Взорванное время. Ч. 2, гл. 2

Глава  вторая


Короткий сильный стук в окно посыльного разбудил Костю. Он сел, достал со стола коробок и зажёг спичку.
- На четыре тридцать! – крикнул посыльный, увидев зажёгшийся свет, и, не дожидаясь ответа, пошёл дальше.
Спичка, коснувшись загрубевшей кожи пальцев, погасла, но свет был уже ни к чему – даже слабый он вызывал неприятную резь в глазах. Костя и вовсе закрыл веки, одеваясь наощупь.
- Только приехал и опять в поездку? – проворчала его жена Нюся, отворачиваясь к спавшей на той же кровати у стенки дочурке.
- Есть что взять с собой? – спросил её Костя, окончательно проснувшись и зажигая находившуюся на подоконнике керосиновую лампу.
- Картошка на столе, в кастрюле!
- А хлеб есть? ; спросил ещё Костя, облачая свое худое тело в промасленную насквозь и пропитанную угольной пылью ; так, что стояла колом, ; одежду.
- Посмотри, может остался. В полотенце был завернут, ; нехотя отозвалась жена. – Чай согрей!
Чай греть Костя не стал, это добро у них кипит всю дорогу. Сунул за щеку холодную картофелину, даже не очистив кожуру, подхватил дорожный фанерный чемоданчик, тоже промасленный и чёрный от копоти, погасил лампу и вышел.
Несмотря на ранний час на улице было светло от подсыпавшего накануне свежего снега. Неприятно от пробиравшейся за ворот куцего ватника зимней прохлады, но прихвативший землю твёрдой коркой морозец лучше, чем непролазная осенняя грязь, которую невозможно обойти на изрезанных глубокими колеями просторных и прямых улицах Ахтубинска. Он шёл мимо тёмных домов по едва заметной тропе, протоптанной вплотную к заборам, в обход поставленных на зиму днищами вверх больших деревянных лодок-баркасов.
Когда Константин пришёл в депо, паровозная бригада была  в сборе. Тощий и лысеющий, почти старик, его помощник Хмарин, способный за всю поездку не сказать и слова, такой же худой, но помоложе и поживее, кочегар Аникинский; оба они жили ближе к станции и поэтому оказались здесь чуть раньше машиниста.
- Куда? – коротко спросил, пройдя в диспетчерскую, Костя.
- Безродное!
- Всего лишь? – удивился Костя и задал следующий, более важный вопрос: ; Сколько?
- Шесть!
Состав в шесть тысяч тонн весом при норме четыре пятьсот?  Конечно, «ФД», на котором он с некоторых пор стал ездить, не то что его прежняя «эмочка», иной раз, казалось, может тащить всё, что ему подцепят, но, если не возражать, то завтра дадут и семь, а потом и восемь тысяч тонн.
- Да вы что? Я ж на полпути остановлюсь с таким грузом.
- Что ж, мы несколько платформ должны оставить? Это же груз сталинградцам!
Спорить он больше не стал, прикинув, сколько «наркомовской» добавки продуктами он и его ребята получат за рейс со сверхнормативным грузом. Да и не зря же, в конце концов, здесь его, в отличие от Жмеринки, где держали лишь помощником, считают способным и перспективным машинистом! Взяв документы, он подошёл к пыхтевшему паровозу, мощный и стремительный корпус которого – на заглядение! ; выделялся в темноте среди вагонов, взглянул на состав платформ с зачехленными орудиями и выкрашенными в белое танками. Хорошая помощь сталинградцам, которые вот уже несколько месяцев, не пропуская врага через великую русскую реку, вели ожесточённую битву, о которой жители Заволжья знали не только из газет – за сотни вёрст было видно зарево и слышно, как там грохочет сражение. В последнее время, правда, как будто притихло ; немцы, как поговаривали, город почти взяли весь, подобно другим «неприступным крепостям», вышли к Волге, и скоро, чего доброго, придётся эвакуироваться ещё дальше. Непонятно было только, куда девается вся прорва техники и людей, которую железнодорожники подвозили туда день и ночь. Неужели всё это успевал перемолоть молох войны? Невероятно!
Схватившись за поручни, Костя поднялся в кабину.
- Сколько? – поинтересовался Аникинский, часто моргая покрасневшими от частых ночных поездок и недосыпаний глазами.
- Пустяк! – отмахнулся Костя. – Всего лишь шесть.
- Ого! Опять пахать?
- А куда денешься? Фронт требует!
Медленно и, как бы проверяя свои силёнки, слегка пробуксовывая вначале, поезд тронулся с места. Дальше всё должно было быть проще – дорога относительно ровная, пару подъёмов придётся одолевать с хорошего разгона, что для устойчивого на больших скоростях «ФД» пустяк. Костя взглянул на раздевшегося и энергично подбрасывющего с тендера уголь кочегара, на шурующего в топке помощника. «На подъёме придётся подменить старика», ; подумал он.
Через три с небольшим часа поезд подошел к станции Безродное, но семафор был закрыт, состав не принимали. Неприятная ситуация – стоять перед рассветом близко от линии фронта с весьма привлекательным для авиации немцев грузом.
«Что они там – думают пропускать или нет? – высунулся из двери кабины Костя, стараясь разглядеть тёмную даль; бросились в глаза нарастающие сполохи и зарево на западном горизонте, донеслась усиливающаяся артиллерийская канонада. ; Неужели немцы опять на нас попёрли?»
Из кабины высунулись и Хмарин, и Аникинский, с тревогой наблюдая за розовеющим горизонтом.
- Что там такое творится? – обеспокоенно крикнул проходившему мимо сцепщику Костя.
- Наши в наступление пошли, говорят! – остановился и откликнулся тот.
- Правда? – обрадовались паровозники.
- Да! Такая силища пошла, говорят! Свернут на этот раз башку фрицам, ей-богу!
Так 19 ноября 1942 года в заснеженных донских степях начались окружение и разгром захватчиков, обернувшиеся в необратимое их изгнание с истерзанной небывалой войной русской земли.
***

