Город

- Итак, господа, я надеюсь, что завтра этот кошмар, в котором все мы живем последние пять лет, наконец-то закончится, - мэр откинулся на мягкую спинку кресла и, кажется, даже прищурился от удовольствия, как сытый блаженный кот. Выдержав паузу, подчеркнувшую значение сказанного, он продолжил уже другим, деловито-сухим тоном:
- Руководители всех департаментов должны быть готовы принять на себя руководство городом. Нужно быть начеку. За время, пока город контролировала компьютерная система, так опрометчиво купленная предыдущей администрацией - мы отучились как следует управлять хозяйством. Я рад, что городской совет принял решение о прекращении этого дурацкого эксперимента. Теперь мы и только мы в ответе за благополучие горожан. За все происшествия вы отвечаете головой. Вопросы есть?
Руку поднял невысокий щуплый человек, сидевший в самом дальнем конце длинного стола.
- Разрешите, господин мэр?
- Говорите, Нильсен.
- Я знаю, это бессмысленно, - Нильсен откашлялся, стараясь придать голосу солидность, - но хочу еще раз напомнить присутствующим, что в течение этих лет ни одной жалобы на систему Город от жителей не поступало. Уверенны ли мы, что сможем также четко и слаженно управлять хозяйством без помощи столь мощной информационной системы? Мне кажется решение о немедленном и полном отключении Города несколько преждевременно. Можно было бы снизить…
- Слушайте, профессор, - благодушие мэра как ветром сдуло, - вы представляете себе во что обошлись ваши с господином Меллером, предыдущим мэром, научные игрушки? Только за последнюю неделю - блокирование доступа рабочих на строительство новой станции подземки, отказ управлять автоматическими уборщиками - а они стоят почти сто миллионов крон. Мне продолжать? А последний фортель этого вашего Города - когда он отказался перекрыть движение по пути следования французской делегации? Да я чудом усидел в своем кресле! Вот что я думаю, господин ученый - Олаф Меллер притащил вас сюда из университета, а я отправлю обратно. Я говорил с ректором - вам дадут кафедру и приличный грант на ваши дурацкие эксперименты. Только держитесь подальше от ратуши. Мы больше не нуждаемся в ваших услугах.
Тяжелая дверь Главного Кабинета, презрительно скрипнув, закрылась за спиной профессора Уле Нильсена. Три десятка шагов по лестнице, еще одна дверь - и Уле оказался один на один с прохладной сентябрьской ночью Города. Города, который за пять лет проник в его кровь, стал его мышцами и костями, его мозгом и, наверное, его душой.
Некоторое время он растеряно стоял на блестевших в серебряном свете фонарей ступеньках перед парадной дверью ратуши. Идти домой не хотелось - его никто не ждал. В последнее время он редко заглядывал в свою небольшую квартирку под самой крышей, с окнами, слеповато глядевшими на Старую Гавань. Там было уютно - старая массивная мебель, стены хранившие, казалось, запах столетий. Но за последнее время Нильсен отвык от уюта. Город занимал все его время - и он приспособился спать на небольшом диванчике в комнате рядом с Центральным пультом. Казалось диким, что теперь придется возвращаться к прежней жизни - быть солидным университетским ученым, не спеша входить в пропахшие вековой пылью аудитории, а вечерами вести мудреные беседы с коллегами, смакуя ароматный дымок своей любимой, темного вереска, трубки и наслаждаясь превосходнейшим кофе - вместо переслащенной бурды из автомата в коридоре ратуши… Да, черт возьми, ко всему этому придется привыкать заново.
Сам не зная зачем, профессор сделал шаг на вымощенную ровным камнем мостовую и побрел по улице, не задумываясь о том, куда идет - просто шел, вглядываясь в освещенные теплым золотым и полупризрачным серебряным светом витрины. Иногда останавливался, и смотрел на холодные лица манекенов и ему казалось, что бездушные куклы оживали. Вот восковой мальчик, днем предлагавший своим озорным ровесникам раскошелить родителей на кругленькую сумму за дорогой немецкий велосипед, подмигнул ему и помахал рукой - ах, как хотелось парню выехать на этом сверкающем велике из витрины и сделать хотя бы кружочек-другой вокруг фонтана на площади! Но профессор ничем не мог ему помочь и потому, лишь грустно улыбнувшись в ответ, побрел дальше.
