Глава третья
Красные в Грабаровке появились внезапно, вслед за сбежавшими ещё раньше поляками и подавшимися вслед за ними петлюровцами. Последние вернулись было, но на дороге Могилёв-Вендичаны, что проходила на горе в нескольких километрах от станции, конница есаула Фролова была встречена красными кавалеристами Примакова и разгромлена. Пехота, в которую силком вовлекли многих сельских мужиков, стояла против красных конников под Озаренцами, но не выдержала напора и, побросав оружие, разбежалась по домам. Появившийся и простоявший у станции красный бронепоезд «Бела Кун» оказался без дела и, лишь засвидетельствовав своим присутствием явное преимущество победителей, отбыл в неизвестном направлении, не дав даже рассмотреть себя как следует местным мальчишкам.
Вернувшаяся после трёх лет отсутствия советская власть учредила сельский Совет, в который входила беднота и голота во главе с высоким и босоногим Зосем Гунявым, и занялась прерванным делом ; стала нарезать селянам помещичью землю. В отличие от прошлого раза, завершившегося для многих столь печально, делали это сейчас неторопливо и обстоятельно – стояла глубокая осень и спешить было некуда ; и надолго, быть может, навсегда. Возникали, правда, у некоторых сельчан и другие проблемы, связанные с выяснением, кто из них где был и на чьей стороне воевал последние годы, в результате чего некоторых не только не одарили добавкой земли, а увезли, как это случилось с Дормидонтом Прасчуком, неизвестно куда приехавшие люди в кожанках; давно поговаривали, что он командовал отрядом петлюровцев и дал знать о себе в таком качестве где-то под Жмеринкой.
В окрестных лесах вылавливали банду Козака, в которой оказался и родственник Палагны Герман Апостол; вместе с другими пойманными её участниками он был отправлен в Могилёв-Подольский и там расстрелян. Некоторое время у Палагны скрывался другой родственник, двоюродный брат Данило.
Получив землю и заранее предписанный обязательный денежный налог с хозяйства, больше которого никто ничего не должен был забирать, селяне с энтузиазмом готовились к новому урожаю. Но в том году больших надежд и ожиданий случилась необычайная засуха. Каждый день начинался с того, что встревоженные селяне прежде всего внимательно рассматривали небо; собравшись группками, часами стояли и днём, наблюдая за редкими появляющимися и вскоре исчезающими белыми облачками, тщетно пытаясь найти самим или услышать от других хоть какие-то предшествующие дождю отдалённые признаки. И крестились, молились:
- Господи, пророком твоим Ильёй, естественною твоею благостынею умоляем, даруй земли дожди мирны, во плодоносие летних плодов…
- Бывало уже такое! – успокаивали односельчан и самих себя некоторые оптимисты. – Тоже дождя долго ждали, а потом такой пошёл, что урожай стал лучшим из тех, что приходят на память.
Злые языки говорили, что это бог наказал людей за посягательство на чужую собственность и подчинение новой безбожной власти. А когда слабенький дождь всё же прошёл, то было поздно – пшеница завязалась ровно настолько, насколько ей хватало влаги раньше, и все с сознанием приближающейся катастрофы рассматривали коротенькие пустые колоски.
До окончательного установления границы, что произошло после утверждения вместо бывшей царской России нового большого государства со странной аббревиатурой СССР, Палагна иногда, в самые трудные для неё минуты, надеялась, что вдруг появится Микола, как тогда обещал, и ей станет легче в этой непрестанной борьбе за существование, не оставляющей места для физического или душевного отдыха. С годами становилось ясным, что чуда этого не произойдёт, неизвестно было даже остался ли он жив в этой убравшей столько жизней людских войне. Оставалось надеяться только на себя и господа бога, да подрастающих детей.
- Помилуй мя, Боже, по великой милости Твоей…
Палагна по-прежнему частенько навещала Юрковцы. В жару лучше было бы идти туда через лес, мимо пруда, но опасно – там могли встретить недобрые люди, которых за это время стало ох как много. Она брала с собой подросшую Марийку, и они шли пешком вдоль железной дороги. Маленькой девочке тяжело было идти так далеко, и, то и дело, она забегала вперёд, садилась отдохнуть на проржавленный рельс, в ожидании когда неторопливым размеренным шагом приблизится мать, после чего вскакивала и снова бежала вперёд. Так они продвигались к селу, где уже была близко видная сверху крыша хаты Текли, и Марийка легко подпрыгивая сбегала вниз; дальше по селу идти она отказывалась, и Палагна, оставив на время дочь у сестры, отправлялась к другим родственникам, ряды которых по мужской части изрядно поубавились тоже, особенно после эпидемии испанки, по странному выбору уносившей жизни самых здоровых оставшихся мужчин.
***
Чудом выживший безногий Крыж - за эти годы из большого числа инвалидов мировой войны почти никого не осталось, на папертях церквей, у входов на базары, около вокзала и в других людных местах их сменили калеки Гражданской – пел, если так можно назвать его сиплое завывание, частушку на современную тему: «Ленин Троцкому сказал – пойдём, Троцкий, на базар, купим лошадь карию, накормим пролетария». Потом и он исчез – поговаривали, что за складную песню про «губчека, в который ни за что повели какого-то голубчика».
Константин видел, как после объявления нэпа и свободной торговли на фоне всеобщей нищеты некоторые проворные люди стали быстро наживаться, чем подсказывали выход пусть не к богатству, но хотя бы из бедственного положения. Часть небольшой «торгсиновской» суммы он сохранил, съездил за салом и мукой в Бар, а продал всё это в Виннице. Никогда в жизни не торговал, презирал мешочников и спекулянтов, а сейчас впервые попробовал то же делать сам и, вроде бы, получилось; быть может, потому, что иначе было просто нельзя, в пустом доме его ждали голодные дети.
Материальное положение семьи Константина стало окончательно выравниваться после того, как он занялся извозом; сначала на запряжённой в скрипучий полувозок худой и медлительной кляче Мульке доставлял с вокзала и окрестностей на базар селян с их мешками, потом удачно продал эту измученную человеческой суетой лошадку и купил два гнедых крепыша-тяжеловоза, стал развозить по дворам уголь. И, когда капиталец прибавился, завёл даже пролётку с парой игреневых рысаков, что позволяло, доставив с утра уголь и поставив «тягловых» в стойло отдыхать и отъедаться овсом и сечкой, подвозить по вечерам с шиком со станции «нэпманов» ; состоятельных пассажиров, которых становилось всё больше, или развозить по домам подгулявших и от того щедрых на оплату горожан. Однажды увидел идущего пешком понурившегося Ступницкого, который не относился к категории выгодных пассажиров, остановился – до прибытия Одесского поезда, к которому Константин выехал, было ещё время, - развернулся и предложил:
- Садись, подвезу!
- А, Еремеевич! – оглянулся и слабо улыбнулся тот. – Спасибо, у меня на твоих, - он кивнул на осаженых рысаков, ; денег не хватит. Дойду пешком.
- Бесплатно подвезу! – настоял Константин.
Ступницкий поблагодарил, сел в пролетку и спросил – как, мол, живётся.
- Да ничего хорошего! – трогаясь, ответил неопределенно Константин. – Мотаешься туда-сюда с утра до вечера.
- Нэпманов развозишь?
- А кого придётся!
Помолчали. Потряхивая дымчатыми гривами, которыми Константин любовался даже сейчас, кони резво цокали копытами по каменной кладке улицы, размеренно стучали обитые железом колёса.
- Рубят сук, на котором сидят, эти нэпманы, ; заметил через некоторое время Ступницкий. – Шикуют, гуляют вовсю, богатством своим щеголяют на виду у всех. И это при нищенском уровне жизни народа. Рождают ненависть к себе. Иные спрашивают – зачем революцию делали? Паркан, который тебя – помнишь? – вёл, даже застрелился.
- Да ты что! – удивился Константин. – И где же?
- В Гнивани уполномоченным был в последнее время. Честный был человек, но уж очень прямолинейный.
Ещё помолчали. Пролётка съехала на тихую и грязную после дождя улицу, где кони пошли осторожнее.
- Так как это они сук рубят? – вернулся к прерванному разговору Константин, оглянувшись на похудевшего и ставшего каким-то маленьким Ступницкого, по-прежнему работавшего в депо; а ведь мог бы со своими заслугами, наверное, и в канцелярии какой-нибудь совслужащим устроиться – доходное место с зарплатой не меньше пятидесяти рублей в месяц и льготами всякими.
- Возьмут да и прихлопнут однажды их, вместе с этим нэпом!
- Да? Гм!
Возвращался Константин домой из таких выездов, как правило, поздно, поставив коней и закрыв их на тяжёлые, не под силу конокрадам, засовы и замки, пропускал для расслабления стопку припрятанной водки, а иногда и больше – работа тяжёлая, но себе на удивление, с нею он совсем окреп и давно забыл о всяких болезнях.
Дома завелась коровка, свиньи, куры, свирепый цепной пёс Дракон для острастки воров – даже тесно стало во дворе от всей этой живности. Тесновато стало и в доме – в семье опять произошло прибавление: строго в соответствии с законами природы ровно через девять месяцев после его возвращения родился белобрысый Владимир. Последнее обстоятельство привело отца в некоторое смущение, но его успокоил Русев, с которым они часто встречались на въезде на их улицу; куда бы и зачем бы Константин ни ехал, навстречу ему почти обязательно хоть раз за день, иногда рано утром или поздно вечером, под палящим солнцем и в ненастье попадалась двуколка фельдшера, на которой тот обслуживал вызова. Жили совсем рядом, а чаще встречались только вот так! Обычно они, придержав лошадей, становились рядом и обменивались хотя бы несколькими словами.
- Кто-то в роду твоем или жены был белокурым, ; пояснил Русев Константину. – Вот это свойство сейчас и проявилось. Ничего! Через некоторое время, скорее всего, мальчик потемнеет.
Русев должен был разбираться в этих делах, потому что переучивался на врача-гинеколога.
- Чего это тебя туда потянуло? – узнав об этом, удивился Константин. – Всё мужиков на войнах резал да лечил, а тут вдруг на баб потянуло.
- Хватит смотреть, как людей изводят, пора заняться возрождением нации, ; усмехнулся Русев и пояснил, что выбора при направлении на курсы повышения квалификации не было - другого ему просто не предложили.
- Ну, привет Марголине! – вспоминал Константин жену Русева и трогал коня. ; Заходите в гости!
- Елене привет! Тоже заглядывайте.