- Почему радио не слушаете? – войдя в комнату, сказал Филиппов. – Окружённая под Сталинградом группировка немецких войск сдалась в плен. Во главе с фельдмаршалом Паулюсом.
Увеличивая звук, он покрутил ручку подвешенного к стенке динамика.
- … Красная Армия продемонстрировала свою несокрушимую силу, превосходство над немецко-фашистской военной машиной, ; слышался уверенный и величественный голос Левитана. - Победа на Волге была достигнута благодаря превосходству советского общественного и государственного строя, прочной дружбе народов СССР, мощной экономической базе…
- Ладно, потом дослушаете! – выключил радио Филиппов и задал вопрос: ; Когда, скажите мне, мы получим, наконец, все наши документы из Управления?
  Речь шла о нескольких кожаных баулах документов, отправленных при переводе военно-почтовой базы в Московскую зону обороны и пропавших неизвестно где; на неоднократные запросы в Куйбышев, ставший запасной столицей государства, ответа не было получено.
- Работать разучились! – ворчал Филиппов.
- Разрешите мне съездить и разыскать их там, ; вдруг предложил Василий. – Но с одним условием – если найду, то даёте мне ещё два-три дня для поездки в Чкалов, семью повидать. Рядом ведь!
- Ничего себе рядом! Впрочем, ты тут у нас самый молодой, так что поезжай. Но с одним условием – к семье едешь только в том случае, если найдешь документы и лично отправишь их сюда. Понятно?
- Так точно!
Найти документы в Управлении связи для Василия не составило труда. Он ознакомился с функциональной структурой этого огромного и, на первый взгляд, запутанного учреждения, после чего вычислил наиболее вероятное место прохождения баулов, скрупулёзно просмотрел ведомости поступлений за предполагаемый срок, и к концу уже первого дня командировки потеря была обнаружена. Осталось только организовать пересылку, записать номер отправления и проследить, как было приказано, за погрузкой в почтовый вагон. Дело было сделано, и с лёгкой душой и радостью в предчувствии встречи с женой и детьми, родителями и сёстрами он сел, хоть и не без труда, на идущий через Южный Урал ночной поезд.
С поезда Василий сошёл в Чёрном Отроге почти через сутки; расстояние действительно оказалось б;льшим, чем он предполагал. В степи, в нескольких километрах от пустынной станции виднелось небольшое селение. «Гавриловка» – определил он по описаниям жены. По узкой заснеженной дороге он быстро прошёл к селению, где зашёл в ближайший дом и спросил хозяйку, как пройти на Дмитриевские хутора.
- Немного обратно к станции пройдите, и на развилке налево, ; пояснила она. –  Дойдете до Александровки, а там рукой подать. Только куда же вы пешком? Идти далеко ведь, тридцать километров. Вам лучше переночевать где-то здесь.
- Я быстро хожу! – ответил Василий и, поблагодарив хозяйку, плотнее застегнув шинель и поправив вещмешок, быстро пошёл по укатанной полозьями саней дороге, оглядывая бескрайние степные просторы.
При попутном ветерочке шёл он легко и резво, намереваясь достичь цели ещё засветло; в степи могли быть волки, и он зря, как понял сейчас, не взял с собой в командировку наган. И точно – через некоторое время он увидел, как в отдалении идёт, как будто даже и не обращая на него внимания, средних размеров волк. «Разведчик. Худо будет, если появится вся стая!» – оглянулся по сторонам Василий. Он остановился, вытащил на всякий случай из вещевого мешка складной нож и прибавил шаг. Так некоторое время путник и приглядывающийся к нему хищник шли параллельным курсом, пока зверь, по-видимому, не понял, что перед ним здоровый и опасный для него человек и так же внезапно, как появился, исчез.
Мороз был градусов около десяти, от быстрой ходьбы Василий разогрелся, и пришлось даже расстегиваться. Зимний день короток, и к Александровке он добрался, когда совсем стемнело. Здесь ему указали направление на находившиеся уже недалеко хутора, и через полчаса он приблизился к его нескольким большим домам. Ещё через несколько минут он вступил в большой и темный коридор указанного ему дома, где из двух имеющихся комнат по каким-то неуловимым признакам безошибочно определил, где размещалась вся его родня. В темноте он нащупал ручку, открыл дверь и вошёл в просторное и теплое, сумрачное помещение.
- Вечер добрый! – первой он увидел сидевшую на кровати справа от входа с накинутым на плечи платком Марию. – Гостя почему никто не встречает?
- Вася! – удивленно вскрикнула та и заморгала глазами, всё ещё не веря тому, а потом вскочила и бросилась обниматься.
Из-за печки с тряпкой в руках вышла не менее удивлённая его неожиданным появлением Ольга и тоже бросилась в объятия. Вслед за ней появились мать, сестрёнка Лиза.
- Я же говорила тебе – приедет гость! – сказала Марии мать. – Дайте же ему раздеться! Ты как добрался?
- Пешком, конечно.
- В такую даль?
- Сон был у меня сегодня такой, – пояснила Мария. ; Покупала я как будто в Жмеринке чашки и чайные ложки. Мать же истолковала, что такое – к нежданному гостю. Надо же!
Из-за печки один за другим вышли четыре маленьких мальчика, с любопытством и настороженностью уставившихся на незнакомца.
- Подросли как, герои! ; Василий, отложив вещмешок, расстегнул и снял шинель, подошёл к ним.
Он взял на руки самого меньшего, но тот испугался и попытался отстраниться, позвал на помощь:
- Мама!
- Не бойся, это же твой папа!
Но тот отворачивался от этого чужого и назойливого человека с холодными колючими щеками и даже собрался заплакать, так что пришлось его отпустить и заняться более понятливыми старшими братьями; а по кусочку вкусного сахара получили все. 
- Как живёте?  ; спросил женщин Василий, оглядывая комнату. – Где отец, Пётр?
- Петр в Орске, в ремесленном училище, ; пояснила Ольга, одеваясь. – А за отцом я сейчас сбегаю. В конюшне он.
- Проходи ужинать с нами, ; предложила мать продолжить прерванный ужин.
Вскоре вернулась Ольга с отцом. Обнялись. Отец выставил наполовину наполненную бутылку водки.
- Где взял? – строго спросила его Елена.
- Сберёг! – ответил отец и пояснил сыну: ; Иногда нам выдают в счёт оплаты. Выпей с дороги! – И тут же спросил, как дела на фронте и надолго ли он приехал.
- Завтра утром обратно! – ответил Василий; обнимая сидевшую рядом жену, он держал на коленях двух сосавших отколотые кусочки сахара сыновей.
- Как, уже завтра уедешь? – спросили женщины все сразу.
-  Да, завтра! – подтвердил он. ; Я же в командировке нахожусь. – И продолжил, отвечая отцу: ; А на фронте немцев скоро дальше погонят. Чего замолчали? Как живёте здесь?
- Жаловаться, слава богу, не на что, ; ответила мать за всех. – Пшеницу дают по восемь килограмм на человека, хлеб сами печём, керосин и соль без задержки выделяют. Землю под огород всем дали… И спросила внуков про сахар: ; Вкусно? 
- Угу!
-  Чай мы без сахара пьём и спрашиваем их – сладко ли. «Сладко!» ; отвечают, - рассказала бабушка про малышей, и все заулыбались.
- Второй фронт, читал я, американцы и англичане против немцев скоро собираются открыть? – переключился на другую тему отец.
- Собираются! Да очень уж долго собираются. А мы его сейчас сами откроем! ; потянулся к вещмешку Василий, достал консервы с надписями на иностранном языке и показал на них: ; Это у нас и называют «вторым фронтом». Другого фронта пока нет и, думаю, будет не скоро.
- Это как же понимать? Обещали ведь открыть.
- Да будет вам об этом! – замахали руками на Константина женщины. – На один вечер муж и сын приехал, а ты тут разговоры такие заводишь. В газете прочитаешь!

***

В лагере военнопленных в Полонном, куда привезли севастопольцев, условия были несомненно благоприятнее прежних. Неотапливаемые, но всё же относительно тёплые казармы бывшей воинской части за городом, кое-какое, но регулярное питание оставляли шанс на выживание. Но не всем. Вскоре после их приезда  появились одетые в чёрные мундиры рослые и наглые эсесовцы, занявшиеся сортировкой пленных.  Действовали эти нелюди, о зверствах которых много писали и говорили, по отработанному сценарию.
- Комьюнист, жид ; форвертс! – стоя перед строем пленных, скомандовал один из них, должно быть старший, и указал короткой плетью на середину казармы.
Никто из пленных не шелохнулся.
- Коммунисты и евреи – выйти из строя! – на всякий случай перевёл чистым русским языком пришедший вместе с эсэсовцами нестроевой, судя по отсутствии выправки, пухленький немецкий офицер в форме пехотинца.
Пленные продолжали стоять молча, не двигаясь. Немцы немного подождали, после чего старший эсесовец подошел к строю вплотную и, рассматривая каждого в упор жутким немигающим взглядом бесцветных глаз, прошёлся туда-сюда, после чего ткнул пальцем в грудь мужчине средних лет, интеллигентного вида, с залысинами:
- Комьюнист?
- Нет! – ответил пленный.
- Форвертс! – рявкнул эсэсовец.
Мужчина шагнул вперёд и тут же был сбит с ног натренированным мощным ударом в челюсть другим уже заранее подошедшим здоровым эсэсовцем. При падении пленного встретил и отбросил обратно сильный удар сапогом третьего эсэсовца из прибывшей на расправу команды, и снова последовал удар, и так до тех пор, пока тело избиваемого не обмякло настолько, что перестало отскакивать от ног; изо рта его выступила кровь, по полу потекла моча. Тогда два охранника лагеря, стоявшие до того у входа в казарму, подхватили его за ноги и уволокли прочь.
- Нам известно, что он коммунист, ; пояснил офицер-переводчик.
- Жид? – глядя леденящим взглядом на щуплого и крючконосого другого пленного, заорал эсесовец и указал рукой тому ниже пояса.
- Опустить штаны!– скомандовал переводчик. ; Всем опустить штаны!
Пленные поняли – будут определять по обрезанию пениса – и ждали очередной расправы; Владимир знал, что среди них были евреи, но на этот раз всё обошлось. Они подняли штаны и застегнулись, старший эсэсовец ещё что-то угрожающе кричал, что ясно было и без перевода, после чего каратели отправились продолжать чёрную свою работу в других казармах, откуда после их посещения выносили один-два трупа, а офицер-переводчик остался и даже представился – Бергер, родом из Одессы.
- Только не думайте, что я предатель, ; сказал он, сняв фуражку и пригладив свои жидкие волосы. – Моих родителей арестовало ГПУ. Отца ни за что расстреляли, мать погибла в Сибири. То же было бы и со мной, если бы мне не помогли скрыться. Я знаю, что у многих из вас или ваших родных было то же самое, или близкое к тому. Виной всему жидовско-большевистская власть во главе с кровожадным тираном Сталиным, который расстрелял и сгноил в северных лагерях больше людей, чем царь. Эту власть ненавидит весь народ, но только боится об этом говорить. Многие пытались бороться, но не могли победить этого хитрого и коварного азиата. Теперь вам нечего бояться. Немцы помогают в нашей борьбе за свободу. Они понимают, что вы сражались против них только потому, что сзади вас стояли заградительные отряды с пулемётами…
Говорил Бергер довольно убедительно, как умелый пропагандист, называя реальные факты; слушая его гладкую речь, Владимир думал о том, что, к великому сожалению, жизнь действительно была устроена сложно и противоречиво, и слова правды им приходилось сейчас слушать из уст предателя. Затем Бергер стал агитировать пленных вступать в Российскую Освободительную Армию, обещая восстановление воинских званий и прочие блага, из которых немедленно – баня и чистое бельё, кусок хорошего хлеба. Не забыл предупредить, что бесполезно надеяться попасть туда лишь для того, чтоб при первой возможности перейти линию фронта к своим – плен и даже короткое пребывание в РОА Сталин им не простит.
Однако пленные слушали молча. «Вот, оказывается, зачем мы им понадобились! – подумал Владимир. – Не хватает сил у Гитлера победить самому».
- Неужели вы не хотите воевать против Сталина? – глядел на молчавших пленных Бергер. – Этот грузинский еврей и бандит вас же всех объявил вне закона! Я понимаю, вам всем надо подумать над тем, что вы сегодня услышали. Но не ошибитесь, господа, в своем выборе! – Он надел фуражку, давая понять, что доверительная часть беседы завершена. ; Да, вы победили под Москвой, но прошлым летом немцы дошли до Сталинграда и Кавказа. Скоро, уверяю вас, они будут на Урале и в Средней Азии.
На этом пленных отпустили. Выдали даже всем хлеб, махорку, и никого в тот день больше не тревожили.
- А ведь правду, сволочь, говорил! – раскуривая самокрутку, сказал сосед Владимира, мужчина лет сорока с огрубевшим не по возрасту лицом и руками – крестьянин или мастеровой в прошлом, ; назвавшийся при знакомстве Глебом; они сидели рядом на нижних нарах. – Семья у нас была большая и дружная, трудолюбивая. Отец был хорошим хлеборобом. – Говорил он тихо, почти как сам с собой, с большими паузами. – А зимой пряли, ткали, шили полушубки, свитки. В хозяйстве лошадь, корова, свиньи, овцы, куры… Всё своими руками делали! В тридцатом отец, как все, вступил в колхоз и всё это сдал. А зимой нас из колхоза вычистили, как капиталистический элемент. Приехали ночью, выгнали всех из хат, погрузили в розвальни и повезли на станцию. Там уже народу такого, как мы, навезли со всех околиц! Вся площадь стонала и плакала. Потом погрузили в теплушки и повезли неведомо куда. Долго везли, аж на Урал, на реку Чусовую. Там на баржи пересадили женщин с детьми, а мужики под конвоем берегом следом шли…
Владимир слушал и думал – решает, видать, человек, куда податься. «А что сделают с теми, кто откажется?» – сверлила голову мысль, ответ на которую был пока не очевиден.
- … Прибыли в место дикое, необжитое, кругом тайга, комары, мошкара, ; продолжал Глеб, раскуривая подряд вторую цигарку из выданной махры. – Бараки, правда, уже были готовы. Из тёса, в сыром месте. Покрыты соломой с песком. Теснота ужасная, на поставленных впритык нарах  места не хватало, на земле многие сидели. Стирать не в чём, паразиты донимали. Пошли тиф, дифтерия… Каждый день хоронили по нескольку человек. И строили узкоколейку, стоявший кругом лес валили. А потом стали обживаться. Овощи сажать, птицей обзаводиться… Народ трудолюбивый был, верующий. Украинцы и кубанцы…
Он замолчал, и надолго. «Склоняется, видать, к РОА» – подумал о нём Владимир и спросил:
- А потом что?
- Потом? – не сразу ответил задумавшийся Глеб. ;  А потом, как только обжились, нас опять раскулачили. – И через некоторое время добавил: ; Но прислуживать гадам не стану!

