Заснеженная даль. Ч. 1, гл. 2

Глава вторая


Выйдя во двор, я зажмурился от яркого солнца. Небо, слегка хмурое с утра, стало необыкновенно чистым, ясным и глубоким. После дождливых и туманных дней, с тяжёлым грязным воздухом, со взвешенными и перемешанными частицами угольной пыли, гари и влаги. Я вздохнул глубоко и огляделся. Резво прыгая на ветвях ещё не распустившихся деревьев, чирикали вездесущие воробьи. Пёстрые куры во главе с краснобородым, горделиво прохаживающимся между ними, петухом-предводителем энергично разбрасывали ногами ещё не просохшую землю в поисках естественного корма.
- Ку-ка-ре-ку! – подал голос петух, подбадривая себя или радуясь погожему дню.
Коротко присвистнул маневровый паровоз, и звук этот мгновенно исчез в пространстве. «Весна!» - радостно застучало сердце, и я снова и снова глубоко вдыхал необыкновенно приятный воздух.
- Смотри какой я примус слепил, – подошел ко мне пятилетний Саша, весь перепачканный глиной, и, желая, конечно, чтоб я вылепил ему ещё лучший, с недоверием спросил: – А ты умеешь?
- И охота тебе в такой день в грязи копаться? – посмотрел я на его творение. – Иди руки вымой, а то от мамы достанется.
Началась четвёртая четверть учебного года – последние два месяца пребывания в школе. Приближалось то, о чём мечтали давно – избавление от утомительного однообразия школьного учения; приближалось и пугало неизвестностью. Все вокруг постоянно напоминали нам об особой ответственности для наших судеб этих последних дней, и мы, кажется, прониклись этим чувством до содрогания, разве что не могли преодолеть своего недостаточно развитого умения трудиться, притягательного влияния весенних солнечных улиц и тепла.
Оставив идеи общественного усовершенствования, не поддержанный товарищами замкнулся и крепко засел за учебники Ник; чувствовалась заставляющая и направляющая рука взявшихся за него родителей.
В школе нас старались не отвлекать от учёбы, разве что один только раз выводили на субботник по посадке кустарника вдоль железной дороги, да привлекли к участию в школьной спартакиаде.
Спартакиада открылась на городском стадионе парадом участников – спортивных команд классов – на уже зелёном футбольном поле. Завуч, жмурясь от солнца, произнёс приветственную речь и дал сигнал к подъёму флага соревнований на штоке перед трибуной. Так что обставлено всё было вполне серьёзно, настраивало на борьбу и привлекло внимание зрителей – учителей и нескольких родителей, других учеников школы, уклонившихся под разными предлогами от участия в соревнованиях… Наш класс «10-В» претендовал на командную победу, поэтому приятно было наблюдать выступление Кушнира – первое место в стометровке и даже обновлённый рекорд школы в тройном прыжке, сложном для исполнения виде. Но тут на старт вышел длинноногий Лындрик из конкурирующего с нами «10-А», носивший вполне соответствующее его комплекции прозвище «антилопа», и ещё трижды подправил рекорд. На четырехсотметровке Николаев – молодец! – зацепился за лидера и занял второе место. Меня определили прыгать в высоту, с результатом в метр сорок призёром, конечно, не стал, но принёс команде некоторые очки. А девушки наши порадовали первыми местами в беге на сто, двести метров, метании диска, толкании ядра… Понятно, что с такими бегунами и бегуньями и в эстафетах мы выглядели неплохо, и по сумме набранных очков класс уверенно завоевал первое место.
Уставший и довольный, я пришёл домой. Во дворе, в тени дома, на скамеечке сидел дед и, как всегда, когда мы оказывались здесь вместе, затеял философский спор.
- Вот ты говоришь, что все живут честно, – заговорил он неспешно, ожидая, когда я повернусь и стану слушать; такого я никогда не говорил, и сказано то было, разумеется, для завязки.
Я присел на другую скамеечку, рядом.
- Захотелось директору выгнать рабочего, – продолжал дед развивать тезис, – и выгнал. Тот – в профсоюз. Там постановили восстановить на работе. Директор не подчиняется. Тогда рабочий – в суд. Суд тоже решил восстановить. Директор снова не подчиняется. Прокурор потребовал восстановить, но директор так и не подчинился.