В тяжёлой работе с развозкой угля отцу помогал более крепкий Сергей, а худой, телом больше похожий на мать Вася, коль корова в хозяйстве завелась, летом пас её и целые дни проводил в обществе занятых тем же сверстников и пацанов постарше. Это было сборище предоставленных самим себе куривших и матюгавшихся подростков-оборванцев с довольно жесткой иерархией и жестокими нравами, одним из развлечений которых были драки стравленных старшими мальчуганов возрастом поменьше; их замыкали в круг, не давая уйти слабейшему, улюлюканьем и свистом подзадоривая бить, толкать, валить на землю друг друга. Это была и жестокая школа воспитания способности постоять за себя, которая оказывалась полезной на улицах Жмеринки, где подростку невозможно было пройти мимо других пацанов, не получив подзатыльник, пинок, плевок или, самое меньшее, обидное оскорбительное словцо. Быстроногий, неподатливый и упрямый Вася в пастушечьих схватках был наравне с ребятами и постарше, так что, когда однажды некий Пинтюх с Шаузелевской, известный забияка ростом почти на голову выше, увидев его самостоятельно ехавшим на запряженной лошадьми повозке, нахально стал поперёк дороги и наказал остановиться, кнут хлестанул наглеца слева, потом накрест, с ещё большей силой, справа. Вася выполнял ответственное поручение впервые предоставившего ему повозку отца и тем гордился, а этот гад попытался помешать ему! Он хлестал Пинтюха с ожесточением, и тому пришлось, спасаясь от кнута, залезть прямо под возок.
- Будешь ещё, говнюк, приставать? – трясущийся от возбуждения и гнева Вася пытался достать его кнутом то с одной стороны, то с другой. – Будешь, падлюка?
- Не! – вопил тот, катаясь в пыли и стараясь увернуться. – Ей-богу, не буду!
- Попадись ещё! – выпустил его наконец Вася и поехал дальше.
С осени начинались школьные занятия – Вася с Сергеем ходил в ставшую после реформы образования обычной школой первую гимназию - учителя и воспитанники теперь были равны, имелся ученический комитет, отменили нудные латынь и закон божий.
- Как же так – без Бога? – удивилась было Елена, обращаясь к Константину; после возвращения из Красной Армии муж, который и раньше был весьма умеренным верующим, перестал посещать церковь, молиться и вообще упоминать и обращаться к господу.
- Если есть у кого бог, так он должен быть в душе, а не в церкви, иконах, попах, - ответил тот. – Богу поклоны, а попам миллионы. Кто эти попы? Церковные крысы, которые возносили царя и очень неплохо жили и живут даже сейчас за счет прихожан.
Услыхав такой заряд богохульства, Елена даже со страхом перекрестилась.
Приходя после школы, долго ещё ; до холодов – Васе приходилось отправляться пасти корову, так что школьные домашние задания делать было некогда и учёба шла неважно, да и не вызывала она особого интереса ; без выученных уроков шёл в класс как на расправу.
Васе запомнилась непривычно холодная зима, когда со скорбью вдруг сообщили всем школьникам, что умер великий человек в государстве – Ленин. На станции гудели паровозные гудки все сразу и это вселяло тревогу.
- Кто главнее был – Троцкий или Ленин? – спросила Елена мужа, удивив его своими познаниями.
- А кто их знает! – так и не смог ответить тот.
Хотя время от времени из любопытства Константин и читал, сидя на облучке в ожидании пассажиров, газеты, но разобраться в происходящих в стране процессах толком не мог. С одной стороны, хозяйственный подъём, и без поддержки и помощи создавшей «санитарный кордон» заграницы, новые твёрдые деньги, где рубль шел вместо пятидесяти тысяч совзнаков, с другой ; большая безработица, басмачи в Туркестане, и какая-то не совсем понятная дискуссия в правящей большевистской партии, споры о мировой революции, которую всё ешё ожидали... Ругали вовсю, не называя конкретных имён, какую-то «оппозицию», стали нападать на Троцкого, одного из вождей революции, всё более на устах был Сталин, хотя председателем Совнаркома – что ни название, то сплошные не очень понятные сокращения! - стал Рыков, председателем ВЦИК ; Калинин… Впрочем, разбираться во всём этом Константину не было никакой необходимости – здесь, на земле, он жил сам по себе, те где-то наверху - сами по себе, и пути их не пересекались.
***
Кое-как, перебиваясь на похлебках из кукурузной или овсяной муки, едва дотянув, кому это удалось, до первого бурьяна – варили и ели лебеду, - селяне пережили неурожай, и жизнь их стала заметно поправляться. Не прошло и года с той лихой годины, как во дворах стали множиться чудом сохранившиеся скотина и птица, пошли рождаться дети – жизнь шла своим чередом. Получив следом за недородом неплохой урожай, селяне повезли его на ближайшие базары и вскоре почти все обзавелись железными плугами и другими ранее редкими товарами. Единственным не очень понятным изменением в селе явилось то, что закрыли церковь, сняли с нее купола и превратили в школу и клуб одновременно, а попа-батюшку Пимена ещё до того приехали и забрали люди в кожанках – говорили, что его определили в монастырь на каком-то острове в далеком северном море. А в его старой и новой хатах открыли школу, куда пошли почти все выжившие и подросшие дети села, в их числе и Ваня; Володя был уже переростком и ходил в ликбез.
- Я тоже хочу в школу! – захныкала Марийка, привыкшая всегда быть вместе с братом.
- Мала ещё! – прикрикнула Палагна, не терпевшая капризов детей. – А корову кто пасти будет?
- Хочу в школу! – заплакала Марийка. – Хочу…
- Замолкни сейчас же!
Очень не хотелось Марийке корову пасти – вставать рано, идти босиком по булыжникам и росистой траве, а ближе к зиме и по инею. Дети у Палагны были послушными, а тут малышка канючила каждый день ; хочу в школу.
- А шоб тебя! …
- Вот беда, ; поделилась Палагна с учительницей Марией Александровной, приятной общительной женщиной почти её возраста, жившей со своим сыном во второй половине хаты-школы. – Не знаю шо и делать з нею.
- Маленькая ещё, даже ростом, ; посочувствовала учительница. – Да и проучились мы уже месяц… Хотя, пусть приходит! - вдруг предложила она, зная по опыту, что желание ходить в школу у большинства детей после первых трудностей очень быстро и иногда даже навсегда пропадает. – Я задам ей урок, она не справится, испугается и убежит.
Марийке выдали букварь, тетрадь и посадили на свободное место за партой группы первоклассников; она сидела, боясь пошевелиться и зачарованно глядя на уважаемую учительницу, которая, не обращая на девочку особого внимания, учила сразу два разместившиеся в этой комнате класса – первый и второй. Из всего происходящего Марийка мало что поняла, поэтому, прибежав домой и похваставшись учебником маме, работавшей в огороде, попросила Ваню показать ей буквы, а потом и слоги. Брат попытался было ускользнуть от настойчивой сестрички на улицу, но та села за столом так, чтоб не выпускать его, пока всё не покажет.
На следующий день, согласно плану отваживания Марийки от школы, Мария Александровна, поспрашивав остальных, подошла к ней.
- Прочти вот это! – показала учительница в букваре.
- На-ша ха-та. Ха-та на-ша…
- А это! – удивилась Мария Александровна чёткому, почти без слогов, прочтению.
- Ко-ро-ва. Ко-рабль…
Маленькая Марийка, начавшая ходить в школу через месяц после начала учёбы и предоставленная сама себе, после одного дня занятий без запинки читала всё подряд! Мария Александровна была поражена.
- А теперь ты читай! – обратилась учительница к сидевшей рядом закутанной в большой серый платок девочке.
- Ыыы…Ббб…
Учительница не выдержала и, по старой привычке, хотя то уже было запрещено, ударила девочку линейкой по спине:
- Что «ы-ы»? Балда! Учитесь у неё! – показала Мария Александровна ученикам на испугавшуюся при виде такой расправы Марийку.
Впрочем, вскоре Марийка всё же перестала ходить в школу ; простудилась и сильно заболела.
- Мама, я не умру? – спрашивала она в бреду мать.
- Бог не дасть! – успокаивала её встревоженная мать. – Ты его ангел.
До сей поры Бог не очень нравился Марийке; он представлялся ей очень строгим бородатым и сгорбленным стариком с палкой, которого лучше бы избегать вовсе, но сейчас он должен был её спасти и, выходит, был не таким уж плохим. Она вскоре выздоровела, но в школу её, ослабленную болезнью, уже не пустили. Занятым хозяйственными делами и учёбой братьям теперь было и вовсе не до неё, так что приходилось проводить время с двоюродной сестрой и сверстницей Ганей, третьей дочерью Андрея, и Настей, дочкой Терентия. А в школу она пошла уже со своим возрастом и училась так же хорошо, как и её братья.
Мария Александровна очень уважительно относилась к Палагне, которая одна вырастила и воспитала троих столь добропорядочных, толковых и трудолюбивых детей, и, когда Володя заканчивал ликбез, настойчиво посоветовала ей продолжить образование сына. Жизнь в селе почти наладилась, но учительница видела, что начинаются очень неблагоприятные для земледельцев события – власти вдруг жёстко потребовали с крестьян досрочного внесения всех платежей, ограничили торговлю и, останавливая едущие на базар подводы, реквизировали зерно, мясо, птицу. Говорили, что городам угрожает нехватка продовольствия и голод, правительство объявило о чрезвычайных мероприятиях в сельском хозяйстве. Опыт прошлых лет уже научил держаться подальше от всякой чрезвычайщины, которая ничего хорошего простому люду не приносила, и молодёжи, да ещё таким толковым её представителям, как Володя, чтоб не стать столь же забитыми нуждой и непрерывной надсадной работой людьми, как и их родители, лучше было податься на больший простор и попытаться реализовать другие возможности.
Мария Александровна не только подсказала Палагне, не знавшей, как она может продолжить учение сына, что делать, но и предложила свою помощь – жившие в Мариуполе, откуда она была родом, её родственники могли устроить парня на работу на одном из заводов.
- Там есть рабфак – факультет для рабочих, ; пояснила она озадаченной возможностью разлуки с сыном Палагне. – Выучится, станет техником или инженером, - убеждала её учительница. – Поверьте мне ; не пожалеете!
Учителя были людьми на селе очень уважаемыми, а с Марией Александровной у Палагны сложились и доверительные отношения, так что можно было не сомневаться в целесообразности следовать её совету. Решение объявили Володе, и он стал собираться в дорогу; брат и сестричка смотрели на него с передавшейся от матери тревогой – он едет в очень далёкий край, и завистью – он едет к морю! Палагна напекла сыну пирожков с горохом, дала немного денег – жаль, что не было больше; с наглой настойчивостью занявший у неё с трудом накопленные несколько золотых рублей торговец скотиной Фариннык всё ещё не возвращал долг.
Володю провожали они втроём. На станции с трудом и не без помощи начальника путей удалось посадить его на проходящий пассажирский поезд.
- Господи, дай ему своё благословление! – шептала и незаметно крестилась Палагна, стоя под шелковицей и глядя на исчезающие за поворотом вагоны уходящего поезда. – Сохрани его от видимых и невидимых врагов, от всяких бед, зол и несчастий…
***
В тот год, когда Елена родила ещё и Петра и муж сказал ей, что пора ей прекращать рожать, на что она ответила, что тогда ему тоже надо кончать кое-чем заниматься, вдруг снова все заговорили о возможной войне, теперь уже с англичанами. В магазинах раскупали соль, сахар, на прилавках стало пусто, базар оскудел, появились талоны. Финансовая инспекция наложила такой налог на частное предпринимательство Константина, что рысаков с пролёткой пришлось продать сразу, а потом – как ни пытался тот продержаться – и своих грузовых лошадок. Так что остался он без ставшей привычной работы, а одним домашним хозяйством – коровой, свиньями и курями, которым корм тоже закупать надо, - не продержишься.
