Заснеженная даль. Ч. 3, гл. 1

Часть третья


Глава первая


Приехав в город на каникулы дневным рейсом автобуса, уже вечером Южанинов направился во Дворец культуры, в драмкружок, декламируя на ходу: «Здесь мой дом и там мои друзья… » Войдя в просторный холл, спросил на всякий случай дежурную, есть ли кто.
- Да они тут каждый день чуть ли не с утра! – ответила та.
Он оставил тяжёлое зимнее пальто в работающей на самообслуживании раздевалке и прошёл в коридор, где костюмерные. Почти сразу увидел раскрытые двери комнат и живо проходящих на сцену и обратно людей – шла репетиция. Вот прошмыгнул Юрий Буланов, староста кружка, на кого возложены декорации, костюмы, да ещё и сам играет. А вот и Валентин Новиков, режиссёр, невысокий и энергичный, кругленький лицом и телом, одетый в рубашку с погончиками.
- А, студент приехал!  – заметил он уже подошедшего по коридору ближе Южанинова, остановился и спросил своим мягким проникающим голосом, широко улыбаясь и опережая ответное приветствие: – Время есть?
- Да, пока свободен.
- Тогда, Боря, нам поможешь! Мы тут представление – «Блин» очередной готовим. Сделаете с Плаховым эпизод из «Обыкновенного чуда». Не забыл текст?
- Не забыл. А какой эпизод?
- Встречу первого министра с министром-администратором.
- Хорошо! Надо только текст всё же прочитать. Да с Плаховым прорепетировать не мешало бы. Он здесь?
- Нет! Завтра будет.
- Приду завтра. Как вы тут живёте?
- Да ничего! Ставили в Челябинске спектакль Арбузова «Город на заре», и нам присвоили звание народного театра драмы. Не за один спектакль, конечно, а за всё. Считай, уже десяток их у нас наберётся.
- Да? Жаль, что не сообщили мне – обязательно пришёл бы посмотреть.
- Валя, можно тебя на минутку? – со стороны сцены выглянул Кулиничев, заметил Южанинова: - А, Боря появился? Здоров!
- Здравствуй!
Оставшись один, Южанинов прошёл на сцену, где шла репетиция:
- …Детей нужно баловать – тогда из них выйдут настоящие разбойники…
«Это из “Снежной королевы” – вспомнил он. Посмотрел на репетицию со стороны, ещё поздоровался кое с кем, увидел, что все заняты и им не до него. Заглянул в костюмерные.
- Пришлите нам ваших ребят-старшеклассников в качестве осветителей, – просил кого-то по телефону Новиков. – С этого у нас почти все начинали, потом становились артистами и переходили на сцену.
Как всё же умел находить и притягивать к себе людей Новиков!
Борис ещё немного понаблюдал за подготовкой не только самодеятельности, но и всех тех, кто готовился рассказать на представлении о новостях политики и городской жизни. Появились ребята из знаменитого в городе самодеятельного джаз-эстрадного оркестра инженера-конструктора Андреева, поэты местного литературного объединения «Тропа»… «Приду завтра!» – решил он, зная, что у Новикова всё по расписанию и приглашены только участники той или иной сценки.
Он вышел из Дворца. Сразу почувствовалось, что к вечеру берёт крепкий морозец. Домой идти передумал и, подняв воротник пальто, чтоб прикрыть уши, неторопливо пошёл вниз по бульвару Свердлова, слушая, как поскрипывает свежевыпавший снег под ногами, и подбирая интонации для своей роли:
- «Здравствуйте! Я сказал здравствуйте!
- Виделись! – буркнул ему в ответ занятый подсчётом денег министр-администратор.
- Почему вы так невежливы со мной? Почему вы так со мной невежливы?
- Я не сказал вам ни одного плохого слова! А будете мешать – лишу сладкого!..»
Вспомнилось, как попал в драму, как зарождался этот спектакль. Так же приехал на зимние каникулы из техникума, зашёл в клуб и попал на репетицию. Вдруг подошёл Новиков и, почти как сегодня, попросил помочь – некому сыграть роль милиционера, а завтра спектакль, выручай. Слов немного, роль эпизодическая. Тут же позвонил и договорился с каким-то милиционером, чтоб взять у него напрокат мундир. Сам Валентин тогда играл возрастную роль, которая давалась остальной молодёжи с трудом. Потом отыскал Бориса и пригласил репетировать следующий спектакль – «Беда от нежного сердца», который горожанами был принят очень хорошо. Артистов тогда премировали путёвками на несколько дней в заснеженный и тихий дом отдыха «Дальняя дача», расположенный у подножия последних перед необъятной сибирской равниной Уральских гор. Там за коллективным прочтением пьес Шварца в сумрачном прохладном зале и зародилась идея постановки «Обыкновенного чуда».
- Здравствуйте! Я сказал здравствуйте!..
В этот вечер, как раз возвращаясь из спортзала, я услышал как будто мне адресованное не очень ясное приветствие идущего в темноте навстречу человека, поздоровался в ответ и присмотрелся – кто же это.
- Южанинов моя фамилия!
- Борис, ты, что ли?
- Да, я! О, здравствуй! Какая неожиданная встреча!
- Сто лет тебя не видел! Куда пропал?
- Так я же учиться уехал. На каникулах сейчас.
- Ах, вот оно что!
- А ты как поживаешь?
- Да ничего вроде бы. Два сына уже имею.
- Да ну?! Поздравляю! Смотрю – тут все почти поженились, замуж повыходили…
- А чего дурака валять? Выучились, обустроились, пора решать очередную задачу жизни – детей растить.
- А живёшь где?
- На улицу Васильева недавно переехал, квартиру двухкомнатную сразу дали. Дом возле новой школы.
Помолчали, выговорившись, стоя друг против друга, не зная, что ещё спросить.
- Смотрю –  вроде знакомое лицо, и что-то бормочет…
- Репетирую роль. Приходи спектакль смотреть послезавтра.
- Спасибо! Пришёл бы, да некогда.
- Так всегда же некогда.
- Да, к сожалению, так!
***