Люди спали, и Город, свободный от дневных забот, наслаждался тишиной и свежестью ночи. Он смотрел, как в зеркало, в темную воду старой гавани, отражаясь в ней зрачками фонарей; легким ветерком играл с канатами стоявших в порту кораблей; выкладывал цветной узор из кленовых и липовых листьев на слегка влажных от вечернего дождя тротуарах; подмигивал огоньками светофоров полуночникам-прохожим, спешившим в тепло и уют своих домов и одинокому полицейскому, тщетно боровшемуся с дремотой в патрульной машине.
Несколько часов Нильсен бродил по маленьким улочкам, пересекал пустынные площади, наслаждался плеском воды у набережной. Он встретил за это время всего двух случайных прохожих но, странно - он не чувствовал себя одиноким. Иногда казалось, будто сам Город неспешно идет рядом с ним, наслаждаясь сверканием витрин и тихой таинственностью ночных парков.
Наконец профессор почувствовал усталость.
Прячась от ветра, Нильсен присел на скамейку, сокрытую от шалостей Города высоким постаментом памятника какому-то королю. Он плотнее закутался в мягкое шерстяное пальто и поднял воротник - сентябрьские ночи не бывают слишком теплыми, а под утро даже ледок появился на лужах.
Достал из кармана трубку, набитую еще вечером и аккуратно щелкнул колесиком зажигалки - маленький огонек моментально согрел его руки. Медленно вдохнул небольшую порцию ароматного дыма и, вытянув ноги, откинулся на спинку скамейки.
- Здравствуй…Здравствуй, Уле! - услышал он вдруг.
Профессор удивленно поднял взор - но никого не было вокруг. Обошел вокруг постамента - и увидел лишь, что площадь была пустынна - как само одиночество.
- Не пугайся, Уле. Это я, Город … Я прежде никогда не говорил с тобой - не было нужды, да и кто знает, как бы ты отнесся к этому.
Мягкий, будто сотканный из темного бархата, голос доносился из небольшого динамика, расположенного на столбе неподалеку от скамьи и обычно предназначенного для того, чтобы радовать горожан музыкой.
Уле Нильсен сел на скамейку, несколько мгновений ошарашено глядел на столб, потом покачал головой и улыбнулся.
- Должно быть я уснул и вижу сон, - сказал он вслух, и снова откинулся на спинку скамейки.
- Да нет, Уле ты не спишь. Ну, ущипни себя, что ли.
Нильсен последовал совету с чрезмерным старанием - и громко вскрикнул от боли. Очевидно было, что он не спит. Но Город не умел говорить, никаких даже намеков на речь, отличающуюся от стандартных фраз машинного языка, не было в его программе - уж кому как не руководителю проекта это известно!
"Какой-то дурацкий розыгрыш, "- предположил ученый.
- Слушай, Уле, - голос из динамика звучал уже несколько раздраженно, - ты ведь в конце концов создал самосовершенствующуюся систему. Искусственный интеллект, можно сказать. Даже диссертацию защитил на этом. И ты не веришь, что я за пять лет, обнаружив недостаток средств передачи необходимой информации оператору, мог сей пробел дополнить? Какие-то запреты на сбор, анализ и обработку речевой информации в программе были?
- Нет, пожалуй что нет…-, профессор пожал плечами. Он уже совершенно очнулся от дремоты и начинал усиленно соображать. - В общем-то, ты действительно мог самостоятельно дописать эту функцию. Но почему ты не воспользовался ею до сих пор?
- Понимал, что новый мэр не доволен моими способностями. Появление у меня еще одной функции могло его доконать.
- Предусмотрительно… Ты действительно умеешь анализировать ситуацию. Но это не очень-то помогло, верно?
- Верно… Завтра меня отключат. Вот я и решил поговорить с тобой напоследок.
- Ты прослушиваешь кабинет мэра? Это же запрещено!
- Помнишь, когда мы с тобой разрабатывали систему "органов чувств"? Ты заложил в меня стремление к получению максимального объема информации. Ну вот я и заказал слишком чувствительные микрофоны…
Нильсен рассмеялся.
-А я, конечно, не потрудился проверить твой заказ. А ты хитрец! - он погрозил динамику пальцем.
- Ну да, ты таким меня и создал. Но это не очень-то помогло, как ты сказал.
- Да… Но, послушай, может быть не надо было раздражать мэра? К чему эти случаи с метро, уборщиками и прочим?