- Что же это такое делается? – спросил Константин попавшегося как-то ему Ступницкого.
- Я и сам ни черта не пойму! – вдруг откровенно признался ему Ступницкий с какой-то гримасой вместо улыбки.
Ему, как и многим другим делавшим революцию, действительно было непонятно многое из происходящего в верхах, где, похоже, шла неподобающая коммунистам жёсткая борьба за власть, прикрываемая якобы идеологическими расхождениями. Некоторое время назад по не очень понятной для всех членов партии причине сместили со всех постов выдающегося деятеля революции Троцкого, а сейчас требуют его коллективного осуждения. Ставшие самыми настоящими чинушами руководители партийных организаций, не разобравшись как следует, берут под козырёк и исполняют указания секретариата партии, и всех, кто не только поддерживает Троцкого, но просто хочет знать, в чём дело, спешат отнести к так называемой «новой оппозиции». Вся эта не очень красивая возня происходит в десятую годовщину Октября на фоне проблем гораздо более серьёзных, чем какие-то разногласия, ; начавшегося расстройства хозяйственного механизма страны…
Глядя на поседевшего за последнее время Ступницкого, Константин вспомнил услышанную недавно байку о том, что воевали красные и белые, а пришли к власти серые.
Хоть какой-нибудь работы Константину, не члену профсоюза, в городе найти не было возможности, а чтоб стать членом профсоюза – замкнутый круг! ; надо было где-то работать. Едва удалось пристроить Сергея после окончания школы – средней! ; разнорабочим в ремонтную службу городского коммунального хозяйства. Так что снова надвигалась нужда. В народе ругали недавно обозначившегося главного руководителя партии, а фактически и государства, Сталина, поносили всяко набившее оскомину и применявшееся ко всему слово «ликвидация» – неграмотности и прочим неисчислимым пережиткам прошлого, каким-то врагам советской власти и кулакам как их опоры, интеллигенции как носителю буржуазных идей, оппортунистам и вредителям разных мастей, и так далее без конца. Поговаривал кое-кто и о том, что не пора ли снова бить коммунистов. И никто не знал к чему всё это приведёт, чем всё кончится.
- Школа ваша не даёт никакой специальности и работы – зачем в ней столько учиться? – сказал далеко не блестяще закончившему семилетку Васе отец и отправил его на курсы слесарей в Винницу; о них он узнал там по объявлению, когда ездил подзаработать на перепродаже сала и муки – как в трудные годы после войны; разве что опаснее стало, можно попасться как спекулянт..
Как только началась учёба, курсы преобразовались в Индустриальный техникум, учащимся которого и стал Вася; последнее не было запланировано, но раз уж так получилось, Константин постарался поддержать сына. Правда, тому приходилось почти каждые выходные ; даже в необычайно лютые морозы зимы того года, когда Буг весь покрылся льдом и люди порой замерзали в пути, ; в своем демисезонном драповом пальтишке приезжать домой за провизией, а заодно и поработать по хозяйству. Но начиная со второго курса он стал получать довольно неплохую стипендию в пятьдесят шесть рублей, и в особой опеке родителей больше не нуждался. В техникуме он вступил и в комсомол.
- А это что такое? – спросил его Константин.
- Молодёжная коммунистическая организация.
- Коммунистическая? Поближе к власти – это хорошо… И что вы там делаете?
- Политическим образованием занимаемся, собрания и субботники проводим, вместе отдыхаем… ; не сразу сообразив, что интересует отца, ответил Вася. – Коллективизм воспитываем в себе и у других.
- А! – неопределенно отреагировал Константин.
В тот переломный год призвали в армию Сергея, но вскоре он вернулся из распределительного пункта по причине обострения болезни в почках, которая начинала давать о себе знать ещё раньше. А получил он её при ремонте течи водопровода предшествующей осенью. Прорвало трубу, и мутная холодная вода заполняла вырытую для её ремонта яму – не успевали вычерпывать несколькими ведрами. Заткнуть бы дыру хоть немного, но как? Время шло, а бригада ничего пока не могла сделать. Мужики стояли, почесываясь и размышляя что бы предпринять.
Сергей недавно тоже вступил в комсомол, на одном из собраний им рассказывали о строительстве Днепровской гидроэлектростанции и самоотверженном труде тамошних комсомольцев; кто-то из них в критической ситуации полез в ледяную воду реки и ликвидировал аварию, что позволило своевременно завершить очень важную работу. И Сергей сделал почти то же: снял рабочую одежду ; потрёпанную телогрейку и заплатанные штаны, стоптанные перемазанные глиной сапоги – и полез в воду. Думал сделать всё очень быстро, но не получилось, из-за оплывшей грязи сразу не удалось добраться до прорыва, чтоб нащупать и заткнуть его. Вылез продрогший, оделся в уже остывшее на ветру сухое, но ставшее тут же мокрым бельё, и продолжал работать дальше со всеми вместе.
И вот теперь с посеревшим лицом, обозначившимися скулами Сергей лежал в постели, конечности и туловище его отекали, принимая угрожающий, ужасающий родителей вид.
- Азотемия! – мрачно констатировал приехавший вместе с Русевым врач Кальман. – Строгий постельный режим, голод и поменьше пить воды. Кажется, начинается уремия… Боюсь, ничем помочь не сможем.
Тошнота и рвота усиливались.
- Папа, сделайте всё, что можно, ; со слезами на глазах умолял родителей сын. – Мама, сделайте всё. Я хочу жить!
В отчаянии Константин, продав кое-что из вещей, привозил одного врача за другим, какого-то светилу из Винницы, но все они беспомощно пожимали плечами, и некоторые даже не брали денег за визит.
Сергей умер в мучениях. Наступила непривычная для многодетного дома угнетающая траурная тишина. Гроб поставили на стол в большой, средней комнате, куда пришли проститься с покойным знакомые и соседи. У изголовья сына непрерывно и тихо плакала, опустив повязанную черным платком голову Елена, скорбно окаменев, стоял побледневший и осунувшийся Константин, сбоку смахивал слезу нахмуренный Вася, со страхом жались к стенке насупленные меньшие братья и Оля. Русев с Марголиной обеспокоенно приглядывали за всеми ими.
Гроб вынесли, положили на покрытую дорожкой нанятую телегу, и похоронная процессия двинулась через проезд к Одесской улице, мимо костёла на край города, где разместилось заложенное после войны кладбище.
- Хороший был хлопец! – слышалось в толпе. – Работящий, добрый…
По возвращении домой Константин с каким-то безразличием отметил, что со стены комнаты, где прощались с покойным, исчезли висевшие там карманные часы «Мозер», а из комода кто-то утащил несколько посеребрённых ложек.
***
Палагна, отправившая сына в неизвестную даль к чужим людям, не находила себе места от беспокойства, пока от него не пришло пространное письмо о том, что он устроился работать на Старотрубном заводе имени Ильича, снимает угол и по вечерам учится на рабфаке. Палагна с облегчением вздохнула и перекрестилась, не забыв про себя поблагодарить бога за столь благоприятный исход её переживаний. То, что Володя устроился неплохо, подтвердила и пришедшая вскоре от него посылка с подарками не только для матери, сестры и брата, но и другим родственникам – отрез сукна, ситцевые цветастые платки, брошки и все такое прочее из городской дребедени, что для села являлось невидалью. И сверкающий медью примус, на котором можно было варить без дров, на керосине. А ещё через некоторое быстро пролетевшее время, для родных казавшееся совсем небольшим с момента его отъезда, но уже на следующий год, Володя сообщал, что стал учиться в совпартшколе; не очень понятно было, что это за школа такая, но раз продолжает образование – это радовало мать.
Потом сын вдруг сообщил, что определён каким-то «двадцатипятитысячником» и направлен в некий Старо-Каранский район раскулачивать немецких колонистов, куда их всех и вызывает, подробно расписал, чем и как добираться.
- О боже! – услыхав об этом от читавшего письмо Вани, перекрестилась Палагна.
Её пугало, что эпопея создания колхозов, раскулачивания и насильственного обирания даже не очень зажиточных крестьян уже коснулась села и вызывала, с одной стороны, сочувствие – ведь все стремились стать когда-нибудь такими же состоятельными людьми, и выходило, что так поступали с ними самими в их мечтах; с другой, зажиточные были, как правило, людьми прижимистыми и скуповатыми, некоторые даже сволочными, здорово обирали односельчан за всякую уступленную однажды мелочь, так что отчасти им и поделом… Опять одни нисколько не хотели уступать другим в своих интересах, и возрождалось уже утихшее со времён войны ожесточение в отношениях между людьми. Оба соседствующих села потрясло убийство ; прямо через окно во время заседания! - секретаря партячейки Ивана Ткача, после чего для наведения порядка был введен погранотряд.
При всех этих противоречиях раскулачивание воспринималось Палагной всё же как что-то нехорошее, затея со сбором обобщённого рабочего скота под открытое небо на огороженном у сельсовета выгоне, как это было и у них, и в Юрковцах, не по-хозяйски безрассудной, и участие в этих делах сына обеспокоило мать. Но Марийка, услыхав о приглашении запрыгала вокруг читавшего письмо Вани, захлопала в ладоши и закричала от радости как о деле решённом:
- Едем, едем!
Не сразу Палагна решилась на такой шаг – втроём, оставляя пусть на время, свой дом… Но жизнь на селе в ближайшее время не обещала ничего хорошего, вслед за зажиточными стали «раскулачивать» вполне добропорядочных середняков; пострадал и брат её Кирилл. Непосредственно Палагны эти события не касались – давно уже не было у неё скотины, но начавшееся потрясение устоев жизни не могло кончиться добром.
- Будет всё общее, ; пытался разъяснить ей Ваня так, как им объясняли в школе. – По всей стране. Тогда не будет такого, чтоб от недорода люди умирали – где-нибудь в такой большой стране, как наша, урожай обязательно будет. Особенно если землю не лошадьми, а тракторами пахать будут. В Юрковцах – слыхала? – такой, говорят, появился. С большущими железными колесами сзади.
Палагна посмотрела на сына с сомнением, но и с гордостью – учёным человеком становится, раз мыслить начинает с таким большим размахом.
Немецкое поселение Ост-Гейм, куда они, оставив дом на попечение родни и преодолев все трудности пути по переполненным людьми дорогам – казалось, что вся страна снялась с мест, вскоре всё же приехали, представляло собой одну прямую широченную улицу на ровной степи, по обе стороны которой за кирпичными ровными заборами стояли огромные Г-образные в плане дома под железными крышами. Поселили приехавших тоже в кирпичном доме на четыре комнаты; они заняли одну из них, с южной стороны, с двумя выходящими в сторону улицы окнами.