Дед поджёг загнутый вверх конец самокрутки; она вспыхнула, и, когда кончила гореть и начал тлеть табак, закурил. Эту историю я слышал от него уже не раз, но не перебивал его, обдумывая свой новый ход в как бы повторяющейся шахматной партии.
- Это вы в газете прочитали?
- Так! – не затягиваясь пыхнул дымом дед.
- Вот видите, как здорово – на стороне рабочего все – и профсоюз, и суд, прокуратура, и газеты…
- А бюрократ оказался сильнее!
- До поры до времени! Раз попал в газету – несдобровать. Но вот в той газете разве только такой случай описан? Пишут же, наверное, и о том, как хороший директор и рабочий коллективно добились успехов. Почему же мы говорим не об этом? Чтоб доказать, что все живут нечестно?
Дед, окутанный облаком ядовитого дыма, сидел, облокотившись на разведённые колени, с отсутствующим взглядом. Сидел так долго, уйдя в себя и как будто забыв о споре; мне казалось, что думает он о чём-то очень далёком, может быть, о том времени, когда был молод и силён. Мне становилось жаль его.
- О чем вы думаете? – спросил я. – Ведь думы голову сушат. Возьмите лучше книгу почитайте, легче будет.
- Нет, плохо вижу!
- А вы очки наденьте.
- Всё равно не то! Не то...
Помолчали.
- Всё зло - от денег! – вдруг сменил тему дед. - Ради них люди готовы на всё. Никто знать тебя не хочет и не уважает, если ты без денег. Ради них – из жадности – воруют, убивают…
- Не деньги, а частная собственность! – изложил я приобретённое во время каникул понимание причины всех трагедий и бед человечества. – Это она порождает эгоизм, стяжательство, жажду денег любой ценой. А буржуазному индивидуалисту никто, кроме собственной шкуры, не нужен. И ничто, кроме собственности, не нужно. Ради неё, как показала история, люди готовы на любое преступление.
- Жадность к деньгам… Так было, и так будет всегда.
- Было, и то не всегда. И не будет! Ради освобождения от этого и свершилась революция…
- Ради освобождения? Может быть. А что получилось в результате?
- … И новое поколение будет жить при коммунизме.
- Да никогда коммунизма не будет! Человек по натуре, по природе своей очень жаден. Люди жаждут денег, власти, и их собственные шкурные интересы всегда были и будут выше всего. Ни религия, ни коммунизм их натуру не изменит.
- Кто жаждет? Павел Корчагин? Зоя Космодемьянская, Александр Матросов? А другие герои?
- Выдуманные все эти герои!
- Выдуманные? С чего вы взяли? Корчагин с натуры списан…
- Потому что в большинстве своем люди трусливые и жадные. Это уж точно я знаю.
- Может, выдумано то, что все трусливые и жадные? Как же тогда войну такую выиграли? Это, может, у вас, когда с японцами воевали или в первую мировую, трусливые были…
- Герои всегда были и с той, и с другой стороны, но они погоды никогда не делали! И люди в большинстве своём не герои, а самые обыкновенные.
Дискуссия зашла в тупик – трудно доказать деду, что жизнь прогрессирует, что всё больше людей отходят от чисто инстинктивных устремлений, но не могу высказаться убедительно.
- Вот курица ходит и думает лишь об одном – как бы поесть да в тёплый курятник забраться. Так что, по-вашему, человек тоже только об этом и думает? Он же - мыслящий.
- Мыслящий! О том, как взять не только то, что из-под ног достать можно, как курица, но и как у других заграбастать. Человек хуже любого зверя, не только курицы!
Закончив курить, дед неторопливо ушёл куда-то, а я ещё сидел, озадаченный, не торопясь заходить в прохладу дома.
Вдруг через забор со стороны вокзала быстро перелез какой-то парень и напрямую, по грядкам через огород, побежал, пересекая двор. За ним показался Виктор, ещё быстрее перескочил забор и настиг беглеца, когда тот одолевал ограду с противоположной стороны двора, на улицу, сильным ударом по спине свалил его на землю. Всё это произошло столь быстро, что я опешил и только сейчас подумал, что надо бы помочь брату, но Виктор в помощи не нуждался. Он за шиворот поднял с земли несопротивлявшегося парня и повёл его к калитке – сдавать в милицию; был он членом дружины по охране общественного порядка на железной дороге, и довольно активным.
- С поезда бежал! – пояснил он, но я так и не понял, в чём вина сникшего под его хваткой парня.
