую-то провинность в карцере…
    Так начались первые сутки восьмидневного Серафимова мученичества.
    Утром он долго спал, но когда проснулся, почувствовал голод. Он толкнул дверь, но та оказалась закрытой снаружи. В квартире было тихо. В углу кладовки раздался шорох: это знакомая Серафиму мышка отправилась на промысел.
    Мальчик заскучал. Ему хотелось выбежать на улицу, вдохнуть полной грудью морозный воздух, но мрачная темнота окружала его, и лишь синеватое сияние вокруг решетки вентиляционного канала говорило о том, что на улице стоит ясный день.
    Время тянулось, как липкая жевательная резинка.
    Потом зыбкий свет у решетки растаял, и мальчик понял, что наступил вечер.
- Вот приходит Новый год, - подумал Серафим, - я должен сделать подарок Божьей Матери!
    И тут он вспомнил о том, что в матерчатом ухе Чебурашки спрятан его маленький крестик. Он отдаст его Божьей Матери, чтобы Елена не смогла похитить его. И в поисках игрушки он начал шарить руками по полу.
    Вдруг его рука наткнулась на неведомо откуда взявшуюся большую картонную коробку. Он открыл ее крышку и ощупал содержимое. Это были краски. Чудесный смолистый аромат, похожий на запах хвои, быстро разнесся по кладовке.
- А где же кисти? – подумал Серафим и в ту же минуту ощутил под своею рукой гладкие длинные стержни. Кисти лежали в коробке.
    Свеча и кисть – родные сестры, недаром они так похожи. Одна у них мать – Идея, и они унаследовали ее божественный образ. Один у них отец – Логос, ибо смысл свечи и кисти – в жертвенном горении.
- Господи мой Боже, - прошептал Серафим, - если свеча, словно кисть, смогла очертить кольцо вокруг купели, то не может ли кисть, как свеча, осветить мою спальную? Я должен сделать подарок Божией маме! – И в тот же миг кисть вспыхнула, словно бенгальский огонь, разноцветные звезды отскочили от нее и гирляндами повисли на стенах. Потом огонь на конце кисти уплотнился и сделался ровным и веселым. В кладовке стало светло, как на лесной поляне.
    Серафим воткнул пылающую кисть в щель между досками пола и тотчас же принялся за работу.
    А Елена в это время справляла Новый год в ресторане, вместе с другом Епифаном. О Серафиме она вспомнила лишь на следующий день к вечеру, когда вернулась домой.
- Ну что, блаженный затворник Серафим? Одумался? Манной кашки захотел? Компотика? – злорадно сказала она, подходя к кладовке. – Отдавай свой крест, и ты свободен!
    Мальчик безмолствовал, и лишь какие-то непонятные шорохи доносились до ее слуха из темной кладовки.
- Молчишь? – вспыхнула Елена. – Ну что ж, молчи юродивый. Посмотрим, как запоешь завтра.
    И она пошла смотреть телевизор.
    Но Серафимушка не запел ни на следующее утро, ни на следующий вечер. Немотствовал он и последующие дни, а когда усталость, голод и жажда одолевали его, он падал в изнеможении на пол…
    Но ни слова, ни стона не доносилось до слуха Елены из его тесной и душной тюрьмы. Так прошла неделя. Восьмой день заточения приходился на Рождество Христово.
    В Сочельник ведьма бесновалась в особом неистовстве: много злых дел могла бы она натворить в этот день, не будь в ее доме Креста… И особенно обидно было ей, что не удалось в сопровождении Капитана посетить прощальный бал короля колдунов Орина. В отчаянии она рвала волосы на своем серебряном парике и грызла тщательно отполированные ногти. То и дело подбегала она к двери кладовки и на разные голоса вопрошала:
- Ну как? Раскаялся? Отдашь свой крестик?
    Мальчик молчал.
    Приближалось Христово Рождество. Казалось, что в его преддверии весь мир замер, и время остановилось. Во всех сохранившихся еще на Земле Божьих храмах началась Всенощная, на которой люди вместе с Ангелами славили Бога, и всем казалось, что Сын Божий родился для спасения мира вновь. А когда отзвучали последние молитвы и были потушены свечи, на Земле не осталось ни одного инопланетянина. Сам Террафим на своем Бледном Коне по черному коридору ускакал в свое мертвое царство.
    Наступило утро, и грачи первыми приветствовали появление нового солнца своей вдохновенной молитвой. В их умягченных рождественской заутренней голосах слышались отзвуки небесных славословий. Неизреченная радость опустилась на город. Ликовали все – и люди, и звери.


    Даже не совсем верующие в Бога жители города испекли в этот день праздничный пирог. Одна Елена голодала по системе знаменитого йога и гуру Ушопанишады, и голод сделал ее особенно злой.
    Она металась по квартире, то и дело подбегая к кладовке. Оттуда не доносилось ни звука.
    А когда рождественское солнце поднялось высоко, Елена вдруг с ужасом поняла, что мальчик умер.
    Ей вовсе не было жаль Серафима, но она боялась тюрьмы.
    В страхе кинулась Елена к кладовке, рванула дверь и, ошеломленная, остановилась на пороге.
    Где темное нутро похожей на могилу кладовки? Где конура, из которой так и не выветрился запах годами хранившейся обуви?
    И где, наконец, ее пленник Серафим?
    Комната была пуста. И это уже не тесная спальня сиротки, но Божий Храм, исполненный невыразимого благоухания, осиянный светом неисчислимых небесных звезд, разбросанных по стенам и потолку.
    А в центре храма, как раз напротив входной двери, на южной стене чистейшими светлыми красками был запечатлен образ Владимирской Божьей Матери. На правой своей руке она держала Спаса Эммануила, нежно обнимающего ее тонкую шею… , а на левой… Елена почувствовала, как подкашиваются ее скорые на грех ноги и невольно склоняется долу несгибаемая выя… на левой руке Пресвятой Богородицы сидел несостоявшийся приемыш Елены – Серафим. Он был совсем как живой, и небесный восторг был написан на его кротком лице.
    Победными синими очами взирал он на потрясенную Елену, и на груди его нестерпимым светом сиял сбереженный им то посягательства ада Господень Православный Крест.