- Такие дома у них всех, ; пояснял обрадованный приездом родных Володя, превратившийся за эти годы в настоящего красавца-мужчину, внешностью и хорошо подогнанной одеждой радующего младших брата и сестру. – Всё вместе – жилье, конюшни… Колодцы даже иногда в конюшнях вырыты, чтоб далеко не ходить. Меня, когда зимой я первый раз к ним приехал, положили спать в нетопленую комнату, что удивило. Оказывается, у них спальни такие. Для здорового сна прохлада полезной считается.
- О, господи! – вздохнула Палагна, ещё не очень уверенная в том, что правильно сделала, приехав сюда; она даже не торопилась разбирать привезенные с собой вещи и всё ещё глядела на совсем уже взрослого сына, его по-модному подвязанную пояском вышитую косоворотку, синие галифе и мягкие сапоги.
- Немцы опасались раскулачивания и выехали отсюда в другое село, а самый богатый из них скрылся вообще, ; продолжал Володя. – Четыреста гектаров земли имел, мельницу, домработниц… Так что здесь теперь одни приезжие.
- И что же ты здесь делаешь? – спросила его мать.
- Создаем коммуны.
- Колхозы?
- У колхозов в коллективном пользовании только земля и орудия производства – плуги, лошади… А в коммуне столовая общая, содержание детей тоже. Одни пашут и сеют, другие им пищу готовят, третьи детей воспитывают… И как на заводах – отработал восемь часов – и свободен.
- За скотиной, за хозяйством с раннего утра до позднего вечера приглядывать надо, – пыталась возразить Палагна.
- Так и завод круглые сутки работает, печи не гаснут, ; пояснил Володя. – Одни работники сменяют других, а это можно делать только в коллективном производстве или хозяйстве. У людей появляется время для досуга, учёбы ; всестороннего развития, одним словом. Нельзя же всю жизнь, как вы, мама, и другие от зари до зари только и работать, ничего другого не знать и не видеть.
- О господи, что же это делается на белом свете! – перекрестилась Палагна, жизнь которой все последние годы только и сводилась к тому, чтоб найти чем накормить семью; всё происходящее казалось ей по меньшей мере странным, но, раз господь-бог допускает это, то так, по-видимому, и должно быть.
- И в самом деле – зачем каждому сидеть дома и варить себе одному еду, когда кто-то один может это сделать для всех! – поддержал брата Ваня.
- А у нас на всех готовят в столовой, ; подтвердил Володя. – Вам не нужно ничего себе делать! И завтрак, и обед, и ужин. Кстати, мама, Вы будете работать в столовой на раздаче.
- А что там дают? – полюбопытствовала Марийка.
- Кормят хорошо! – ответил Володя. – На обед вчера давали пшеничный суп, кашу гречневую, компот. Хлеб очень вкусный пекут – белый, пушистый. Скоро пойдём обедать, - он вытащил за цепочку карманные часы, открыл крышку и взглянул на циферблат. – Через полчаса. Кстати, перевести стрелки надо на час, – покрутил он выступающий винтик. ; На «декретное» время переходим.
- Покажи, покажи! – не дала ему спрятать часы Марийка. – Ого, какие! – рассматривала она их со всех сторон. ; Где ты их взял?
- Как где? Купил, конечно.
- Так ты такой богатый?
- Это не богатство, а необходимость, ; спрятал он часы.
Когда Володя с матерью оказались одни, Палагна спросила сына не опасна ли его работа, потому как в Юрковцах убили Ткача, да и в зятя Текли, Ивана Чёрного, стреляли.
- Бывают сложные случаи! Когда идём хлеб у кулаков изымать, берем с собой оружие, но использовали его пока что только против собак, ; пояснил ей сын.
- О господи! – Палагна ужаснулась
- Разъясняем, и все уже понимают, что иного не будет, и если относиться при всем этом к людям по-человечески, то зла не держат, ; объяснил Владимир, и мать поняла, что эту жизненную проблему он обдумывал достаточно серьёзно. – Когда мы приезжаем, я сразу всем говорю, что мы и на каком основании собираемся делать. Хлеб реквизировать или ценности… И люди к этому уже готовятся, – пояснил ещё он и заключил: ; Так что можешь не беспокоиться ни за меня, ни за нас всех.
***
С дипломом старшего теплотехника, что получили лишь самые старательные выпускники, молодого специалиста Васю направили на сахарный завод под Староконстантинов. Прибыв туда в межсезонье и, сняв на краю села угол у какой-то старой бабки, он неторопливо входил в курс дела, готовясь принять участие в производившейся реконструкции гигантских топок с целью перевода их с каменного угля на более дешёвый торф. Но тут за него взялся военкомат, повесткой известив о том, что он призывается на курсы кавалеристов. Василия это вполне устраивало, ибо он знал, что рано или поздно его призовут, любил лошадей и умел обращаться с ними.
Уволившись в связи с призывом с завода, о чём сделали отметку в новенькой трудовой книжке, которые были недавно введены, в назначенный день с котомкой за плечами он прибыл на призывной пункт, откуда в строю разношёрстно одетых призывников пешим ходом с песнями прибыл на станцию, где всех их выстроили перед вагоном для проверки. Военком, обтянутый гимнастёркой крепкий мужчина средних лет, брал документы каждого призывника и бегло просматривал их, после чего передавал бумаги сопровождающему. Когда дошла очередь до Василия, тот, уже чувствуя себя военным, браво выпятив грудь, шагнул из строя вперёд. Но что-то озадачило военкома и, изучив документы более внимательно, чем у остальных, он вдруг сказал:
- Я отстраняю вас! Скоро будет наряд на технических специалистов, так что пока придётся подождать. Пока вы свободны!
Озадаченный Василий покинул строй, вернулся в хату, угол в которой снимал, и на завод. Несколько дней назад начался пуск завода и растапливали мощные печи, однако торф не обеспечивал требуемый режим, постоянно забивая золой транспортеры. Кочегары были вынуждены лезть с лопатами в тоннели и прочищать их, но через некоторое время всё повторялось – при реконструкции был сделан явный просчёт. В воздухе висела пыль, и пальто наблюдавшего за всем этим Василия стало серым от её налёта; два висевшие почти под крышей лозунга покрылись таким толстым слоем пыли, что только читавший их раньше мог восстановить содержание: «Пятилетку – за четыре года!» и «Сталин – наш вождь и учитель». Постояв перед чадившими топками и беспомощными людьми, он понял, что работы предстоит много и надолго, гораздо больше, чем ему отведено гулять перед армией, зашёл в военкомат, оставил там свой жмеринский адрес и уехал туда. Для приезда домой была ещё одна веская причина – как ему сообщили, родилась сестрёнка Лиза и мать очень сильно болела.
Обстановка дома была удручающей. Двор пустовал, и только утоптанная земля, плотно перемешанная с навозом, да стойкие запахи напоминали о той тесноте, которая была здесь когда-то от всякой живности. Было пусто и в доме, на некоторых кроватях отсутствовали даже простыни.
- Пришлось свиней и кур зарезать, а корову продать, ; пояснил отец. – Такой налог наложили, что ну его к бесу возиться со всем этим. – И потом добавил: ; Чёрт знает что творится! Цены за пять последних лет – я подсчитал – выросли в тринадцать раз. Введены карточки на хлеб, сахар... И ещё с обязательным займом пристают! Где денег на всё это брать? А газеты почитаешь – так всё кругом прекрасно, не сегодня, так завтра социализм построим. Благодаря мудрому учителю и вождю Сталину.
Помрачневший и слегка обросший Константин дома почти не бывал, курсируя на поездах, в основном товарных, между Винницей и Могилёвом, Проскуровом и Одессой – занимался спасительной спекуляцией. Ослабленная болезнью мать возилась с новорожденной, остальные дети были предоставлены сами себе. Повзрослевший и задиристый Костя учился в открывшемся при железной дороге фабрично-заводское училище, Оля и Анатолий пока ещё в школу и потом собирались поступить туда же. Вова так и не потемнел и оставался белобрысым, ходил босиком с небрежно повязанным на шее потрёпанным в уголках красным пионерским галстуком. Хуже всего обстояло с Петром, который был сейчас, как и все остальные, без надзора, в слишком раннем своём возрасте - пяти лет! – уже смахивал на волчонка.
Вызов из военкомата всё ещё не поступал, и Василий устроился инспектором в отдел охраны труда. Но это было время больших преобразований, когда не существовало ничего постоянного, и отдел вскоре был упразднён, вопросы охраны труда переданы в ведение профсоюза консервной промышленности. Ни профсоюз, ни консервы Василия не интересовали нисколько, и он поехал в Староконстантиновский военкомат, где ему сказали, что наряд на специалистов так и не поступил; срок призыва миновал, и его определили в переменный состав военнообязанных, призываемых раз в год на три месяца, а чтоб он им больше не морочил голову, перевели на учет в Жмеринку. С чем он и вернулся.
Биржа труда с исчезновением безработицы существовать перестала, а райком комсомола, где Василий становился на учет, как раз подыскивал человека на должность инструктора для районного узла связи. Связь несостоявшемуся теплотехнику и кавалеристу была совершенно неизвестной областью, поэтому его направили на курсы в Могилёв-Подольский, куда он приехал поездом. Курсы размещались в центре города в одном из трёх принадлежавших местному узлу связи зданий, одно из которых, стоявшее на возвышении в глубине двора, отличалось оригинальностью архитектуры – парадная лестница, порталы, башенки и купола; застывший металлический флажок на шпиле указывал дату постройки «1914».
Началась учёба. Стойки с разнообразной радио- и электроаппаратурой, проводные телефонные коммутаторы, воздушные и подземные линии связи, почтовые отправления и перевозки… Василию всё это показалось очень неинтересным, а бесчисленные почтовые ведомости чрезмерно нудными. Гнетущее впечатление производил и сам город ; тихий пограничный тупик, расположенный на берегу днестра среди видимых отовсюду изрезанных оврагами голых покатых гор. В кинотеатре Жмеринки уже давно прошёл первый звуковой фильм «Путёвка в жизнь», а здесь он только анонсировался. Следы недавнего наводнения – подмытые фундаменты домов, отсыревшие стены с осыпавшейся штукатуркой ; усугубляли неприязнь. Василий решил, что всё это тоже не для него, и однажды, собрав вещички и никому ничего не сказав, ночным поездом вернулся в Жмеринку.
От вокзала домой он решил пройти через центр города, где неожиданно встретил директора плодоовощного завода – нескладного и подвижного малого с постоянно крутившейся туда-сюда маленькой головкой на длинной шее, фамилию которого не запомнил.
- Ты где пропадаешь? – обрадовался встрече тот. – Тебя председатель райпрофсоюза везде разыскивает.
- Как где? На курсах связи в Могилёве. Я же говорил ему, что в профсоюзе работать не хочу.
- Мало ли кто что говорил! Вдруг передумал.
- Нет, не передумал! Домой загляну – и обратно в Могилёв. Так что пусть он меня и не ищет.
- Понял! ; улыбка исчезла с лица директора, воспринявшего было встреченного им Василия уже как коллегу.