Видать, вот такие гастролирующие по железным дорогам бродяги и воры, должно быть, и обокрали недавно квартиру тёти Ольги, утащили через выбитое окно всю нажитую с трудом одежду и постельное бельё. Откуда только такие подонки берутся!

***

Последний звонок. Классы выстроились в квадратном дворе школы – с одной стороны десятые выпускные, слева от них девятые, напротив седьмые и восьмые, а справа с букетами цветов стояли хоть и подросшие, но маленькие первоклассники. За ними взрослые – взволнованные родители, учителя, за забором останавливались любопытные прохожие.
Последний учебный день! За десять лет так привыкли к школе, что хоть и знали, но не чувствовали, что когда-то она может уйти в прошлое.
Десятиклассники вышли и стали цепочкой напротив первоклассников, у каждого в руках небольшой подарок. Я отчётливо вспомнил, как впервые шёл в школу в пасмурный холодноватый день, которой казался ярким и замечательным, особенно почему-то радовался, когда перешёл во второй класс. Потом пошли однообразные будни, заботы, третий, четвертый классы один за другим, первые экзамены, другие классы...
Директор школы, Сазонт Михайлович, поздравил выпускников с завершением трудного пути, пожелал успешно сдать экзамены на аттестат зрелости. Выступили и от десятиклассников – поблагодарили учителей и школу. А потом к нам  подошли малыши, чтоб вручить цветы, и мы, нарушив строй, пошли им навстречу. Ко мне подбежал вихрастый мальчишка с конопушками на носу и пониже всех ростом – таким был и я когда-то, подал цветы, быстренько взял у меня в подарок книжку и хотел уже уйти, но я придержал его.               
- Желаю тебе отлично учиться! Скоро, очень скоро станешь таким же большим, как мы. Да! – Мальчишка плохо понимал меня и всё стремился убежать на своё прежнее место напротив, а я похлопывал его по плечу и говорил, и выходило почему-то так, как с нами всегда говорили учителя и взрослые. – Желаю тебе стать… настоящим человеком! – заключил я и отпустил его наконец.
И начались выпускные экзамены. Много экзаменов, из которых первыми шли самые грозные, письменные, и начало всему – сочинение по русской литературе. Проверка не только знания произведений русских и советских писателей, и грамотности, а умения мыслить и идеологической зрелости. Последнее, однако, волновало меньше всего, ибо каждый знал что от него требуется, а вот оставшиеся непрочитанными книги из большой школьной программы, известные лишь по отрывкам, обзорным критическим описаниям, вызывали тревогу у большинства выпускников, пришедших в школу за час до начала экзамена, а некоторые и того раньше.
- Хлопцы, я знаю тему сочинения! – загадочно сообщил кто-то.
- Ха! И какая же? – обращались с затаённой надеждой к нему окружающие – вдруг хоть частично просочилась информация о темах сочинения; нервное возбуждение побуждает верить всему, что касается предмета волнения.
- Обязательно будет «Мать» Горького, образ Павла Власова. В прошлом году потому что не было. Давно не было! Если окажется не то – порешите меня на месте!
Нервный смех заглушал его последние слова.
- Подождите! А юбилей какого писателя отмечали в этом году? – строили догадки другие.
Ровно в девять прозвучал звонок, приглашая всех в актовый зал, где было расставлено множество парт – отдельная для каждого. Стол экзаменационной комиссии накрыт белой скатертью, на нём стоят яркие букеты цветов и графин с водой. В руках председателя комиссии – самого завуча! - появился белый конверт. Нервное напряжение достигло предела, все затаили дыхание, отчетливо слыша биение своих сердец. Завуч неторопливо и осторожно вскрыл конверт, аккуратно вынул сложенный вдвое лист бумаги и развернул его, удовлетворяя собственное любопытство, быстро пробежал взглядом, затем неторопливо и отчетливо прочитал три заданные темы. Обычные темы, без всякого подвоха. Раздались радостные возгласы и аплодисменты, заулыбались такой реакции и учителя.