***

Весной 1943-го военно-почтовая база была передана вновь сформированной 5-й танковой армии Ротмистрова. Василий ознакомился с приказом, которым назначался “инспектором-ревизором отделения военно-полевой почты штаба гвардейской механизированной армии, полка связи, четвертого отделения”. Согласно предписанию база прибыла к месту расположения штаба – тесный для такого количества военных посёлок Миллерово.
По штабным документам Василий ознакомился со сферой своей новой деятельности – уже прославившиеся 29-танковый и механизированный 5-й гвардейский Зимовниковский корпуса, зенитно-артиллерийская дивизия, отдельный гвардейский мотоциклетный полк… Испытанные боями в прошедшей зимней кампании и увенчанные славой формирования. Великое множество новых танков – мощные КВ, вёрткие и неуязвимые Т-34, хотя попадались ещё и старенькие модели БТ-7, ; бронемашины, орудия… Он видел на военно-штабных учениях и здоровых, проверенных боями и уверенных в себе людей в невзрачной, но практичной и простой военной одежде, и всё это вселяло уверенность в том, что переломный момент в войне действительно наступил.
- Связисты танкового корпуса ускользают от нашего контроля, ; сказал Василию Филиппов. – Всё время находятся в движении и думают, что могут делать всё, что им захочется, и мы их не достанем. Полковник Минин только что меня на ковёр вызывал за это! Так что немедленно отправляйся туда и разберись с ними.
- А где они сейчас?
- Идут на Старый Оскол, ; не очень уверенно ответил Филиппов. – Точно не знаю, уточни в оперативном отделе. По-моему, завтра в том же направлении должен отправиться и весь штарм. Так что не потеряйся.
На попутных Василий отправился вслед за танковым корпусом, по дороге удивляясь масштабу инженерной подготовки глубоко эшелонированной обороны. И правильно делают, подумал он одобрительно, надо кончать с установившимся в первые два года войны порядком – сначала враг бьёт нас, и очень сильно, потом мы его. Немцы так и пишут в листовках, разбрасываемых с самолётов перед предстоящими боями – зима ваша, лето будет наше.
Когда он добрался в Старый Оскол,  танкового корпуса там уже не было – в час ночи своим ходом тот вышел на Прохоровку, за сто километров от города. Зная, что корпус шёл в первом эшелоне, за которым неотрывно двигался второй, Василий решил, что утром непременно догонит тяжёлые танки на первом попавшем грузовике, и решил заночевать. Не без труда он устроился в одной из переполненных военными изб; здесь одни уже спали на полу порой в очень неудобных позах, другие разговаривали, третьи тут же курили.
- Опять немцы прорвались, ; сказал кто-то; прозвучало это обыденно и просто, без знакомого по первым дням войны панического возбуждения. – Прошли нашу первую танковую и взяли Ржавец, Рыдвинку. Новые танки у них какие-то появились, с броней непробиваемой толщины.
Василий, устроившись на брошенной на пол шинели под окном, слушал этот разговор. Странно, что эти люди ещё толком не знают про немецких «тигров» и «пантер», но поразительно то, что их, судя по спокойным голосам, эти «звери» нисколько не пугают; бывалый народ, повидавший за эту войну всякое.
В доме было очень душно и сильно накурено, и Василий решил сменить место ночлега на улицу – лето ведь, и дождя не предвидится. Видать, не одному ему пришла такая мысль, и во дворе тоже было много военных, устроившихся кто где. Василий нашёл какую-то деревяшку и сел на неё, удобно прислонившись спиной к стенке дома, закурил. «Что ждёт всех этих людей и его завтра? – думал он. – Не повторится ли прошлогодняя история? Ведь недавно немцы в третий раз взяли Харьков». Он вспомнил своих товарищей, которые прошлым летом были направлены туда, в район намечавшегося прорыва, где так все и пропали без вести. И вот теперь среди наступающих он, Василий, но особой тревоги за свою судьбу почему-то, как и все остальные, не чувствует.
Едва рассвет обозначился на лишённом звёзд небе, всё пришло в движение. Быстро поднялись и ушли куда-то люди, по улице, поднимая пыль, покатили машины, загрохотали танки. В этой кутерьме Василий без труда определил коллег-связистов и устроился на их машине. У них же взял свежий номер армейской газеты «На штурм», посмотрел на фотографии подбитых «тигров» и «пантер», с чем успешно справлялись наши артиллеристы и даже «тридцатьчетверки». Несмотря на оптимистический тон заметок, угадывалась некоторая тревога – лучшие танковые дивизии немцев «Райх», «Мёртвая голова» и так далее кое-где наших потеснили, если читать меж строк. Это им навстречу сейчас двигалась 5-я танковая армия, выдвинув вперёд все свои и приданные в этот критический момент корпуса бронированных машин.
Густая дорожная пыль, поднятая множеством крутившихся колёс, застилала небо, гарь от выхлопных газов не давала дышать. Полуторка связистов дернулась несколько раз и мотор заглох.
- Опять карбюратор! – выругался шофёр и вырулив на обочину по инерции съехал туда, едва не вывалив в кювет ехавших в кузове связистов. Он вышел из кабины, поднял капот и стал возиться с мотором.
Василий заволновался – и без того он сильно задерживается, не лучше ли ему пересесть на другой транспорт? Вдруг – он прислушался – донёсся скрываемый общим шумом моторов гул приближавшихся немецких бомбардировщиков. И спрятаться в степи некуда, кругом поля низкорослой пожелтевшей ржи. Вот будет месиво!
Занимавшая дорогу и обочины широченная колонна остановилась, где-то впереди нервно забухали зенитки. И вдруг как-то неожиданно и даже тихо с противоположной стороны вынырнули и прямо над головами стремительно пронеслись на запад краснозвёздные истребители. И слева тоже, и справа. За ними с небольшим интервалом также стремительно и на небольшой высоте пошли двухместные штурмовики, потом, грозно гудя в вышине моторами, бомбардировщики.
- Поехали! – крикнул связистам вымазанный моторным маслом шофёр, хлопком закрыв капот и бегом вскакивая в кабину.
Связисты быстро заскочили в кузов. Поехали дальше, и только после полудня на окраине одного села, улицы и дворы которого были сплошь изрыты воронками от бомб, Василий настиг штаб танкового корпуса.
- Утром немцы нас основательно пропахали, ; пояснил ему заместитель командира батальона связи Рыленко, поправляя повязку на забинтованной голове.
По сплошному гулу от непрерывных разрывов снарядов где-то, казалось, невдалеке, клубам поднимающегося из-за горизонта к небу дыма, по затеваемой среди облаков в небе смертоносной карусели истребителей – не разберёшь где свои, где чужие, ; угадывалась близость передовой; там шло ожесточённое сражение. На большой скорости к штабу подъезжали открытые «виллисы», из которых почти на ходу выскакивали и потом, возвращаясь, вскакивали и быстро уносились прочь озабоченные офицеры связи. В такой напряженный момент, как понял Василий, его появление здесь было явно несвоевременным.
- Наши с восемнадцатым корпусом пошли в наступление, и немцы точно в это же время двинулись на нас, ; изложил обстановку Рыленко. – Дивизия «Адольф Гитлер»! Представляешь? Лоб в лоб сошлись, как врукопашную. Страшно что там сейчас творится! Полкорпуса нашего, считай, уже нет, но по зубам Гитлеру дали тоже основательно.
Кое-как успев выполнить задание и считая, что контакты налажены, Василий отправился искать переместившийся за это время штаб армии.
А ожесточённое сражение длилось ещё несколько дней. Не уступая друг другу, кромсая машины врага и землю, выжигая поля и перелески, убивая и калеча тысячи вовлечённых в эту гигантскую мясорубку людей, решая судьбу войны, сражались огромные армии. А затем наступил перелом, и огромная масса до того стоявших в резерве советских войск, прорвав оборону и преодолевая отчаянное сопротивление врага, до сей поры не проигрывавшего летние сражения, устремилась вперёд.
Вскоре в районе Золочева Василий со штабом армии вступил на родную украинскую землю, оставленную два года назад.
В этом гигантском и жестоком сражении, получившем впоследствии название Курской битвы, на северном его выступе, где стояли армии маршала Рокоссовского, в кровопролитных десятидневных боях обломав остриё наступления, вынуждена была отойти основательно потрёпанная 2-я немецкая танковая армия. Пополнившись людьми и снаряжением, один из корпусов её развернулся к Оке, чтобы не дать перешедшим в контрнаступление нашим форсировать реку, но здесь, у перекрёстка дорог Орёл-Курск-Киев, путь ей преградили бойцы стрелкового полка. Все они полегли в том неравном бою, но врага не пропустили. Среди них был отец маленьких Лёни и Вити – политрук, кавалер ордена Красного Знамени, капитан Александр Адамович.