В тот же вечер Василий сел на поезд, идущий в сторону Днестра. По дороге он прочитал в «Правде Украины», которую взял с собой, что разоблачено очередное вредительство технических специалистов – их заговор при иностранной поддержке; нечто подобное прогремевшему на всю страну «шахтинскому делу». И произошло это – Василий вздрогнул и побледнел! – на сахарном заводе, работником которого он едва не стал некоторое время назад.
***
Жить в коммуне было очень даже неплохо, особенно детям, которые быстро привыкли к новой обстановке и с удовольствием ходили в просторную светлую школу, ранее принадлежавшую немецким колонистам, съехавшим с обжитых и благоустроенных целыми поколениями своих мест в соседние поселения. Странным казалось то, что оставшиеся колонисты не относились враждебно к приехавшим в Ост-Гейм, приглашали в свою школу их детей, показывали им немецкие народные танцы и угощали чёрным кофе; к досаде гостеприимных хозяев, гости попробовали и по непонятной причине больше к нему не притронулись.
Палагна работала на кухне в столовой, что ей нравилось – приятно готовить, когда есть из чего. Володя объезжал, подолгу пропадая, окрестности, занимаясь, как сказал, коллективизацией. Коммуна, однако, по какой-то причине себя не оправдала и к следующей зиме была ликвидирована, и вскоре он вернулся в Мариуполь, но устроился с жильём там не сразу и не мог забрать с собой родных. Так что те оставались в заброшенном теперь Ост-Гейме, и им пришлось вспомнить уже забытое чувство постоянного голода – ноющую, не дававшую покоя ни днём, ни ночью пустоту в животе. Говорили, что голодуха охватила всю Украину, и люди, у которых забрали все запасы зерна и скотину, покидали селения, и в поисках спасения шли в города, где многие умирали от истощения прямо на вокзалах и улицах.
Ваня время от времени выезжал к брату и привозил хлеб, рыбу, что обеспечивало их лишь на короткое время. Наступившая зима была снежной и довольно суровой, приходилось юноше в ботиночках шагать по морозной заснеженной степи, ориентируясь по расположенным вдоль дороги столбам, двадцать пять километров до станции, и потом обратно. Палагна корила себя в том, что зря они снялись с родных мест – предчувствия непрочности их положения на месте, откуда почему-то изгнали толковых трудолюбивых хозяев и ничего не создали, начинали оправдываться. В этом месте она ничего не могла предпринять, как бывало у себя дома, когда шла на самые разные работы на станцию или в карьер, - кругом была бескрайняя голая и чужая степь. Без работы она не находила себе места и мучилась угрызениями совести за свой промах, Марийка почему-то утратила запал к учёбе и, хоть уже стала подростком, больше играла с куклами да просила поесть, приставала с пустяками к Ване, который молча и сосредоточенно занимался или читал, оставаясь лучшим учеником школы.
В марте вдруг приехал сам Володя и, переждав сутки вместе с ними поднявшуюся внезапно метель, с трудом нашёл упряжку и вывез их в Мариуполь. На вокзале этого большого города, наняв бородатого молчаливого извозчика, повёз их на улицу Карла Маркса, где с недавнего времени снимал маленькую комнату. Стоявшие тесными рядами большие каменные дома, многочисленные извозчики, то и дело попадавшиеся и чувствующие себя хозяевами дорог легковые и грузовые автомобили, множество пёстро одетых пешеходов по обе стороны мощёных улиц – всё это для сельского жителя было удивительным зрелищем.
- Столько людей! – воскликнула потрясённая увиденным Палагна. – И всех их ведь накормить надо…
- Проспект Республики! – прочитала название улицы Марийка, которая уже побывала в Мариуполе на экскурсии со школой и теперь старалась проявить себя знатоком. Вдруг она вскочила и восторженно воскликнула: ; Мамо, глядите ; море! Глядите ж вон туда!
Но Палагна смотрела вперёд, где в сквере лежала груда камней недавно взорванного собора.
- О, господи! – на всякий случай перекрестилась она.
- А за тем, действующим, собором, - Володя отвлек внимание матери в другую сторону, - городской базар. За ним речка Кальмиус. Там строят огромный металлургический завод «Азовсталь». Лишь чуть меньше, чем Магнитка.
- Мы ездили туда на экскурсию, ; вставила Марийка. – Там строитель один тачку тяжёлую тащил и, увидев нас, очень некрасиво выругался.
- Заключённые! – пояснил старший брат.
Комната, в которую привёз их Володя, оказалась довольно тесной – уже поставленные к их приезду лежак у окна и кровать у стены, фанерный шкаф почти не оставляли свободного места.
- Вы, мамо, будете спать с Марией, ; пояснил он. – Я у окна, а Ване придётся на диване в кухне.
- Ваня – на диване, ; запела было Марийка, но замолчала и прислушалась ; никого не было видно даже за окном, но откуда-то явственно доносился мужской голос. ; Откуда кто-то говорит?
- Да это ж радио! – пояснил догадавшийся Ваня и показал на висевшую на стене у входа черную бумажную тарелочку; покрутив расположенную посредине аппарата ручку, он увеличил громкость; как раз там запели и это Марийке очень понравилось, она уже не хотела отходить от столь интересной музыкальной штучки, хотя сначала намеревалась попроситься сходить к морю.
- Что это у тебя за книжки? – увидев на подоконнике стопку книг, поинтересовался у старшего брата Ваня.
- Учебники! Я поступил заочно в Харьковский университет, ; пояснил Володя. – На юридический факультет.
- Мамо, я хочу познакомить вас с одной… девушкой, ; сказал ещё Володя. – Можно, я вечером приведу её в гости?
Вечером он привёл городскую барышню, высокую и голубоглазую, представившуюся Надей. Все пили чай, вяло разговаривали о всякой всячине и чувствовали себя довольно стеснительно. Сначала Марийке интересно было рассматривать модное длинное платье и завитую, с завлекательно приспущенным на висок локоном, причёску, выщипанные тонкие брови гостьи, но потом та ей разонравились, причиной чему было вторжение в их семью чужака.
После ухода барышни Марийка, напевая, распустила бант и развязала косички, пытаясь перед зеркальцем примерить причёску, к короткой юбочке приставила удлиняющую её ткань, но с сожалением обнаружила, что никто не разделяет весёлого настроения, а мать даже прикрикнула:
- Хватить дурачиться! Садись письмо писать.
Марийка нашла бумагу, ручку и чернила, и, старательно выводя слова, стала писать под диктовку: «Здравствуйте, дорогой покрестник…»
Вернулся проводивший барышню и слишком серьёзный Володя.
- Кто вона? – перестав диктовать, спросила его мать. – Шо за семья?
- Работает счетоводом. Живут в слободке. Беженцы из Белоруссии. Брат её фотограф, он и познакомил нас.
***
Закончив курсы и освоив невидимое пользователю почтовых отправлений громадьё продуманных и строго увязанных правил сопровождения пересылок, ознакомившись с коммутационной и усилительной техникой проводной и радиосвязи, бухгалтерией и отчётностью, Василий появился в Жмеринке. Пережившего очередную перестройку райкому комсомола после четырех месяцев отсутствия он уже не понадобился, и его, как подготовленного связиста, направили в районный узел инструктором связи низового уровня – сельских отделений. Не всех имеющихся в районе, конечно, а согласно добровольному разделению сфер влияния с другим, уже работавшим там инструктором – щуплым и хитроватым сорокалетним евреем Межинским, никогда не возвращавшимся из поездок на периферию с пустыми руками. Межинский очень любил рассказывать анекдоты, особенно про старых евреев, часть которых тут же, едва познакомились, изложил своему новому коллеге, и потом часто повторял, нисколько не умаляя их свежести благодаря привносимым каждый раз новым нюансам.
- «Ах, не знаю как Вас отблагодарить!» – воскликнула дама с чувством признательности к старому Хайму. – «Мадам! – отвечает ей тот. ; С тех пор, как люди изобрели деньги, с этим не должно быть никаких проблем!»…
Он смеялся рассказанным самим же анекдотам в несколько раз дольше своих слушателей.
Хорошо знакомые ближние сёла Потоки, Севериновка, Станиславчик, дальние Носковцы, Тарасовка, Кацманов ; о существовании некоторых из них Василий ранее и не слыхал ни разу. На почтовой телеге, на попутном транспорте, а чаще всего пешком он вояжировал по окрестностям, в любую погоду и время суток, что вначале было довольно интересно, а потом начало надоедать. Сёла эти только что пережили страшный голод и с трудом восстанавливались уже в новой структуре коллективных хозяйств. Кое-где тарахтели трактора «Фордзон» отечественного производства, механические косилки; однажды он даже увидел комбайн «Коммунар», о котором много писали, и не поленился, подошёл рассмотреть поближе как он загребает целые полосы пшеницы, косит и тут же обмолачивает её. Повсюду почтой занимались не только райузел, но и недавно образованные колхозы, пока ещё влачившие жалкое существование. Василий удивлялся Межинскому – с кого там можно было ещё что-то брать?
В спецчасти узла связи инспектором работал некий Круглов, неплохой и совсем не кругленький, а угловатый молчаливый мужик и большой любитель выпивки. Когда в очередной раз Круглов набрался до потери сознания и, понятно, самоконтроля – и это в условиях враждебного капиталистического окружения и происков внутренних врагов! - у начальства, головой отвечавшего за сохранность вверенной тому секретной корреспонденции, терпение лопнуло и, по согласованию с органами наркомата внутренних дел, его от работы на таком ответственном участке отстранили. В поисках замены не могли пройти мимо кандидатуры появившегося в узле Василия, уже успевшего проявить себя старательным и толковым работником, непьющим человеком и комсомольцем.
Василий от предложения отказался – уж очень не хотелось иметь дело с секретными документами и, ясное дело, находиться под негласным надзором набиравших угрожающее влияние органов ОГПУ, но после очередной поездки по уже опостылевшим отделениям и нищим сёлам, когда попал под грозу и основательно вымок, так что едва не простудился, согласился.
- Вот и хорошо! – вздохнул с облегчением помощник начальника узла Мельник, сухонький человек с редкими волосами на голове и не по-начальски тихим голосом; почта простаивать не могла, а ещё сколько предстояло работы по согласованию кандидатуры с органами.
Так Василий пересел в небольшую, но высокую и оттого казавшуюся просторной комнату с двумя сейфами, обитой железом дверью и зарешёченным окном, никуда уже не выезжая, о чем порой даже сожалел. Постепенно он так привык и обжился в этом служебном помещении, куда кроме него имел право входить только начальник узла Егоров, что после работы даже уходить не хотелось. А куда идти? Дома куча подрастающих братьев и сестёр, каждый из которых стремился утвердиться прежде всего среди ближних, в семье. Крепкий и упрямый, своенравный Костя подавлял всех, а потом оставил братьев в покое и принялся за парней в окрестности, пока те не собрались вместе и не поколотили его как следует. Все почувствовали некоторое облегчение, когда его забрали в армию, но на освободившееся место лидера теперь стал претендовать невысокий, но тоже крепкий Анатолий, пытаясь утвердить то кулаками у меньшего по возрасту, но неподдающегося Вовы. Маленький ещё и не по возрасту замкнутый Пётр не мог конкурировать со старшими братьями и старался меньше попадаться им и не бывать дома, подолгу пропадая неизвестно где и с кем. Свои проблемы были и у ставшей девушкой Ольги… И во всем этом Василию, как старшему брату, предстояло чуть ли не ежедневно разбираться, потому что отец, хоть и ездил сейчас меньше, дома бывал редко, а порядок наводил эпизодически и безжалостно, ремнем или даже цепком – что под горячую руку попадёт, и не пытаясь даже понять, кто прав, а кто виноват.