Шесть часов отводилось на написание сочинения. Я писал образ коммуниста Давыдова по «Поднятой целине» Шолохова – произведения, вызывающего даже у нас некоторое недоумение: сложный и, как мы уже понимали, порой трагический процесс коллективизации завершился внезапно и фантастически просто, с шуточками, всеобщим миром и согласием. Так в жизни быть не могло! Однако образ идеологически выдержанного и житейски мудрого рабочего и моряка, руководившего преобразованием казацкой станицы, его дух были понятны и даже близки. Так что проблем с содержанием сочинения не оказалось, осталось только проявить осторожность и избежать употребления слов, вызывающих сомнение в правильности их написания. Последнее, похоже, удалось, и получилось – среди немногих – на отличную оценку.
- Что ж ты не сказал, что завтрак нужно на экзамен принести? – спросила меня бабушка; прошедший в школах выпускной экзамен обсуждал, казалось, весь город.

***

Трудно готовиться к экзаменам из-за несобранности, постоянного непроизвольного отвлечения внимания, непреодолимого сопротивления не приученного к длительной, сосредоточенной и целенаправленной работе ума, хотя казалось, что виной тому окружающая домашняя обстановка со множеством отвлекающих факторов. С подобными проблемами, видать, сталкивались и мои друзья, поэтому перед следующим экзаменом мы решили отправиться заниматься на речку.
Обычно все населённые пункты Подолья изначально прижимались к водоемам, хоть мало-мальским речушкам, прятались в низинах, а Жмеринка взобралась к вокзалу на возвышенность, и до ближайшей речки от неё несколько километров, что создавало для горожан некоторые проблемы с отдыхом. Так что мы взяли с собой велосипед Ника, зажали под пружину багажника книги, вышли за город и взяли старт – Ник на педалях, а я и Митя – бегом следом за ним, от железнодорожного переезда на выезде из города до леса на склоне речной долины. После утомительного бега под знойным солнцем было особенно приятно оказаться в тени прохладного леса, где ещё не высохшие от росы ветви скользили мокрой листвой по обнажённому по пояс разгорячённому телу, оставляя мокрый след. Лучи солнца не проникали сюда, но чувствовались во всём – в особой чистоте воздуха, голубом небе в просветах крон деревьев, в чётко доносившемся издали куковании кукушки.
- Ух ты! – восторженно воскликнул Митя, оглядываясь в разные стороны. – Не думал, что в лесу уже так хорошо.
- Да, представь себе! – откликнулся толкавший впереди по сырой дорожке велосипед Ник. – Уже всё в полном расцвете. Нас, как видишь, не ждёт!
- Между прочим, существует легенда будто в этом лесу турки золото закопали, - заметил Митя. – Так что можно поискать.
- Ха! Как сдадим экзамен, так сразу займёмся.
Лес вскоре перешёл в высокий густой кустарник. Дорожка петляла, вписываясь между сходящимися вплотную ветвями, пока не вывела на залитый солнечным светом пологий зелёный лужок. Справа пространство ограничивала небольшая возвышенность, сглаженная едва взошедшими посевами, слева в низине заманчиво блестела спокойная поверхность реки между сплошь заросшими молодым камышом берегами. Под ногами ковёр зелени, над головой чистое голубое небо.
- Чертовски красивое небо! – воскликнул я. – Кажется, таким его ни разу не видел.
- А я думал, что на самом деле красивое, а оно, оказывается,  чертовское, – отреагировал Ник, на что я и рассчитывал. – Где будем располагаться?
- Нет, ты только посмотри! Ни один художник, даже самый знаменитый, такое не изобразит. Где ж такие краски взять? Разве что окунуть в небо полотно, иначе никак. И почему только люди не живут в таких местах? Прижались к железной дороге и заводским трубам, дышат гарью.
- Почему? – не сразу отреагировал высматривающий подходящее для расположения место Ник. – Да потому, что благодатная земля эта принадлежала какому-то помещику, и прочий люд был вынужден селиться где попало. Так и живут там по привычке.
Мы разделись, искупались в чистой и ещё непрогретой воде, заплывая вверх и вниз по течению, столь медленному, что невозможно было определить его направление. Среди зелени камышей белели чистенькие красавицы лилии, к которым нельзя было подступиться из-за густых водорослей, переплетавшихся на ногах, обволакивающих руки. При приближении с плавающих листьев в воду неохотно спрыгивали потревоженные нашим вторжением зелёные лягушки, и всё это действовало неприятно, так что от затеи пришлось отказаться.