***

Вскоре пленных лагеря под Полонным, за редким исключением так и не ставших солдатами РОА, одели в поношенную немецкую форму, посадили в закрытые, с зарешёченными окнами вагоны, и поезд пошел на Запад. В Германию как все поняли.
- Сейчас уж точно в рабство! – определил кто-то из пленных цель их столь дальнего перемещения. – Не хотим воевать за них, будем на них вкалывать.
Владимир вспомнил изучаемую когда-то в школе историю древнего мира – тогда пленных угоняли в рабство, и так было принято на каком-то этапе эволюции человечества, недалеко ещё ушедшего в те далёкие времена от дикого состояния. Неужели такое возможно в середине двадцатого века, когда открыты законы природы и движущие силы общества, оформились и устоялись какие-то нормы цивилизованного поведения? Не только возможно, оказывается, но происходит на самом деле с ним и его товарищами, над которыми властвуют дикари с современным оружием, и это варварство возведено в ранг государственной политики…
Много чего можно было продумать под бесконечный стук колёс в пути на чужбину. И неторопливо, по частям, смакуя подробности и возвращаясь много раз к чему-то приятному, вспоминать казавшееся теперь бесконечно далёким детство, короткую юность и последовавшие сражения, потому что, быть может, в этом прошедшем заключалась вся его жизнь, в которой будущего могло и не быть вовсе.
Прибранная и чистенькая Германия, которую они могли наблюдать через некоторое время сквозь опутанное колючей проволокой окошко, внешне вроде бы напоминала цивилизованное государство. Концентрационный лагерь под Баутценгом, один из пятидесяти пяти существующих в этой стране, куда их всех определили, издали тоже казался по-немецки упорядоченным тихим уголком, а при близком рассмотрении ; типичным для заведений такого рода, наспех построенных гитлеровцами для неожиданно большого числа пленных: низкие и узкие стоящие в ряд пронумерованные бараки на территории, отгороженной ровными полосами колючей проволоки с вышками на углах, плац и несколько сооружений хозяйственно-бытового назначения. С наружной стороны, недалеко от центральных ворот, ; благоустроенные казармы охраны, которые, однако, тоже не украшали приглаженную и причесанную природу этой враждебной страны.
Жизнь военнопленных на новом месте стала более напряжённой. Для поддержания внутреннего порядка средь них была образована полиция; навербовать в неё людей не составляло труда предоставлением небольших прав, некоторых привилегий и больших шансов на выживание, ибо прошедшие месяцы постоянного страха и унижения деформировали до неузнаваемости многие личности. В каждом бараке назначили старших, которые обязаны были командовать остальными пленными и представлять их перед более высокой ступенькой иерархии управления лагерем. Где-то на эти должности вылезла сволочь, ради власти, пусть даже маленькой, корысти и собственного выживания готовая к холуйскому угождению иноземному начальству, в некоторых выбрали готовых постоять за коллективные интересы. Как в бараке, где был Владимир, старшим стал дальневосточник Вася, простой, но настойчивый и справедливый, по молодости лет даже в этих условиях крепкий и круглолицый парень. 
Владимир думал о том, что в большой в целом массе среди самых хороших людей, а тем более колеблющихся и меняющихся в зависимости от обстоятельств, обязательно найдутся негодяи, как и всегда среди самых плохих, к удивлению, можно обнаружить достойных. Он вспомнил прочитанные когда-то случайно у публициста и священника Григория Петрова очень правильные слова о том, что война является самым точным градусником для определения и высшей доблести, и крайней подлости человека и народов. Даже небольшое число  упрямо стойких и в вере, и в искренних заблуждениях людей благородных и простых вселяло веру в человечество.
Было время подумать обо всём на свете, просыпаясь ночами в вонючем душном бараке, шагая в строю, собирая целыми вагонами брюкву, которую брать и употреблять строго запрещали оставшимся в живых через прошедшую зиму пленным – пяти тысячам из привезенных ста пятидесяти. В Баутценге не было массовых расстрелов или жестоких показных издевательств над пленными, но их постепенно изводили из жизни дрянной пищей и тяжелой работой, отчего и реализовалась такая страшная арифметика. От собираемой брюквы оставшиеся в живых извлекали для себя, несмотря на строжайший запрет, пользу, находя изощрённые способы прихватить её и для своих нужд, отчего даже стали чуть-чуть поправляться. А Владимир о своих ранах стал постепенно и забывать вовсе.
Был ещё один фактор, весьма благоприятно действующий на психику оставшихся пленных, – что бы с ними самими не случилось, за них врагу непременно и жестоко отомстят их соотечественники. Что Германию ждёт скорое поражение в войне, чувствовали все, несмотря на усилия фашистской пропаганды, не забывавшей оболванивать даже, казалось бы, ничего не значащих своих рабов. Подтверждение тому – события на восточном фронте, которые уже невозможно было скрыть или оболгать, нарастающая сдержанность в отношении к пленным со стороны тех охранников, которые побывали на фронте и имели увечья, чем и отличались от служак, находившихся  здесь изначально и всячески выслуживавшихся из-за боязни быть отправленными в действующую армию. А по ночам пленные просыпались от едва слышимого с высоты гудения моторов незнакомой авиации – это союзники летели бомбить города Германии. Война пришла и на её территорию.
- Скоро Гитлеру капут! – эта фраза слышалась теперь в разговорах повеселевших пленных повсюду.
В лагере прошел слух о появлении подпольной организации сопротивления. Так оно, по-видимому, и было, потому что однажды в лагере появились эсэсовцы ; человек двести, ; что не обещало ничего хорошего. Пленных построили перед бараками, заставили полностью раздеться, всё тщательно обыскали, обшарили и протрясли их тряпье на нарах, разбросав всё по грязному полу. Не найдя доказательств существования подпольщиков, выместили злобу, забив насмерть несколько человек.
- На фронте, ; говорили попавшие лагерь в более позднее время красноармейцы, ; наши эсесовцев в плен не берут. Кончают на месте!