- Совсем отца слушаться перестали! – оправдывался он, с трудом успокаиваясь после скоропалительной экзекуции.
Находясь теперь постоянно на месте, Василий опять попал в поле зрения секретаря райкома комсомола Краснокуцего, был им рекомендован и на собрании избран секретарём небольшой комсомольской организации узла. Оставшись после работы в своей комнате, он готовил доклад на политзанятие по теме: «Товарищ Сталин – вдохновитель и организатор наших побед». Обложившись газетами на столе и стульях, он открыл форточку, закурил папиросу и стал для начала выписывать подряд все подходящие к теме занятий цитаты.
«В то время как страны капитализма поразил невиданный экономический кризис, быстрыми темпами развивается индустриализация страны, СССР в техническом отношении выдвинулся в число самых передовых стран…». «Нэпманская городская буржуазия окончательно вытеснена из торговли и промышленности…». «Для пробуждения заинтересованности и повышения производительности труда родились поддержанные рабочими и особенно молодежью социалистическое соревнование и ударничество….»
Выписав всё это, Василий стал обдумывать как увязать такие оптимистические высказывания с более серой действительностью, не лишённой множества разного рода проблем. Тут очень пригодились пересказанные кем-то слова Сталина: как новые сапоги всегда жмут - доходит до мозолей и даже крови, пока не обносятся, ; так же и новый строй на первом этапе вызывает некоторые трения.
«…Не стало безработицы в городе и нищеты в деревне, ; записывал он дальше. - Окрепло идейно-политическое единство партии и народа. Партия до конца разгромила остатки троцкизма, разоблачила и изолировала правых капитулянтов, укрепила единство своих рядов…». «Советский Союз продемонстрировал перед всем миром превосходство плановой системы хозяйства перед капиталистической….»
Выдвигались грандиозные планы переустройства природы, строительства гигантских плотин, осушения болот, посадки протяжённостью в сотни километров лесополос. И, что приятно, жмеринчане во всех этих грандиозных свершениях принимали активное участие. Первыми поддержали стахановское движение машинисты Новицкий, Карев, Щерба, Царюк, которые водили тяжеловесные поезда – до 2800 тонн при норме 900! Комсомольская паровозная бригада Степанкова стала лучшей на Юго-Западной железной дороге…
Часа через два, когда уже стемнело, с чувством хорошо выполненного сочинения на заданную тему он закрыл прокуренное помещение и отправился домой, где его ждала не очень приятная обстановка. Подав подогретый ужин, мать осторожно сказала, что денег у неё почти нет – не мог бы он давать ей побольше?
- Ты же видишь, зарплата у меня небольшая пока, ; оправдывался он. – Да и мне же нужны деньги на мелкие расходы! На папиросы, в кино сходить… Я же взрослый мужчина.
Глядя на него, Елена думала о том, как тяжело ей ухаживать, обстирывать, кормить и одевать вместе со всеми такого уже взрослого сына.
- Хоть бы быстрее ты женился! – вздохнула она.
Быстро доев ужин, с испорченным настроением Василий покинул кухню. Зайдя в комнату, закурил и включил радио.
- …Злодейское убийство Кирова, верного ленинца и соратника Сталина. Трудящиеся Ленинграда выражают свой гнев против наймитов империализма…
Передача заканчивалась, и он так и не понял толком, что же произошло. Увидев в окно силуэт пришедшего отца, он накинул на плечи пальто, вышел ему навстречу и спросил:
- Слыхал?…
- Слыхал! – безразлично махнул рукой тот.
- Наёмники империализма…
- Скорее всего, свои же и ухлопали! – перебил его отец.
- Что ты говоришь такое?
- Ты же видишь, какая там борьба за власть? Бухарина, Рыкова… Скольких поснимали! С больших государственных постов.
- Так то поснимали, а здесь убили.
- Это более надёжный способ избавиться от соперников.
- Скажешь же такое! – отмахнулся Василий и вернулся в комнату ждать повторного сообщения.
А с созданием семьи всех опередила Ольга. Невысокая ростом, после окончания училища она вдруг расцвела как весенняя вишня, став обворожительной пампушечкой с лукавым взглядом, так что ничего удивительного не было в том, что однажды явилась домой в сопровождении плотного, круглолицего и лобастого молодого человека, которого назвала своим женихом:
- Знакомьтесь – Шура!
- Александр! – поправил тот и добавил: ; Адамович.
***
- Что, Мария, домой будем собираться? – сказала дочери Палагна, впервые обращаясь к ней как к взрослой.
Марийка удивилась – разве здесь не их дом? Хотя причина такого решения понятна – Володя женился на Наде и, хотя ни о чём мать не просил, ясно было, что нужно оставить молодожёнам комнату. Ваня к этому времени как раз поступил в высшее военно-морское училище, но Володя, предвидя после прихода к власти фашистов в «цивилизованных» европейских государствах грядущую полосу войн, вдруг отговорил его ехать туда учиться, склоняя к гражданской специальности. Долго выбирали потом куда же пойти дальше, и в результате того забрали в армию, оказался он в далёком Шлиссельбурге. А теперь, чтоб не создавать проблем молодой семье, сочла нужным уезжать и Палагна с дочерью.
Очень не хотелось Марии покидать Мариуполь с его оживленными улицами, появившимися трамваями, с новыми подругами в школе, множеством интересных людей и, главное, морем – тёплым и влекущим своим бескрайним простором. Вдвоём по переполненным дорогам они приехали в Грабаровку, где их уже почти и не ждали, но дом стерегли.
Первые дни только и делали, что встречались с родственниками в селе и в Юрковцах, рассказывали о себе и расспрашивали обо всём их. Оказалось, что год назад по селу прошлась эпидемия холеры и вымерли почти все дети, кроме семьи Якова, который кормил своих троих малышей чесноком и поил водкой; только сейчас в селе появился фельдшерский пункт. Умерла и Настя, умная и хорошая девочка, двоюродная сестра и подружка Марии, которой та однажды написала даже письмо из Мариуполя, начав его словами «дорогой мой покрестник» – думала, что так, как однажды диктовала мать, должны начинаться все письма, и тем насмешила всех. Рассказывали и о пережитом голоде, когда при создании колхозов изъяли даже семенное зерно.
- А сейчас как?
- Хорошо сейчас! На трудодни выдают и деньги, и продукты. Построили кузницу, большой скотный двор. Председательствует Корнега Сергей – очень толковый человек. Вот только церковь зря разрушили – приходится теперь в Юрковцы ходить каждый раз.
Примерно то же о жизни говорили им и в Юрковцах, где образовался ещё более крепкий колхоз, названный именем убитого Ткача. Там даже появились и подобные знаменитой Паше Ангелиной девушки-трактористки, коротко стриженные, очень крепкие и бойкие.
А в школу-семилетку Марии пришлось ходить пешком в соседнюю Жеребиловку. Глухим и скучным местом казалась ей Грабаровка, где только маленькая речушка, забитые и однообразные, серо и невзрачно одетые люди. Ей снилось бескрайнее море с идущими неведомо куда кораблями на горизонте, не давал покоя шум проходящих поездов, и она чувствовала себя здесь уже временной жительницей – вот закончит семилетку и поедет в метеорологический техникум в Феодосии, что на побережье Крыма, куда приглашали учиться молодёжь.
Впрочем, к морю её мать не пустила, не зная, следует ли получившим грамоту девушкам учиться дальше, и отправила в Жмеринку, куда переехал с женой и ребёнком работать следователем в прокуратуре Володя.
- С ним и посоветуешься, как быть дальше, ; сказала мать. – И поможешь немного – тяжело им с дитём.
Палагна только что заработала на станции деньги и купила черепицу на крышу сарая, но теперь продала её и вручила дочери для передачи в помощь сыну сто пятьдесят рублей.
- И семь рублей тебе на дорогу, – подала она деньги дочери. – Смотри, не потеряй!
Мария обрадовалась возможности отъезда из села, но в Жмеринке попала в не очень приятную обстановку. Сильно похудевший брат посоветовал ей с техникумом подождать; как она подозревала, он хотел оставить её помогать жене в трудное для той время выхаживания грудного сына. Так что Мария оказалась в роли домработницы ; ходила с коромыслом за водой к колонкам в конце улицы, на которой жили, стирала, мыла полы, бегала по базарам и магазинам… Жили тесно – брат снимал всего лишь комнату – и бедно, ели утром и вечером картошку, в обед борщ с яблоками и, лишь иногда, с ребрышками без мяса. Всё это было особенно тягостно, так как отменили карточки и можно было купить всё, что хочешь – были бы только деньги. Ко всему Надя, излишне нервная после тяжёлых родов, ещё и относилась к Марии несколько свысока, как с иждивенке, а Палагну, приехавшую однажды навестить детей и посмотреть на внука, вообще унизила, сказав соседке своим громким голосом – так, чтоб, по-видимому, слышали все:
- Это не моя мать! Моя мама интеллигентная.
После чего обиженная свекровь, забрав на память фотографию внука, быстренько уехала к себе в Грабаровку и больше не приезжала.
Чтоб не жить в бедноте на содержании брата и хоть на время уходить из дома, Мария поступила на подвернувшуюся работу в узле связи телефонисткой.
Меж тем Мария вдруг стала замечать, что её стали осаждать городские ухажёры. А однажды прямо на улице её остановил фотограф ателье, что расположено в самом центре, на Киевской улице, и уговорил засняться для рекламной фотовитрины; теперь некоторые молодые люди начинали знакомство с ней с упоминания ; как комплимент – того, что видели там её фотографию.
О всех ухажёрах Марии, оказывается, был хорошо осведомлён брат.
- Ты от этого Гоши твоего держись подальше, ; сказал он сестре об одном из набивавшихся на знакомство с ней парней – настойчивом и несколько самоуверенном шатене. – Какого Гоши, спрашиваешь? Того, который хвастается всем девчатам, что в райкоопторге работает. Наш контингент! Этот герой скоро лес на севере валить будет.
- Никакой он не мой! – вспыхнула Мария.
- А с кем вчера в кино ходила? – ещё раз поразил брат сестру своей осведомленностью.
- Ну и что? Фильм очень интересный. «Веселые ребята» – с Орловой и Утёсовым. А у меня денег нет на кино, он меня пригласил… А после кино мы тут же расстались.