Накупавшись, мы взялись за учебники, но всё время отвлекались – положение лёжа не самое лучшее для плодотворной работы с книгой. А тут ещё откуда-то появились пасущиеся низкорослые лошади, постепенно приближавшиеся к водопою. Мы решили искупать их и пытались вскочить верхом на самых смирных, но удалось это только Мите, да и то лошадь никак не реагировала на его понукания и далее чем по брюхо в воду не пошла. Так что купаться нам пришлось самим, после чего снова открыли учебники. Но впечатлений было так много, что учёба никак не шла. А вскоре наступило и время отправляться домой.
- Давайте всё же нарвём лилий! – предложил Митя и решительно двинулся в камыши.
Я не представлял, как нам удастся это сделать, но последовал за ним, ступая по илистому дну и растениям, очень похожим на скользких змей. Становилось всё глубже, и подводная растительность опутывала уже не только ноги, но и живот, грудь - всё тело.
- Какая чертовщина! – воскликнул я, стараясь не поддаваться неприятному ощущению и отвратительным ассоциациям в этом лягушечьем царстве. Наконец среди камышей открылось окно, украшенное цветами. Митя уже едва доставал ногами дно и задирал голову как можно выше.
- Я буду рвать здесь, а ты плыви дальше, – сказал он. – Я дальше не смогу.
Он нырнул, стараясь оборвать стебель как можно ближе к корню, и через мгновение на поверхности показалась облепленная водорослями его голова, с глазами навыкате, нацеливающимися на другой цветок. Я попытался плыть, но запутывались руки и пришлось снова идти, едва касаясь илистого дна пальцами ног. Теперь никто мне не расчищал путь и водоросли так плотно облепляли грудь, что время от времени приходилось отдирать их рукой. Противные зелёные лягушки не спешили покидать пригретые места, не двигались, пока я не приближался вплотную и не обдавал их в упор брызгали воды.
- Митя, ты где? Здесь столько жаб, что прямо перед носом прыгают.
- Зря Ник с нами не пошёл!
Сорвав один цветок, я замечал впереди ещё больший и ещё красивее и, забыв в азарте о неприятном окружении, энергично прорывался к нему, окончательно осмелев и разгоняя всякую живность. Нарвав большой пучок, подался обратно и помог Мите выбраться из зарослей.
Довольные собой, мы сложили лилии на траву перед Ником.
- Их там знаешь сколько! – воскликнул я.
- Давай ещё нарвём! – Митя понёсся было снова в камыши.
- Хватит! – остановил его Ник. – Домой пора.
Загоревшие, с пучками переброшенных через плечо лилий, мы вернулись в город.
А утром я с досадой обнаружил, что все лилии совершенно увяли, обмякли даже толстые упругие стебли. И зачем только мы их сорвали, превратив красоту в ничто!

***

Завершились экзамены, и в школе для нас оставалось только одно мероприятие – выпускной вечер. И меня всё более тревожил вопрос – в чём пойду на него, ведь единственные брюки давно уже расползались на заднем месте и приходилось ежедневно вечером штопать их, чтоб было что надеть на следующий день. Но тут вдруг появилась мать и привезла коричневый костюм, рубашку с галстуком и туфли – всё новое. Я почувствовал облегчение и восторг от всего, что сейчас происходит в жизни.
Выпускной вечер класса проходил в приведённом в праздничный вид помещении столовой у вокзала, куда все мы пришли с родителями. На торжественную часть стулья расставили рядами, между отодвинутыми к стенам столами, предназначенными для продолжения вечера. В президиуме заняли места наш директор, не по возрасту серьёзный представитель райкома комсомола, руководители выпускных классов – растроганные Людмила Дмитриевна, Зоя Андреевна и наш Аркадий Иосифович; от последнего проявления такой чувственности мы никак не ожидали.
Приглашённый на вечер духовой оркестр заиграл гимн Советского Союза. Сазонт Михайлович поздравил выпускников с окончанием школы и произнёс проникновенную речь – всегда помните школу, своих учителей, ваших товарищей.
- Ваши знания, ваши руки, молодой задор и энергию ждут в институтах и техникумах, на заводах и фабриках, колхозах и совхозах. Вам открываются большие возможности в выборе дальнейшего жизненного пути, вас ждёт светлое будущее. Надеюсь, что вы продолжите лучшие традиции тех, кто воспитывался в стенах нашей школы, и будете приходить сюда как к вашим истокам – куда бы ни забросила вас судьба. Мы всегда будем рады видеть вас!