***

После битвы под Прохоровкой и последующих многомесячных жестоких боев под Харьковом и за ним в армии Ротмистрова осталось лишь несколько десятков исправных танков, и она была выведена в резерв. Однако, не успев ещё в полной мере пополниться людьми и техникой, по разбитым и раскисшим осенним дорогам, безостановочно промозглыми днями и туманными ночами армия двинулась к Днепру, в состав 2-го Украинского фронта. Открыто и с ходу форсировав могучую реку, сразу ввязалась в бой, уже ночью освободила Пятихатки и двинулась на Кривой Рог.
Вслед за танками из Полтавы на Правобережье перешёл штаб армии, разместившись в большом украинском селе Меринцы.
- Скоро дома будем! – сказал Василий Григоришину.
Удивительно переплетаются судьбы людей, пересекаясь самым неожиданным образом, свидетельство чему – появление в отделе связи штаба Павла Григоришина, бывшего до войны в селе Демидовка их района начальником почтового отделения, высокого и здорового, с несколько грубоватым лицом. Хотя здесь с Василием они оказались в разных службах связи, по старой дружбе частенько наведывались друг к другу.
- Не скоро! – не согласился Григоришин. – Видишь, на юг сворачиваем. Мимо дома пройдем, а жаль! – вздохнул он.
Можно понять сожаление Павла – ведь его семья осталась дома, в оккупации, и он с начала войны до сих пор не имел о них никаких вестей.
Положение на фронте, однако, вскоре серьезно осложнилось. Взять Кривой Рог армии сразу не удалось, даже пришлось отступать из-за угрозы выхода немцев в тыл знаменитого 29-го корпуса, в котором к этому времени оставалось всего лишь двадцать шесть танков из почти двухсот форсировавших Днепр; в охране штаба армии сейчас имелась только одна «тридцатичетверка».
- Василий, быстро документы отдела связи в танк! – отдал приказ начальник отдела Минин. – Отвечаешь головой за их сохранность! И смотри, чтоб немцам не достались!
- Слушаюсь, товарищ полковник!
Василий был несколько удивлен заданием, не входившим в его функции, и озадачен: уничтожишь документы раньше времени, чтоб немцам не попали, – влетит основательно за утрату документов, промедлишь хотя бы потому, что такую кипу мгновенно не спалишь ; достанется наседавшим фрицам, которые вчера бомбили их штаб, были раненые и даже убитые. Однако его затруднения разрешилось сами собой с прибытием командующего фронтом маршала Конева; после гибели Ватутина Верховный Главнокомандующий запретил командирам такого ранга храбриться и выезжать на передовую в «виллисах», так что срочно потребовался танк, тот единственный имевшийся под рукой. Документы быстро выгрузили, избавив Василия от ответственности за них.
Маршал, видно, что-то придумал хитрое, и танковая армия, оставив ложные макеты и наследив на свежевыпавшем снегу так, чтоб казалось, что вся она здесь, неожиданно для немцев оказалась на сто километров севернее, где вместе с приданным ей стрелковым корпусом ударила в направлении Звенигородки.
- Теперь уж точно скоро дома будем! – потирая ладоши, радовался Григоришин.
- Если Первый Украинский  фронт не опередит! – вставил Василий, которому тоже хотелось бы повидать родной город и дом, пусть даже и оставленный родными.
Через несколько дней упорного сражения соединилось два наступающих фронта, окружив под Уманью крупную группировку противника; говорили, что не меньшую чем под Сталинградом, и, если её удастся ликвидировать, то вся Украина окажется освобождённой. Но немцы, как и год назад, сразу сдаваться не хотели, не принимая ультиматумы, а преодолевать их упорное сопротивление было очень тяжело, потому что непрерывно шёл мокрый и липкий снег, который тут же таял, углубляя и без того непролазную грязь, по которой из техники могли передвигаться только танки. Направляясь по делам связи в только что приданный армии двадцатый корпус, Василий пристроился было ехать на броне «тридцатичетверки», но, как только та двинулась, забрасываемые гусеницами липкие комья земли полетели сверху, и он быстренько спрыгнул вниз, предпочитая грязь снизу, на сапогах, чем на голове. 
Немцы предпринимали отчаянные попытки вырваться из окружения, и под Лысянкой, на северо-западном участке фронта, гремела слышимая издали непрерывная канонада; взрывы и пожарища подсвечивали снизу непроницаемые даже днём низко нависшие тучи. А потом сразу как-то всё стихло – оставшиеся в живых окружённые сдались, хотя их командование, как говорили и писали, ускользнуло.
- Слыхал, Винницу освободили, ; обрадовал Григоришина Василий.
- А Жмеринка как? – спросил тот взволнованно.
- Ничего не сообщили! Но, думаю, через день-два тоже освободят. Рядом ведь!
- Да, досадно, что мы не там! – с сожалением сказал Павел. – Задержались тут с этими проклятыми фрицами. А теперь куда нас направят?
- Не знаю! Туда, где немцы.
В войска пришло большое количество новой техники; кроме новеньких танков с мощными пушками, самоходные орудия большого калибра, своим выстрелом способные, как говорили, прошивать насквозь «тигров» и «пантер» и за это прованные «зверобоями», американские «студебеккеры» ; вместительные и легкие грузовики высокой проходимости.
- Второй фронт в действии! – говорили военные, за прошедшие со времени соглашения два года так и не дождавшиеся открытия в Европе боевых действий западных союзников.
- Американцы не любят рисковать собой! Технику – пожалуйста, а самих – увольте.
Ротмистрову присвоили звание маршала, что радовало всю армию – признают, значит, её боевые заслуги. Кроме того, интеллигентного командующего уважали за то, что он не позволял себе выходки, подобные поведению Конева, в горячке гораздого не только отматерить, но и по физиономии подчинённому съездить. По всему было видно, что предстоит новое мощное наступление, и душа радовалась за каждый новый освобождённый город и звала к тем, кто всё ещё находился под игом захватчиков.
И Василию присвоили звание старшего лейтенанта, что они и отметили в кругу друзей, многие из которых тоже получили новые звездочки.
В начале марта обновлённые три танковые армии параллельным курсом устремились к Южному Бугу.
- Опять от дома в другую сторону, ; почёсывая затылок, печалился Григоришин. – Петляем туда-сюда.
- Ты же получил письмо, что дома у тебя всё в порядке, ; напомнил ему Василий.
- Хорошо, конечно, если это так, если не привирают для успокоения, но всё равно хотелось бы заглянуть хоть на часок. Расстояние – рукой подать!
Уже по зелёным полям среди цветущих весенних садов армии быстро преодолели Буг и неудержимой лавиной устремились к Днестру.
С тех пор, как из Грабаровки ушли румыны, в доме Палагны квартировался немецкий пехотный лейтенант, выбравший её дом как самый опрятный.
- Кэптэйн? – спросил он хозяйку, внимательно рассматривая вывешенную под стеклом на стенке довоенную фотографию её сына Володи в форме капитана Красной Армии.
- Да, господин офицер!
Немецкий офицер был человеком безобидным и даже не попросил убрать фотографию. Столь же безвредным был и его не по возрасту медлительный, но прожорливый ординарец Курт, располагавшийся в доме Ганны и всё время наигрывавший какие-то непонятные мелодии на губной гармошке. И вдруг этот медлительный человек буквально влетел в дом Палагны, едва не сбив её с ног.
- Телиграм! Рус! – крикнул он своему господину, спотыкаясь о порог и роняя пилотку. – Рус!
Менее чем через минуту в страшной спешке они оба выскочили из дома с вещами. Навсегда.
Недалеко от Могилёв-Подольского, километров двадцать ниже по течению реки, пятая танковая армия форсировала Днестр и 26 марта вышла на Государственную границу СССР, откуда почти три года назад началась эта великая и кровавая война.