- Смотри у меня! – пригрозил брат. – То офицер-пьяница к тебе пристанет, то ещё кого-то подберёшь…
- Никакой он не пьяница!
- Да все офицеры пьяницы, знаю!
***
Позвонил начальник узла Егоров и попросил Василия зайти к нему с журналом приёма-передачи корреспонденции за последние дни. Василий сосредоточился, пытаясь предугадать, что его ждёт; не торопясь, хоть и звал шеф, аккуратно сложил и убрал в сейф документы, взял журнал учёта прохождения документации и вышел, старательно закрыв за собой дверь на ключ. Пока, удерживая журнал под мышкой и поджимая коленом дверь, вертел ключ в заедающем замке и думал о том, что надо бы разобрать и смазать механизм, заметил проходившую в коридоре молодую и привлекательную, хорошо сложенную черноволосую девушку чуть ниже среднего роста, явно не из посетителей – она вошла в помещение телефонисток.
Егоров, коротко стриженный мужчина чуть старше тридцати лет, с продолговатым и мрачноватым лицом – поговаривали, что у него гулящая жена, ; предложил Василию сесть и, поддерживая свою массивной нижнюю челюсть одной рукой, другой пролистал журнал и проверил, не было ли задержки в прохождении каких-то интересующих его документов. После чего сказал, перейдя сразу на «ты»:
- У тебя ответственный участок спецпочты – не забывай об этом и будь бдителен.
- Разумеется! – поддакнул Василий.
- Вчера НКВДшники арестовали нашего Пиляка. Кто бы мог подумать, что враг народа так замаскируется среди нас!
- Неужели? ; у Василия чуть глаза на лоб не полезли: задавленный нуждой отец троих детей тщедушный Пиляк – шпион!
- Да, представь себе! Никто не мог и подумать такое.
Ещё полистав журнал, Егоров поинтересовался:
- Как там наш комсомол поживает?
- Нормально! Сегодня культпоход организовываем, ; ответил Василий; сказал «сегодня», хотя планировал то на завтра, или даже на послезавтра. ; Смотреть будем документальные фильмы об освоении Арктики. Про челюскинцев и перелёт через Северный полюс.
- Возьми, может, пригодится, ; порывшись в нагрудном кармане суконной рубашки, Егоров подал контрамарки, выдававшиеся районным руководителям на бесплатный просмотр кино.
Всё ещё ошарашенный новостью о Пиляке, Василий вышел из кабинета начальника.
- Слыхал, Пиляка… ; хотел он поделиться новостью с попавшимся навстречу начальником почтового отделения Рыжавским, высоким красивым евреем, но тот перебил его:
- Слыхал! Сболтнул, видать, старина что-то не то.
Всем сотрудникам была известна склонность Пиляка острить по любому поводу: иронизировал над новой Конституцией и первыми выборами в Верховный Совет, куда избрали депутатом – нашли государственного деятеля! ; осмотрщика вагонов Дахновского. И выбора никакого не существовало, выставлялся один единственный кандидат… Василий уже достаточно был наслышан об арестах, о которых говорили преимущественно шепотом. Когда шла волна борьбы против врагов народа где-то в правительственной и партийной верхушке, это воспринималось как явление, мало касающееся всех остальных – поди разберись, кто там прав. Хотя трудно, конечно, поверить, что, например, первый командир красных казаков Примаков, награждённый четырьмя орденами Красного Знамени, агент империализма. Врагов судили открыто, те всенародно признались в своих чёрных деяниях, народ их осудил, и точка, а тут, оказывается, что шпионов и предателей находят и среди рядовых граждан. Ходили упорные слухи о насильственной смерти великого пролетарского писателя Горького и его сына. Не понятно почему, например, арестовали больного туберкулезом директора Первой школы Рябчинского, старого революционера; брат Вова рассказывал, что когда у них было комсомольское собрание, призванное осудить любимого учителя, то девочки плакали и ребята с трудом сдерживались от слёз. Арестовали и, говорят, расстреляли комсомольского вожака Краснокуцего. Несправедливость? Кто его знает! По чьему-то навету отца, например, два раза вызывали в органы и, посмотрев справку о службе в Красной Армии, тут же отпускали. А как крупно прокололся сотрудник узла связи, киоскер «Союзпечати» Скляр, написавший донос в прокуратуру, что кто-то является троцкистом? Прокурор вызвал его и спросил, что такое троцкизм, на что тот ничего не мог толком ответить и ушёл не только посрамлённым, но и насмерть перепуганным и бледным ; обещали привлечь за клевету.
Вернувшись в свою комнату, Василий решил, пока не открыл сейф, обойти всех и объявить о намеченном культпоходе. Он заглянул на почту, где женщины оживились и встретили его милыми восклицаниями «Вася! Вася!», затем пошёл к телефонисткам. Та девушка, которую он видел в коридоре, сидела в наушниках в напряженной позе ученика и неумело тыкала штеккеры проводов в опутанный ими коммутатор. Она явно выделялась красивым профилем, свежестью и чёткими очертаниями лица, а сформировавшейся грудью походила на зрелую женщину.
- Сегодня культпоход в кино! – объявил Василий, что все молча приняли к сведению.
Когда вечером посетивший парикмахерскую и стриженый под «бокс» Василий подошёл к кинотеатру, девушка-телефонистка, в кругленькой шляпке с бантиком, была уже там; новичок, делает всё, что скажут. А где же остальные? Он расстегнул своё пальто и вытащил карманные часы.
- До начала сеанса десять минут, где остальные? ; возмутился он и, оглядывая толпившуюся у входа в кинотеатр молодёжь, спросил девушку: – Вы никого больше не видели из наших?
- Так я и не знаю никого! – пожала она плечами.
- Подождём ещё немного! – сказал он, став рядом и оглядываясь по сторонам; от волнения даже вытащил из портсигара папиросу, но тут же спрятал. – А вы, я вижу, не жмеринская? Откуда?
- Из Грабаровки, ; ответила она и пояснила: – Село такое.
- А я бы не сказал по вашему виду, что вы из села! – оглядел он её одежду – чуть приталенное короткое пальто с котиковым воротничком и высокие боты.
- Да, из села, ; подтвердила она. ; Приехала к брату.
- Надолго приехали?
- Не знаю!
- А как звать вас?
- Мария!
- А меня Василий! Так что же мы будем делать? Кино уже вот-вот начнётся, а никого больше нет и, похоже, не будет. Раз так, пойдёмте вдвоем.
Он сдвинул на затылок массивную фуражку и оглядывался кругом в надежде увидеть ещё кого-то.
- Стоит ли? – заколебалась Мария, вспомнив строгие наставления брата. Она посмотрела на тонкие строго очерченные губы Василия, ямочку на его подбородке.
- Уверяю, что стоит! Не то, конечно, что «Чапаев» или «Волга-Волга»…
- Те уже все смотрели по нескольку раз!
- А всё равно пришли бы и в десятый раз. Но и это кино интересное. Представляете – на самолете к американцам через макушку Земли перемахнули наши. Чкалов, Байдуков, Беляков… Вот удивили весь мир! А Водопьянов сел на Северный полюс, прямо на лёд. Недавно, правда, это было, может, в кино и не попало ещё. Там и про женщин-лётчиц есть, про Гризодубову… И билетов покупать не надо ; у меня контрамарки имеются, - показал он.
Мария согласилась – это же культпоход, и у старшего брата не будет оснований укорять её.
***
- Василий – человек толковый и серьёзный, – сказал о новом знакомом Марии Володя.
Мария повнимательнее присмотрелась к Василию, которому теперь уже не сиделось долго в своей служебной конуре и он пользовался всяким мало-мальски подходящим случаем, чтоб заглянуть к телефонисткам. Одет был он почти всегда в модную чёрную косоворотку, которая сочетала молодежный шик и сдержанность, был весел, гибок и подвижен. И, когда он ещё раз пригласил её в кино уже индивидуально, а не в плане проводимых комсомолом культмероприятий, от встречи она не отказалась.
К лету Володя завершил учёбу в заочном институте и был направлен прокурором в Могилёв-Подольский. Мария сказала Василию, что, скорее всего, ей тоже придется покидать Жмеринку – не знает ещё, правда, куда поедет. Они встречались и дружили уже почти полгода, достаточно хорошо знали друг друга, и Василий сделал ей предложение стать его женой. Она согласилась, выбор одобрил и покидавший город брат. После визита жениха в Грабаровку к Палагне, её благословения и скромно устроенной вечеринки, в которой участвовали только близкие родственники Василия, Мария переехала в дом на улице, ставшей называться именем нового партийного руководителя Украины Кагановича; волна переименований улиц и населённых пунктов захлестнула страну и порой трудно было определить, о каком месте или городе идёт речь.
Молодожёнам отвели боковую комнату; с противоположной стороны дома в такой же светёлке жили Оля с Шурой, у которых уже родился сын Лёня, в папу лобастый и крепенький. В большой средней комнате и пристройке к ней теснились свёкры и остальные дети. Вернувшийся из армии Костя и ждавший призыва Анатолий работали кочегарами паровозов, подросший, но по-прежнему беловолосый, задумчивый и серьёзный Вова заканчивал среднюю школу. Пётр тоже начал ходить в школу, но больше где-то пропадал с подобными себе сорванцами, за что частенько получал сильную трёпку от отца. Маленькая Лиза всегда почти была при занятой хозяйством матери.
С такими событиями в личной жизни Василия совпали и некоторые изменения в его служебном положении. Во-первых, после очередной чистки был объявлен широкий приём в партию, куда он и вступил, тщательно проштудировав обязательный для принимаемых и недавно вышедший «Краткий курс истории ВКП(б)». Во-вторых, он стал начальником узла связи. Случилось так, что в связи с учинённым немцами осенью разгромом Польши и освобождением Красной Армией Западной Украины, согласно существующему на случай войны мобилизационному плану Егоров сформировал военно-почтовую станцию и отбыл с ней в те районы, а на его место стали уговаривать Василия, для чего специально приехал представитель Управления связи из области. Его разговор с Василием завершился как-то неопределённо; один «обрабатывал», но не очень решительно, ибо сам ещё только знакомился с кандидатом, другой отказывался, но не так уж категорично, чтоб больше к тому не возвращаться. Так что, когда последовал вызов из областного комитета партии и Управления, Василий не был уверен, что его приглашают в Винницу именно по этому вопросу, хотя иной причины и быть не могло.
В обком он поехал с заместителем начальника Управления Пахомовым, которого немного знал по его визитам в Жмеринку. По пропускам они вошли в огромное – самое большое в городе – и очень просторное внутри здание, с ковровыми дорожками в коридорах и на ступеньках. Осторожно ступая по ним, поднялись в приёмную первого секретаря, тоже очень просторную и тихую, где по углам в ожидании сидели озабоченные, надо полагать, важными делами слегка взволнованные и даже, как показалось Василию, слегка напуганные люди. Обстановка действительно несколько подавляла, так что здесь даже замолчал обычно словоохотливый и начальственно громкоголосый Пахомов.