 Понизившимся до хрипоты голосом он пожелал нам счастливых судеб, после чего передал слово Людмиле Дмитриевне.
- Педагогический совет вынес решение выдать аттестаты зрелости следующим ученикам – Скрипнику, награждённому золотой медалью...
Шквал аплодисментов, оркестр заиграл туш.
Один за другим выходили выпускники десятого «А», десятого «Б», и вот наш - десятый «В».
- ... Кушниру, награждённому серебряной  медалью…
А потом под аплодисменты и оркестр последовали за аттестатами зрелости и все мы; наскоро рассмотрев их и показав друг другу, отдали родителям и занялись переустройством зала, после чего сели за столы с вином и закуской – теперь нас считали взрослыми. Какая-то растроганная интеллигентная женщина из родительского комитета произнёсла тост за учителей:
- Спасибо вам за то, что вы, не щадя сил своих и энергии, воспитывали и довели до зрелости наших детей.
Оркестр заиграл знакомый уже многим поколениям выпускников школьный вальс, за ним – мелодия из недавно вышедшего – как будто в дар и назидание выпускникам этого года - кинофильма «Разные судьбы»:
С детских лет стать взрослыми спешили мы,
Торопили школьные года,
Для того, чтоб детством дорожили мы,
Надо с ним расстаться навсегда…
Какие точные слова! Какая трогательная мелодия! Непривычно аккуратные, в новеньких костюмах и при галстуках кружатся в девушками мои товарищи – Николаев, Тимофеев, Школьный, Далека… Как-то даже не верится, что больше не сядешь за школьную парту рядом с Ником, Тимой, Вовкой, Митей, а появятся Олег Николаевич и Тимофей Григорьевич, Владимир, Дмитрий  …
В тот момент вечера, когда, побыв с нами, учителя и родители вежливо оставили нас одних, с нами всеми стал прощаться и Кушнир – по какой-то причине он уезжал из города уже сейчас. Он подошёл и ко мне.
- Ну, Валера, прощай! – двумя руками он охватил мою ладонь. – Желаю тебе всего хорошего, поступи куда захочешь.
- Спасибо! И тебе того желаю.
И я тряс обе его руки, и высказывал наилучшие пожелания, и переживал неожиданную мысль о том, что расстаёмся мы навсегда, и не находил подходящих для выражения этого чувства слов. Потом он прощался с другими товарищами, последний раз смотрел им в глаза, а я уже со стороны наблюдал за этим необыкновенным явлением жизни. «Навсегда расстаёмся! Навсегда уходит из школы десятый класс ''В"! Навсегда. И всех нас ждут разные судьбы...»

***

Кончалось время и моего пребывания в Жмеринке. На другой день  после выпускного мы с матерью шли по городу и, свернув на одну из улиц недалеко от центра, она показала одноэтажный деревянный крашеный дом с высоким крыльцом:
- В этом доме мы жили до войны.
Ровно двадцать дет назад! Тогда ей, как и мне сейчас, тоже было семнадцать! Семнадцатилетней девушкой моя мама ходила по этим улицам, совсем мало, оказывается, изменившимся за время, казавшееся мне давно ушедшим. Невероятно, что этот дом, под ещё даже не проржавевшей железной крышей и с деревянным не сгнившим крыльцом, столь давнишний, что находился за пределами всей моей жизни, остался, как пояснила мать, точно таким, как и раньше, до войны. И, что ещё больше поразило, мать даже спросила у выглянувшей женщины хозяйку, и я ожидал далее, что появится какая-то древняя старушка, или, из-за её немощи, нас пригласят к ней, но та, выходит, была ещё столь деятельной, что её даже не оказалось в этот момент дома. До сих пор всё, что было в этом мире до меня, воспринималось сливавшимся с ушедшей в прошлое и историю вечностью, как эпоха до нашей эры, и вдруг оно стало столь осязаемым, почти реальным. Здесь, в этом, выходит, почти не изменившемся городе, родился, бегал босоногим мальчишкой и вырос мой отец, тоже стал семнадцатилетним, ходил по этим улицам под таким же сияющим солнцем…
Удивительное течение времени, которое воспринимаешь в меняющейся сейчас собственной жизни, когда уже можешь сказать – что-то было и уже прошло навсегда, и стало прошлым. И чувствуешь соприкосновение с ожившей историей других людей и всего человечества, идущего лишь по небольшому отрезку отведённого им в вечности пути.