***

Слух о том, что в освобожденную Жмеринку собираются отправлять эвакуированных железнодорожников, подтвердился. Как приехавший с ними, Константин Еремеевич без проблем получил пропуска на проезд и талоны на паёк для жены и дочерей – семнадцатилетнего сына Петра к этому времени забрали в армию. А как быть Марии? Не оставаться же с детьми здесь одной до окончания войны. Их всех так тянуло в родные места! Так что надо было Марии добывать пропуск на проезд всеми способами, даже ценой взятки, для чего она выехала в Чкалов, прихватив припасённые семьсот рублей, присланные однажды ей старшим братом, считавшим себя всё ещё ответственным за всю семью. Добавила к тому триста своих и вручила их маленькому и невзрачному, болезненному, но очень чувствительному к взятке служащему эвакуационного комитета и тут же, без проволочек получила документы на проезд.
Дорога предстояла длинная, и готовились к ней обстоятельно. Из пайковой муки напекли хлеба, оставшуюся часть обменяли на другие необходимые в пути продукты. Со всем этим, а также набравшимся за три года скарбом они заняли две широкие деревянные полки товарного вагона, справа от входа; cверху разместились ; Мария и Ольга по краям, мальчики посередине. 
 - Прощай, Урал!. – сказал кто-то, когда тронулись. – Спасибо тебе, что приютил.
Константин Еремеевич стоял и курил у прикрытой двери, глядя на широкие степные просторы. Длинна и скучна дорога, простиравшаяся через половину страны! Он вспоминал русско-японскую, Первую мировую и Гражданскую войны, и эту, названную Великой Отечественной, и все они проходили под стук колёс приспособленных для людей товарных вагонов. Под стук колёс думала о том, целым ли остался их дом, Елена; о погибшем муже вспоминала и задумалась о своем вдовстве и сиротстве детей Ольга; обращалась мыслями в родное село Мария, так и не знавшая пока ничего о матери и втором брате. Печально и молчаливо сидела ехавшая с ними в одном вагоне Грабовская ; прибыла на Урал с двумя красавцами-сыновьями, а возвращалась одна: старший был призван в армию и погиб под Сталинградом, а младший умер от заражения крови при операции… Все уезжавшие, досель возбуждённые и деятельные, вдруг призадумались над тем, что прожили и оставляют здесь частичку своей не столь уж долгой жизни, что их ждёт неизвестность в родном крае, где долгих три года хозяйничали оккупанты.
Ехали медленно, пропуская вперёд воинские эшелоны, подолгу простаивали на пустынных полустанках, где устраивали костерки меж камней и готовили горячую пищу. Порой рядом останавливался целый поезд едущих на фронт бойцов, и те из них, кто давно оставил свой дом и детей, или младших братишек и сестёр, брали на руки мальчиков, угощали их сладостями и подолгу возились с ними, даже заносили в свои вагоны. Люди эти, волею выпавшей на их поколение судьбы, ехали в огненное пекло, уцелели в котором впоследствии немногие.
Целую неделю добирались только до Воронежа, где вагон с железнодорожниками подцепили к поезду с боеприпасами, и поехали значительно быстрее. Дальше шла местность, где проходили сражения, и наступившее лето обнажило истерзанную землю, а разрушенные и обгоревшие остовы зданий станций и целых городов давали наглядное представление о том, какой ужасной была эта война. Потряс вид Дарницы, буквально перепаханной воронками – накануне она подверглась жесточайшей бомбардировке. Здесь их отцепили от ушедшего дальше поезда, и целую ночь они провели среди искорёженных рельсов, опрокинутых и измятых обгоревших цистерн, прозрачных остовов разбитых вагонов; в эту страшную ночь среди освещаемых слабым лунным светом теней, этих безмолвных свидетелей ужасов прошедшей бомбардировки, никто из взрослых не мог уснуть.
Утром сбросились на некоторую сумму денег, с которой отправили на переговоры к диспетчеру станции Константина Еремеевича, и часа через два уже продолжили путь. К концу дня остановились в Казатине, где сильно встревожились – станция цела, но плотно забита грузовыми поездами, а это, как все понимали, идеальная цель для ночного налёта авиации. Снова не спали всю ночь, прислушиваясь к небу и прикидывая, куда можно убежать в случае опасности. Но всё обошлось; утром тронулись дальше и часам к десяти обрадованные благополучным исходом полусонные эвакуированные прибыли на товарную станцию Жмеринки.
Когда стали выходить, то оказалось, что все перегружены вещами; не хотелось оставлять даже то, что предназначалось только на дорогу. Мария забросила на плечи два связанных чемодана, который побольше – за спину, и пустила мальчиков вперёд себя.
- Маруся! – вдруг окликнул её выглядывающий из паровоза чумазый машинист.
- Павлик! ; обрадовалась Мария, с трудом узнав повзрослевшего сына хозяйки, у которой жила с семьей брата ещё до замужества. – Здравствуй!
- Я еду в Могилёв-Подольский, ; сказал Павлик. – Что передать бабке Палагне?
- Ты её помнишь? – удивилась Мария – мать ведь приезжала на совсем короткое время.
- А как же! Замечательная женщина.
- Передай, что мы сюда вернулись из эвакуации.
- С удовольствием передам!
- Спасибо!
С остановками для передышки они, наконец, добрались до дома, где их встретила незнакомая молодая рослая женщина с грудным ребенком на руках, назвавшаяся Валей, женой Анатолия. Она поведала им о муже, который при оккупации работал на паровозе, а с приходом наших был призван в армию пехотинцем, о том, что им передали записку от попавшего в плен Владимира.
- Слава богу! – перекрестилась Елена, теперь знавшая о судьбе каждого сына.
День прошел в обустройстве. Прежние хозяева заняли свои места, потеснив настоящую, и уже довольно поздно сели ужинать. И вдруг явственно послышался надвигающийся гул самолётов, стрельба зенитных орудий, а затем и взрывы бомб.
- В погреб! – скомандовал Константин Еремеевич вскакивая. – Быстро!
Ольга схватила сыновей за руки и, увлекая их за собой, выскочила первой, вслед за ней Валя с ребёнком на руках, бабушка Елена с самым маленьким внуком устремилась за ними.
- Быстрее! – торопил Константин Еремеевич. – Быстрее же!
Взявшая старшего сына Мария почему-то решила, что дом и неглубокий погреб одинаково уязвимы для прямого попадания бомбы и залезла под кровать.
– Мария где? – замешкался Константин Еремеевич в её поисках и, когда бомба взорвалась где-то совсем рядом, так что сразу вылетели все стёкла, сиганул под опрокинутую в кухне большую бадью.
Земля и дом сотрясались от взрывов, по крыше волнами стучали осколки, небо озарилось пожарами и трассирующими снарядами, что было видно спрятавшимся в погребе через маленькое окошко.
Когда первая волна налета кончилась, Константин Еремеевич прибежал в погреб и велел быстрее всем уходить в пригород, на Корчёвку.
- А где же Мария? – спрашивал он, но никто не знал, где она, а медлить больше нельзя было, потому что приближалась вторая волна взрывов бомб, стрельбы и сплошного гула.
Уже стоя на краю города, взрослые и перепуганные дети смотрели, как сплошная стена огня и взрывов накрыла железнодорожный узел. А когда к рассвету налёт прекратился окончательно, они осторожно пошли назад и с удивлением обнаружили, что дома на их улице стоят все целые, хотя и без стекол в окнах. Зайдя в дом, они обнаружили Марию с сыном, мирно спавших на кровати, под которой провели ночь. Валя потрогала Марию – жива ли.
- Какая станция? – спросила та, просыпаясь. – Сейчас я слезу.
- Пускай спит! ; улыбнулась Елена. – Ей кажется, что мы всё ещё едем.
 Константин Еремеевич сходил в город и вернувшись сообщил, что сильно разрушен вокзал и дома по другую сторону станции, много убитых. А от церкви почти ничего не осталось.
Жить дальше в таком опасном месте было страшно, и Ольга с Валей на время, а Мария насовсем решили покинуть Жмеринку. После ночного разгрома железнодорожный узел ещё не работал, и женщины решили пешком пройти к ближайшей станции за городом. Мария взяла, закинув на плечи, с собой те два тяжёлых чемодана, которые накануне так и не успела разобрать.
Не прошли они и половины намеченного пути, как разразилась сильнейшая гроза, от которой хотели было спрятаться под мостком через овраг, но с ливнем вода там стала прибывать, и мутный ручей уже начинал доставать ноги. Как только молнии перестали полосовать небо и громыхать над головой, они вышли из укрытия и под ещё не прекратившимся дождем продолжили путь. Идти по размокшей и скользкой, с огромными лужами проселочной дороге стало значительно труднее. Впереди всех шли молча, выбирая, куда лучше ступить, державшиеся за руки маленькие Лёня с Витей, замыкала шествие перегруженная Мария. Она часто останавливалась, чтоб передохнуть и поправить съезжавшие с мокрых плеч чемоданы, унять сердцебиение, и тогда к ней возвращался семенивший чуть впереди и всё время оглядывавшийся Вова. Меньший сынишка сидел, крепко ухватившись за шею, на спине шедшей перед ней и державшей на руках своего грудничка Вали, и тоже всё время оглядывался – где мать. И, потрясённый ночным кошмаром и тем, что происходит сейчас, повторял:
- Зачем мы сюда приехали? Тётя, идите быстрее, там есть дяди. Они помогут маме. И зачем только мы сюда приехали!

***

Разгромив в тяжелых боях под Яссами немцев и румын и дойдя до Карпат, танковые армии остановились. И вдруг дали команду – немедленно и скрытно грузиться на поезда.
- Куда это нас? – спросил Василия Григоришин.
 - А ты на карту взгляни, ; показал ему Василий. – Немцев из страны везде выперли, кроме Белоруссии.
Исходя из настоящего расположения их армии и возможного места переброски, прикинув возможные варианты, они определили, что обязательно должны проезжать через Днестр у Могилёв-Подольского и далее ; через Жмеринку. А значит, и Грабаровку, что лежала по пути между ними, где, как уже написала, остановилась с детьми Мария. Вот бы увидеться! Писать о перемещении армии нельзя ни в коем случае, но если бы поезд остановился хоть на несколько минут, или случайно она на станции оказалась, или мимо проходила…
Мысль о возможной встрече с женой и детьми не давала покоя Василию всю дорогу. Он с волнением отмечал, что состав время от времени замедляет ход и даже останавливается надолго ; железнодорожный транспорт с трудом справлялся с переброской целой механизированной армии. Вот осторожно, как бы на ощупь, эшелон проехал мост через быстрый Днестр, проехал станцию, пошёл вдоль реки, с трудом поднимаясь всё выше, свернул направо в долину. Показались Юрковцы, откуда совсем близко до Грабаровки, но поезд, преодолев подъём и как бы навёрстывая промедление, здесь стал набирать скорость. Василий стоял, высунувшись в открытую дверь, и с волнением наблюдал, как за лесом приближается и остаётся в стороне расположенное в низине село, на окраине которого станция, и с нею рядом хата, где находятся сейчас его жена и дети. Он хорошо знал расположение дома тёщи, приезжал к ней знакомиться и брать разрешение на бракосочетание; стоит им остановиться даже на чуть-чуть, и он успеет дать знать о себе. Но поезд, дав протяжный гудок, не стал сбавлять скорость и, всё более раскачивая вагоны, минуя станцию и светофор, свернул за гору. Вот и всё! Василий отошёл от двери и закурил от досады. Когда закуривал уже третью папиросу, поезд стал притормаживать, а затем окончательно остановился, но это было уже так далеко!
Эшелоны стали из-за образовавшегося где-то впереди затора, и получилось так, что состав, в котором ехал Григоришин ; службы связи разбросали по разным поездам, остановился как раз на станции. Павел определил, что Василий проехал дальше, огорчился за друга, а потом решил навестить Марию и передать ей привет от только что проехавшего мужа – по рассказам он знал, что та находится где-то близко. Он сбежал вниз от станции и спросил попавшуюся молодую женщину в чёрном платке, где живёт Мария.
- Идёмте со мной, я вам покажу! – сказала женщина в чёрном платке, посмотрев на него большими и очень печальными глазами.
Они пошли по улице мимо водокачки. Чтоб не молчать, Григоришин поинтересовался:
- При оккупации у вас румыны здесь стояли?
- Да!
- Не сильно притесняли людей? Не издевались?
- Не дуже! Колхоз даже не разгоняли, обложили его и всех людей налогами. Гирше свои были - полицаи. Чуть шо не по ихнему – палицами отхаживали. Даже женок. – Проводница остановилась и показала на хату под черепицей, за каменным забором: - От здесь Мария живёт. По-моёму, она зараз даже у хате.
- Здравствуйте! – увидел Григоришин выглянувшую в дверь молодую красивую женщину и понял, что это Мария. – Я сослуживец вашего мужа Павел Григоришин. Только что его эшелон проехал дальше, а наш остановился прямо здесь.
- Какая досада! – всплеснула руками Мария и добавила: ;  А я узнаю Вас – Вася прислал мне недавно фотографию, где вы вдвоем.
- Да, снимались вместе.
- Садитесь, я сейчас что-нибудь приготовлю!
- Рассиживаться нельзя, поезд может тронуться. Что передать мужу?
- Скажите, что у нас всё в порядке. А он как там?
- Тоже всё в порядке!
В дом вошли два мальчика одинакового роста в одинаковых вышитых рубашечках, штанишках с подтяжками и уставились на незнакомца.
- Вы что, близнецы? – спросил их Павел.
- Вы сами близнец! – дружно ответили почему-то обидевшиеся мальчики и вышли.
- Все тут вопросом этим их донимают, вот они и недовольны, ; с улыбкой пояснила Мария, доставая лук и огурцы, бутылку самогонки. Налила стопку. – Выпейте, пожалуйста. Я сейчас яичницу…
- Выпью с удовольствием! – крякнул Павел, и, опорожнив рюмку, взялся за фуражку: ; А вот яичницу не надо, уже пора идти ; от поезда отстану.
- Постойте, я с вами пойду! – сказала Мария. – Закусывайте же!
- Ежели ещё одну, то можно и закусить, ; улыбнулся Павел, берясь за огурец.
Пока они по тропке через огород поднимались к станции, Мария рассказывала, как они попали под бомбёжку, как все были напуганы – дети и сейчас, услыхав самолёт даже во сне, просыпаются и спрашивают, чей он и не будет ли бомбить. На всякий случай к знахарке заговаривать их недавно водили для снятия испуга.
- Меня к вам женщина одна провела, ; сказал Григоришин, когда они поднимались к станции. – Похоже, соседка ваша. Печальная такая. У неё что-то случилось?
- Да! – ответила Мария. – Это моя двоюродная сестра Ганна. Не везёт ей! Недавно дочка трёхлетняя умерла. Такая хорошенькая девочка была! Еле Ганну тогда отходили – жить не хотела, три дня ничего в рот не брала. А сейчас ещё и мужа под Яссами убили.
- Да! Много там наших полегло.
Они подошли к стоявшему всё ещё неподвижно поезду, к вагонам связистов, в одном из которых находились чем-то занятые женщины военной цензуры переписки.
- Скоро поедем? – спросил их Григоришин.
- А кто его знает! – ответила одна из женщин, пристально осматривая Марию, и тоже спросила: - А это кто же будет?
- Жена Василия!
Мария смотрела на женщин в ладно пригнанной военной форме, выглядевших раскованно и весело - как все женщины, находившиеся рядом с мужчинами.
- Девчата, смотрите, ; позвала женщина своих подруг. – Жена Василия пришла.
- Теперь понятно, почему Василий ни на кого из нас внимания не обращает! – весело заметила другая женщина.
 Они ещё постояли, разговаривая о всяких пустяках, и вскоре поезда тронулись и к концу того же дня были в Жмеринке, где стояли достаточно долго и Василий успел заскочить домой. Там он узнал, что некоторое время назад дом навестил после госпиталя, с ранением в руку, Анатолий, затем уехал на фронт и пропал. Перед отъездом, как рассказывали, он серьезно поспорил с Костей, укорявшим его, что попал в плен и водил поезда с немцами.
- А вы сами куда драпанули в сорок первом, оставив нас у границы? – горячился Анатолий. – Да я немцев не только возил, но и давил паровозом! – И он рассказал случай, как на переезде врезался в их повозку, убив одного – еле удалось оправдаться.
Поезда пошли по назначению дальше. А через две недели Мария услышала сообщение Совинформбюро о том, что очередной сталинский сокрушительный удар танковых армий обрушился на фашистов в Белоруссии и готовившиеся когда-то к победному параду в Москве захватчики прошли по улицам столицы пленёнными. И с радостью воспринимались названия освобождённых городов, запомнившихся по печальным сводкам первых горьких дней войны.   