- Сейчас вас вызовут, ; предупредил секретарь партийного секретаря, довольно представительный мужчина. – Там вас будут приглашать сесть, ; обратился он к Василию, ; но вы не садитесь. Понятно?
- Понятно! – кивнул Василий в знак подтверждения, что понял как следует вести себя; сама процедура – не садиться, когда приглашают сесть – ему была не очень ясна.
Через некоторое время их пригласили в кабинет за двойной дверью – Василий пошёл впереди, сопровождающий его начальник Управления за ним. Василий стал рядом со стулом у торца длинного и широкого, покрытого синим сукном стола, за которым сидело множество утомлённых длительным и напряженным заседанием людей. Ведущий заседание человек с противоположного конца стола, одетый в застегнутый наглухо полувоенный китель, – должно быть, первый секретарь, которого Василий в лицо не знал, - взглянул на вошедшего и кивнул:
- Садитесь!
- Спасибо! – ответил Василий и, как предупреждали, остался стоять.
Первый секретарь полистал и просмотрел какие-то лежавшие в ворохе перед ним бумаги, поднял глаза и, увидев всё ещё стоявшего Василия, повторил:
- Садитесь же!
«Что за чертовщина?» – подумал Василий и сел.
Утверждение прошло формально и быстро; похоже, всё было решено заранее, и Василия даже не спросили о его согласии.
- Поздравляю! – когда вышли в приемную, Пахомов большим платком вытер со лба пот и пожал руку Василию ; волновался, похоже, больше, чем сам утверждаемый.
В поезде Василий всю дорогу думал о том, как организовать ему работу с тем, чтоб не опростоволоситься на ответственной должности начальника.
- Что случилось? – дома спросила Мария, встревоженная озабоченным видом мужа.
- Да вот назначили начальником узла ни с того ни с сего!
- Начальником? Это хорошо! Начальник – значит, большой человек, – сказал услыхавший их разговор Константин, подошёл и спросил: ; И сколько же ты теперь получать будешь?
- Посчитать надо! Во всяком случае, меньше, чем мой заместитель.
- Это почему же? – удивился подошедший отец и попросил папиросу.
- Партийный максимум! Член партии не может получать больше того.
Они закурили.
- Так зачем же ты тогда в партию вступил?
- Для того и сделали партмаксимум, чтоб в партию карьеристы не лезли, а шли только по убеждениям.
- Гм! Карьеристы всё равно полезут, ; не согласился отец. – Они эти потерянные деньги другими способами возьмут. – И сменил тему: ; Что там в области говорят – будет война или нет?
- Не будет! – уверенно сказал Василий. - Японцам под Хасаном и на Халхин-Голе вломили как следует, с немцами у нас Пакт о ненападении подписан…
- Это с Гитлером дружба? Гм! С фашистами, с которыми наши в Испании воевали?
- С чего ты взял, что там наши воевали?
- А где бы ещё сын Боярчуков, лётчик, орден мог получить? Год в командировке неизвестно где - и боевой орден.
- Откуда я знаю? Мало ли где? Может, на испытаниях новых самолетов…
- Да все уже знают где! – недовольно пыхнул дымом отец и Василий только сейчас с некоторым удивлением отметил, что тот никогда не затягивается; всю жизнь курит, а никогда не затягивается!
Помолчали. Константина немного раздражало то, что сын либо не хочет говорить с ним откровенно, либо и в самом деле настолько напропагандирован, что не воспринимает всем известное. Было досадно оттого, что не с кем поговорить открыто о тех мыслях, которые всё чаще стали приходить ему – о людях, обществе, природе… Только что ему стукнуло шестьдесят, подступала старость и, быть может, поэтому тянуло на философское осмысление прожитой жизни. Так, например, на днях ему пришло в голову, что нынешние люди не могут жить без бога и царя. До революции были Христос и Николашка, а когда тех не стало, на их место поставили – Ленина за Бога и Сталина за царя; называют только по-иному – Учителем и Вождем. Раньше наверху были сановники, теперь на их местах соратники. И, что самое интересное, как заключил Константин, люди иначе не могут, не будет у них без того порядка и в головах, и в делах. Как в обезьяньем стаде, которое не выживет без вожака и беспрекословного подчинения ему.
Все эти мысли и философствования рождались у Константина от чтения газет, в которых, конечно же, писалось совершенно противоположное. И очень хотелось бы ему поговорить с кем-то на эти темы, но мысли все были почему-то такие, что опасно произносить их вслух; обстановку он понимал и не зря ещё десять лет назад ликвидировал все свои фотографии, где был снят когда-то в офицерской форме. Награды были уничтожены ещё раньше, когда нечего было есть, именной наган выброшен в уборную.
- А на базаре всю соль и мыло раскупили, ; возобновил разговор с сыном Константин. ; В народе говорят – война обязательно будет. Какое-то огромное кровавое зарево люди видели.
- Сплетни! Которые распространяются вредителями. И ты, отец, не очень к ним прислушивайся и, тем более, повторяй, ; оглянулся по сторонам Василий. – Услышит кто – опять тебя в НКВД потащат.
- Понимаю! – согласился отец. – Я и Вовке наказываю, чтоб он поменьше распространялся про своих поляков.
- Каких поляков?
- Да у него в классе почти у всех хлопцев-поляков родителей заарестовали. Да и не только поляков. Отца Севы Горбачука, его приятеля… А соседа нашего Зеневича? Ведь начальником станции был – величина! – а тоже взяли.
- Разберутся и выпустят, если невиновен!
- Корова ревёт, медведь ревёт, а кто из них виноват – кто разберёт. Так, что ли? – усмехнулся Константин.
- На меня ведь недавно тоже кляузу написали в районной газете. Председателя общества «ОСОАВИАХИМ» арестовали, а я у него на общественных началах замом значился. Так меня – надо же такую чушь придумать! ; пособником врага народа писака нашей местной газеты обозвал. И, как видишь, ничего, даже в обкоме приняли и начальником утвердили. Да и тебя сколько раз вызывали? И ничего!
- Кому ничего, а кому… ; Константин постучал по грудной клетке напротив сердца. – Побывать в «ежовых рукавицах» не очень приятно. И Олю – дочь, девчонку! – вызывали туда, про меня расспрашивали. – Он говорил очень тихо, поминутно оглядываясь. – Какая-то система кругового доносительства…
- Обстановка требует бдительности! Видишь, что в мире творится?
***
С первых же дней семейной жизни Мария самоотверженно принялась за устройство домашнего быта. Училась вкусно готовить, повесила шторы и навела идеальную чистоту в отведенной им комнате; соседка Лейнер, ходившая всё время по своему двору в сопровождении собачонки-пупса, заглядывая через забор на повешенное сушиться выстиранное белье, всё спрашивала – кто так чисто стирает. Мыла и варила, ходила по воду к платной колонке, даже сама рубила дрова и разбивала глыбы антрацита, хотя последнее было ей противопоказано, так как точно в положенный после свадьбы срок она была на сносях, но оставить дела и ждать мужа, который осваивал новую должность и работал очень много, подолгу задерживаясь, она не могла. С сожалением через некоторое время она стала замечать, что Василий задерживается не только на работе - по старой холостяцкой привычке он ещё прихватывал время для собственных удовольствий, ходил с друзьями, не приглашая её, в кино или ещё куда-то, иногда появляясь дома совсем поздно. Но это не умеряло трудовой запал молодой женщины и желание всё сделать самой, если не может или не хочет кто другой, результатом чего стало несколько преждевременное рождение сына, которого назвали Вовой. Сынишка оказался слабым и нервным, и жизнь молодой матери утратила красоту и привлекательность, наполнившись заботами и печалями. Ей было жалко боровшегося с болезнями и прочими напастями крикливого ребёночка, она корила себя в том, что, надрываясь, не берегла его в своей утробе, временами жалела себя и иногда злилась на мужа, который по-прежнему был занят больше своими делами, вдруг увлекся охотой, хотя деньги, затраченные на покупку ружья, более пригодились бы для других целей – с долгами за покупку мебели ещё не рассчитались.
За всеми этими заботами Мария не замечала, как угрожающе менялся окружающий мир. Брат Володя был направлен прокурором в недавно освобождённые Черновицы, куда переехал с семьей и пригласил Ваню, устроившегося было после армии милиционером в Сухуми. Началась какая-то непонятная война с Финляндией, краешком едва не задевшая дом по улице Кагановича – райком комсомола предложил Косте записаться добровольцем-лыжником, но он отказался «ответить агрессору тройным ударом», и им остались недовольны.
- Да я на лыжи никогда не ставал, а этим бюрократам, конечно, план по добровольцам выполнять во что бы то ни стало надо! – громко возмущался он.
Недоволен Костя был и тем, что не дождалась его из армии телефонистка Валя и вышла замуж за офицера, что оставался он всё ещё кочегаром, когда младший брат Анатолий уже ходил в помощниках машиниста; с этого места тот недавно ушёл в армию. На чём сам настоял, несмотря на право отсрочки, ; парни и девчата уже стали насмехаться над ним – уж не порченый ли, если не берут служить, как всех. Попал он куда-то на самую западную границу, под Раву-Русскую.
Не всё нравилось Косте и дома, где в понастроенных отцом вольерах вновь завелись куры, гуси, индюки даже, свиньи, и требовалось его участие в уходе за всей этой прожорливой живностью. А кому ж ещё оставалось заниматься ею, если отец стареет, из меньших братьев Владимир успешно окончил среднюю школу и уехал в военное училище в Баку, а Пётр ещё не дорос до тяжелой физической работы?
А меж тем, у Ольги родился второй сын, Витя, такой же крепыш, как и старший братик. И у Марии с Василием через некоторое время получилось прибавление – тоже сын, названный Валерием, будущий автор этого повествования. Как и при первых родах, принимал ребёнка сам Русев, ставший опытным врачом-акушером. А так как в день выписки роженицы отец новорожденного оказался в отъезде, из роддома малыша домой в морозный зимний день на руках принёс находившийся в Жмеринке проездом, по вызову брата в Буковину, Иван.
Побывав у Марии, Иван ещё заехал в Грабаровку к остававшейся теперь уже одной матери. Там Палагна сказала ему, что почти сразу после воссоединения с Западной Украиной ей пришло письмо от Миколы, в котором тот писал, что все эти годы помнил о ней и сейчас предлагал переехать к нему жить. Палагна не сказала сыну всё то, что пережила вновь, получив столь неожиданную весточку от человека, который за все эти годы не забыл её, а лишь попросила под диктовку написать ответ – она уже не сможет поехать куда-либо с обжитых родных своих мест.
«Господи! Ты один знаешь, что мне потребно… Благоговею и безмолвствую пред святою Твоею волею и непостижимыми для меня Твоими судьбами… Нет у меня желаний кроме желания исполнить волю Твою…»
На следующий день её взрослый двадцатисемилетний сын Иван сел на поезд и навсегда покинул родное село, выехав навстречу своей трагической судьбе.
Взорванное время. Ч. 1, гл. 3
© Copyright: Мякушко, 2003
Свидетельство о публикации №203011800040
Свидетельство о публикации №203011800040
Рецензии