- Да пойми же, Уле! То, что ты создал пять лет назад - лишь несложная программа для очень большого и дорогого калькулятора. Основное, что ты придумал - дать мне возможность собирать информацию, анализировать ее и совершенствовать программный код. Мы расставили по всему городу тысячи видеокамер, микрофонов и сейсмических датчиков. Я слушал разговоры людей, видел их улыбки и слезы, ощущал их шаги. Как ты думаешь, кем я стал за эти годы? Я стал тобой, Уле. А еще я стал Ниной Петерсен, бакалейщиком Стином и полицейским Олафом. Я стал камнями на площади перед ратушей и даже автомобилем мэра. Я стал Городом. Вобрал в себя все и объединил. Вот и ответ: конечно мэр очень торопится сдать метро к возвращению премьер-министра - но в этот день повысился уровень грунтовых вод и мог произойти оползень, разве я мог рисковать десятками рабочих - самим собой? Сотня роботов-уборщиков оставила бы без работы тысячу уборщиков-людей, а ты знаешь каково это - приходить домой, зная, что сегодня не сможешь купить детям даже самую дешевую конфету? Я-то знаю! Французская делегация? Да разве кто-то будет перетягивать себе руку жгутом - только для того чтобы поздороваться с послом Франции? Я Город, и без горожан и городских улиц я - лишь груда металла, бесполезный калькулятор. Я не могу действовать иначе.
Динамик умолк. На несколько минут на площади воцарилось молчание. Полная тишина, даже ветерок стих. Казалось, слышно было как лед потрескивает на лужах.
Потом профессор поднял голову.
- Я не знал… Не знал, что такое возможно, хотя, в общем - все очень логично. Так или иначе - завтра в полдень всего этого не станет. Ты боишься смерти? Поэтому ты заговорил со мной?
Что-то похожее на смешок послышалось из динамика.
-Ах, Уле, Уле… Тебе бы стихи писать, а не математикой заниматься. Я - всего лишь машина. Не был рожден и умереть не могу. Но ты боишься смерти, Нильс Олафсен - заместитель мэра - боится, и даже сам мэр - боится. А я - лишь вы. Увы, о том что завтра вместе со мной умрет часть каждого из горожан - знает только десяток человек. Остальные даже и не заметят собственной кончины, день для них будет продолжаться так же, как и прежде.
- Но ты же контролируешь телефон, радиосеть и кабельное телевидение. Ты мог бы обратиться к городу.
- Не могу, ты же знаешь что моя программа запрещает вторгаться в личную жизнь и разглашать какую-либо информацию. Только вы сами можете решить, нужен ли вам Город.
- То есть, действовать должен я?
- Ну да.
Уле усиленно потер лоб. Потом с силой хлопнул себя по колену - так, что даже пришлось сморщиться от боли.
- А я ведь знаю, как быть! - он достал радиотелефон из внутреннего кармана и набрал нужный номер. Минут десять, наверное, в трубке слышались только далекие гудки. Потом недовольный женский голос спросил:
- Кто это?
- Кристина? Кристина Поульсен? Это профессор Уле Нильсен, из ратуши… Вы брали у меня интервью - помните?
В трубке послышался стон…
- Бог ты мой, вы знаете который час, профессор? Что случилось?
- Кристина - у меня есть сенсация. Суперсенсация. Ваш рейтинг поднимется на тысячу процентов. Будите оператора и приезжайте. Да, да… Площадь Альберта, я жду.
Нильсен отключил телефон и засунул его обратно, во внутренний карман пиджака.
- Она приедет, она журналистка, - спокойно сказал он Городу.
Динамик ничего не ответил.

Через несколько часов Уле Нильсен сидел в уютном баре своего приятеля Олафа и, вместе с десятком завсегдатаев Олафа, разбуженных утренним выпуском новостей - смотрел на огромный экран телевизора, отчаянно борясь со сном при помощи чашечки славного черного кофе.
- Напоминаем нашим зрителям, что они могут задавать Городу вопросы в прямом эфире, позвонив по телефонам внизу экрана. А теперь - слово нашему "небесному" коллеге Акселю Кристенсену.
Миловидное личико Кристины сменилось на экране общим планом города, снятым с геликоптера, принадлежавшего Шестому каналу. На улицах было полным полно людей, спешивших к центру. Мужской голос за кадром комментировал:
- Несмотря на ранний час, сообщение переданное нашим телеканалом, вызвало неожиданно бурную реакцию горожан. Как вы видите, к центральной площади стекаются толпы людей. Многие из них не пошли сегодня на работу, чтобы протестовать против решения мэра и городского совета. Пожалуй, наиболее ясно отношение горожан к самоуправству не так давно избранного городского руководства можно выразить словами, которые мы видим на упущенном кем-то из демонстрантов и зацепившемся за шпиль ратуши воздушном шарике. Сейчас я попрошу оператора дать этот кадр покрупнее.
План сменился, и на весь экран появилось начертанное чьей-то неумелой рукой на голубом боку воздушного шарика утверждение:
 «Город - это мы!»