***

И уцелевшие военнопленные, и присмиревшая охрана концлагеря под Баутценгом понимали, что конец войне близок. Наиболее жестокие стражи внезапно стали исчезать – стало ясно, что с тонущего корабля побежали крысы, ; а оставшиеся становились всё более безразличными к поведению охраняемых ими узников. Это, однако, не снимало беспокойства последних за свою судьбу, так как ходили слухи о планах уничтожения всех военнопленных и они знали, что даже самые смирные люди в беспощадной государственной машине беспрекословно исполняли жесточайшие приказы. Поэтому всё больший авторитет набирала подпольная организация сопротивления, многих членов которой уже знали в лицо, но никто не доносил на них ; настолько присмирели даже предатели. Ходили слухи о готовящемся восстании.
Когда комендатура отдала приказ готовиться к передислокации лагеря, якобы в связи с опасностью бомбёжек английской авиацией, стало ясно, что это вызвано отнюдь не заботой об узниках и медлить больше нельзя. Разоружение пассивной охраны произошло довольно организованно и даже гладко. Из рядов выстроенных на плацу пленных вдруг вперед вышел ранее ничем не выделявшийся русоволосый сорокалетний мужчина с решительным выражением лица и, представившись коменданту лагеря командиром дивизии Крыловым, предложил немцам немедленно сложить оружие с условием, что тех отпустят на все четыре стороны. Немцы оказались благоразумными и, пугливо оглядываясь на осмелевших пленных с нивесть откуда взявшимися камнями и заточками в руках и находившихся в удобной для рукопашной схватки близости от них, стали покорно сбрасывать автоматы и пистолеты в кучу. Оружие тут же разобрали, став грозной силой и для внешней охраны, которая сочла целесообразным тоже сдаться.
- Ура! – выбежали вооружённые пленные за ворота и заняли все вышки.
Как и обещали, всех немцев отпустили, и те, избегая встречи со своими же, уехали на грузовике в сторону, противоположную Баутценгу. Пленные на всякий случай стали готовиться к обороне лагеря, сооружать баррикады, выставили и даже выдвинули вперед дозоры. Положение их было непрочным – достаточно одного танка, чтоб с ними всеми расправиться.
Вдали, севернее Баутценга, показался маленький и юркий открытый автомобиль; петляя по неровной местности, он постепенно приближался к лагерю, и напряжение следивших за ним из своих укрытий бывших пленных возрастало. Вскоре стали различимы и сидевшие в машине люди – четверо в незнакомой военной форме.
- Так это же союзники! – вдруг заорал кто-то, все выскочили из укрытий и пошли тем навстречу, размахивая руками.
Машина перестала петлять, подъехала к ним и, резко развернувшись, остановилась.
- Рашн? – спросил поднявшийся с сидения высокий американский сержант, нисколько не тронутый радостью встретивших его людей в потрёпанной немецкой форме, да ещё некоторые с немецкими автоматами в руках.
- Бывшие пленные Красной Армии, разоружившие охрану, ; пояснил оказавшийся здесь же Крылов.
- Ай донт адестенд! – покрутил руками возле своей головы сидевший рядом с водителем сержант. – Я….. не понимай.
Никто из пленных не знал английский – до войны в школах в основном изучали немецкий.
- Где немцы? Где русские? – пытались выяснить обстановку бывшие пленные. – Рашн где?
- О-кей! – почему-то сказал далее сержант, помахал им рукой, и «виллис», взяв резкий старт, развернулся и покатил прочь; должно быть, это была разведка.
Хотя с представителями союзников из-за незнания языка обеими сторонами делового контакта не получилось, их появление обнадежило – в случае столкновения с немцами помогут. Но где же наши? Снова наступило томительное ожидание развития событий под пригревающим весенним солнцем. Едва не проморгали появление на горизонте, почти с той же стороны, откуда прикатили американцы, танка.
- Да это же наша «тридцатичетверка»! – закричал кто-то знающий и добавил: – Пушка только сильно выросла.
Танк напрямую, то поднимаясь на бугорках, то исчезая в низинах, с нарастающим рокотом мощного мотора приближался к лагерю. Некоторые бросились бежать ему навстречу, и, обгоняемый поднятой пылью, он качнувшись остановился у первых подбежавших к нему людей. Открылся люк и вылез чумазый танкист в шлёме, наклонился, что-то спрашивая. Его стащили с брони и стали подбрасывать вверх, за чем наблюдал другой высунувший голову из переднего люка член экипажа. Теперь со счастливыми лицами к танку бежали и все остальные, спотыкаясь, сталкиваясь друг с другом и падая; некоторые так и оставались лежать, прижавшись к тёплой земле лицом, чтоб скрыть слёзы, радостно хлопали по шершавой её поверхности ладонями и шептали, не имея сил закричать:
- Наконец! Наши!… 

***

Прикрыв газетой голову от проникающего в горницу луча яркого весеннего солнца, Василий попытался вздремнуть после ночного переезда по тряским лесным дорогам. Сколько пришлось проехать таких дорог только за этот год! Армию перебрасывали с одного фронта на другой – сначала был 3-й Белорусский с ударным рейдом через Березину на Минск, потом Вильнюс-Шяуляй, затем 1-й Прибалтийский с выходом на побережье Балтийского моря, позднее передислокация на юг и возвращение в 3-й Белорусский, но на столь короткое время, что Василий разве что лишь успел обзавестись парой номеров фронтовой газеты «За честь Родины», одной из которых пытался сейчас отгородиться от света и шума.
Во дворе, прерываясь, работал мотор мощного грузовика, постоянно хлопала выходная дверь дома, кто-то переругивался громкими голосами, откуда-то доносилась транслируемая по радио песня: «Соловьи, не тревожьте солдат, пусть солдаты немного поспят...». Поняв, что толкущиеся в доме и возле него «соловьи» не дадут уснуть, Василий поднялся и сел, заглянул в газету, где рядом с названием было набрано крупным шрифтом: «Довершить вместе с армиями наших союзников дело разгрома немецко-фашистской армии, добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином Знамя Победы». Далее шла оперативная сводка – 25 марта наши овладели городом Хайлибергаль, последним пунктом обороны немцев на побережье залива Фришесс Гаш.
Непривычные для уха славянина названия прусских селений – Ортельсбург, Дейч-Эйлау, Алленштейн… Тот же залив в другом месте пишется как Фриш Хафф. И непривычная после простоты наших убогих сёл и ещё более бедных прибалтийских селений аккуратность, продуманная обустроенность здешних мест. Есть чему поучиться! Хозяева, правда, драпанули и большой этот дом пуст, и вовсе не потому, что те прихватили с собой все вещи и мебель. Когда дали разрешение забирать брошенное, с позорной жадной хваткой наши растаскивали всё даже у тех редких хозяев, кто почему-то не выехал. Кто-то отсылал присвоенное таким образом барахлишко домой в посылках, задавая работу почтовикам, потому что посылки с украденным исчезали при пересылке ; с лёгкостью и без угрызения совести присваивались кем-то как краденные ; и приходилось разбираться. Другие работали помасштабнее, как, например,  их сослуживец Ерохин, расположившийся якобы на ночлег в одной из хорошо обставленных и присмотренных им ранее комнат, а ночью открыл окно и с помощью солдат, с которыми заранее договорился, вынес всё через окно – и был таков. Потом хвастался или оправдывался перед товарищами:
- Это им за наши разрушенные города и села! Пусть скажут спасибо, что дом не сжёг.
Василий отложил газету и встал, растёр лицо и подтянул портупею. Отдых придётся отложить до ночи, а сейчас встряхнуться и заняться делами – налаживать связь с штабом ушедшего далеко вперед 2-го Белорусского фронта, в который пришли уже с новым камандармом Вольским, заменившим отозванного в Москву Ротмистрова. Со всех сторон прижали к морю разрозненные группировки немцев, сдаваться бы им пора, а они ожесточённо сопротивляются, надеясь на какое-то выдуманное фашистской пропагандой сверхоружие. Думают отсидеться за толстыми стенами Кенигсберга, но наши и не такие крепости брали.
Василий вышел на улицу, зажмурился от яркого солнца и закурил.
- Сегодня партийное собрание в пятнадцать ноль-ноль, ; объявил ему проходивший мимо замполит капитан Граш.
- Понял, - ответил Василий и спросил: – А повестка какая?
- Персональное дело Мальского.
- Да? – огорчился Василий за несчастного коллегу.
Часто и крепко пить стал Мальский, спокойный и молчаливый тридцатилетний лейтенант, особенно крепко, до запоев, прикладывался в последнее время, хотя о гибели жены и родителей от голода в осаждённом Ленинграде узнал давно. Пока преодолевали невзгоды и воевали, с трудом добывая победы, он держался, а как только стало ясно, что немцам и войне конец, сдал.
- Нельзя исключать его из партии, ; сказал как-то Василий замполиту. – Вы же знаете, каково ему!
- У нас половина, если не больше, таких, чьи семьи покалечила война, ; ответил тот. – И что же? Всем спиваться? Нет, для коммуниста такое поведение недопустимо. По секрету тебе скажу, ; признался он Василию, ; не исключим, но вопрос надо ставить именно так. Дадим строгача, чтоб чувствовал ответственность перед окружающими за своё поведение. Мы же в Европу вступили, весь мир теперь на нас смотрит – дикие мы или цивилизованные.
Василий вспомнил про Ерохина – вот каких исключать надо! – но промолчал: не доносить же. Тем более, что случай не единичный. Их Дробин, еврей хваткий эдакий московский, целый гарнитур мебельный достал якобы для почтовой станции, но покрасовался он на почте недолго – при одном из переездов штаба исчез, как говорили, последовав к тому прямо домой, в столицу.
Выкурив папиросу, Василий привычным движением хотел было бросить окурок под сапог, но сдержался и стал искать мусорный ящик или что-то на него похожее. Привыкнув к яркому свету, он оглядел как следует просторный ровный двор, замкнутый пристройками к дому и высоким каменным забором с въездными воротами. Кругом уже валялись раздавленные окурки в несметном количестве, пустые консервные банки и прочий мусор ; вносившие дисгармонию следы пребывания чужих и неаккуратных людей.
- Чего вы всё время материтесь? – вдруг рассердившись, спросил он возившихся в моторном отсеке «студебеккера» и всё ещё споривших двух шоферов. – Только и слышно «мать-перемать».
- Так вот, товарищ старший лейтенант, обсуждаем, как тут масляный фильтр разобрать, ; не отрывая рук от мотора, повернулся к нему один из шоферов. ; Чтоб почистить.
- А я ему толкую, что фильтр и не разбирается вовсе никогда, повернулся и другой шофер, помоложе. – Потому что они, американцы, ничего не ремонтируют, а целиком заменяют.
Василий не стал встревать в их спор, подтянул пояс потуже, оттянул назад гимнастерку и пошёл в штаб. У ворот он ещё оглянулся на усадьбу и подумал, что если так хорошо жили немцы, значительно лучше нашего, то зачем им понадобилось на нас войной лезть? Чтоб лишиться всего этого?
***

Победа в этой затяжной и кровопролитной войне со взбесившейся частью человечества была близка, её ждали со дня на день, и всё же она пришла неожиданно. Ночью вдруг поднялась беспорядочная стрельба, сопровождаемая почему-то радостными возгласами, и не понявшие, в чём дело, офицеры связи, мгновенно одевшись, с оружием выскочили на улицу.
- Германия капитулировала! Победа! – объяснили им.
Они тоже разрядили свои пистолеты в воздух. Радость была безгранична, гордость победителей безмерна. Радость за живых, которым уже не придётся умирать, за погибших и теперь отмщённых поверженному врагу. Гордость за весь советский народ, одержавший верх над сильным врагом из безмерно трудного положения, за страну, которую не посрамили и прославили перед всем следившим за её борьбой и победами человечеством.
- Победа!
- Германия безоговорочно капитулировала!
- Ура!
Всю оставшуюся ночь уже не спали. Почти четыре года вне дома, вдали от родных, по дорогам огромной истерзанной небывалой войной страны, теряя близких и друзей, шли они все к Победе. Целая жизнь вместилась в эти годы, связала вместе людей, которые уже завтра, быть может, разъедутся по своим далёким городам и селам во все стороны. Москвичи Приходин и Скляр, харьковчанин Щетинин, ереванец Хай Мхитерян… Майор Онищенко, которого однажды они почти потеряли: раненого и истекающего кровью, его случайно подобрали под стогом сена танкисты соседней армии и он, пробыв в госпитале, через месяц ; как с того света ; явился в свою часть. Нет среди них Зотова, погибших под бомбежкой Сидорина, Хабитова… Абакумов будет отмечать победу дома, на Житомирщине, куда недавно отбыл после списания по возрасту. Подполковник Стрельчонок, капитан Саахов, Коваленко, Румянцев, Косяков… Товарищи и командиры Василия, каждого из которых, весёлых и возбуждённых, встречал и обнимал он в эту входившую в историю человечества ночь.
- Завтра организуем банкет в честь победы, ; объявил полковник Минин. – Василий, за тобой приготовление спиртного.
- Так он же в этом деле не очень… ; возразил кто-то.
- Вот и хорошо! – перебил начальник отдела. – Никто из вас не упьётся раньше времени.
Лёжа без сна под утро, Василий придумал напиток Победы – взять кипячёную воду, долить в неё спирт, добавить чай и сахар по вкусу, чтоб получился приятный и крепкий глинтвейн.
Перед началом банкета офицеры стали на несколько возвышающихся ступеньками скамеек и сфотографировались на память обо всём минувшем и пережитом.
А в другом, далёком отсюда месте, ранним утром того же майского дня Мария, как всегда в это время, торопилась в правление колхоза. Когда она проходила мимо водокачки, из-за забора выглянул перемазанный угольной пылью кочегар Овчарук.
- Маруся! – окликнул он её. – Война кончилась. Победа!
- Какая радость, дядя Микола! – обрадовалась новости Мария и заторопилась дальше.
Неужели закончилась, наконец, эта ужасная кровавая война, думала она по дороге, и всё самое трудное в жизни позади? И, если всё кончено и ничего неизвестно про брата Ваню, то, выходит, он действительно пропал без вести. Мария вспомнила двоюродных своих братьев из Юрковец, которых в начале войны не успели мобилизовать, попали они в армию уже после прихода наших, и тоже все почти погибли под Яссами, и заплакала. Она шла и утирала слёзы, потому что уже входила в центр села, где навстречу попадались люди, уже знавшие о победе и радовавшиеся ей.

***

Ровно через три месяца, достаточные для переброски армий через всю страну с запада на восток, советские войска вступили в войну с Японией. Нанеся молниеносный мощный удар, армии преодолели горы Хингана и вышли на просторы Маньчжурии.
- Надо же! – восторгался Константин Еремеевич, размахивая свежей газетой и включая радио на всю громкость. – Вы только послушайте! Вчера были под Мукденом, а сегодня уже освободили Лаоян. Это же такие расстояния – вы себе не представляете! И ведь японцы вояки не абы какие!
Через две недели был освобождён Порт-Артур, и советские воины-освободители возложили венки на братских могилах защитников города 1904 года.
- Это надо же! – не находил себе места Константин Еремеевич, много раз подряд прослушивая одну и ту же приятную новость. – Такая победа!
Так завершилась величайшая война ХХ века, унесшая жизнь каждого седьмого человека нашей многострадальной родины. Эта трагическая статистическая средняя соответствовала горьким утратам и упоминаемых в настоящем повествовании семей. Пропали без вести в самом начале войны Иван Винничук, а в конце её Анатолий. Пал в боях на Курской дуге Александр Адамович. Владимир прошел концлагерь – одну из фабрик смерти, где из пяти миллионов советских пленных было уничтожено три. На Ленинградском фронте был тяжело ранен Пётр, под Воронежем контужен взорвавшейся поблизости бомбой Василий.
- Война эта слишком жестокая, чтоб выжить, ; сказал своим родным летчик-истребитель Алексей Брызгунов, попавший домой на несколько дней после того, как был сбит в первый раз. И добавил, имея в виду своего брата – морского пехотинца-севастопольца  Дмитрия: – Вряд ли мы с Митей в ней уцелеем.
Слова его оказались трагически пророческими.



Конец


1999