Появившись однажды в конструкторском бюро, Жилин сказал мне с плохим настроением:
- Так работать не годится! На городской комсомольский субботник сколько от вас вышло комсомольцев? Шестьдесят, или шестьдесят пять всего лишь. Четверть состава организации! Знаю, что не хотят идти, но надо повысить требовательность, вызывать в комитет и наказывать. В конце концов, партийная организация и администрация помогут воздействовать. А сейчас ещё и подписка на комсомольские издания под угрозой…
- Я же предупреждал перед тем, как меня избирали, что имею такой недостаток – не склонен требовать так, чтоб кого-то заставлять, куда-то вызывать и наказывать. Не могу, и, честно говоря, не хочу этого делать.
- Не получается – надо переизбираться.
- Надо – значит надо! – согласился я. И добавил: –  Мы только и занимаемся тем, что заставляем. Ходить на собрания, заседания, субботники, выполнять поручения… Сейчас даже детей такими методами не воспитывают, какими мы пытаемся воздействовать на уже взрослых людей, – решил высказаться до конца. – Это в прежние времена можно было всех поголовно загнать в организацию и принуждать беспрекословно делать то, что требуют сверху. А ведь сейчас мы призываем комсомольцев мыслить и открыто выражать своё отношение, действовать только сознательно. Но получается, что с помощью администрации и других средств воздействия собираемся принуждать их.
- Принуждать к полезным для них и общества делам. И поведению, соответствующему их членству и обязанностям в комсомольской организации.
- А подписка – почему там, в редакциях, не заботятся о том, чтоб их издания были привлекательны для молодёжи? Чтоб наши комсомольцы, выписывающие десятки разных изданий, охотно брали их? Почему опять сваливают всякое проваленное ими дело на нас, превращая подписную кампанию в какую-то чёртову принудиловку…
Я хотел ещё сказать Юрию, что хотя сам он выходец из нашей среды и достоин уважения всеми как мыслящий и содержательный человек, поэт и бард, но вызывает недоверие у комсомольцев, воспринимается ими как политический карьерист, но не стал приводить столь неприятные факты; я ведь тоже, как секретарь, оказываюсь в таком же дурацком положении. Сказал о другом:
- Это же противоречивая система, и она должна быть приведена в соответствие с происшедшими в обществе изменениями, иначе рухнет. В комсомоле должен быть только тот, кто желает находиться и работать в этой организации. Кто сознает и разделяет её цели, кто готов работать вместе с нами ради этих целей по своей внутренней потребности. Единомышленники!
- ЦК требует увеличения рядов комсомола.
- Знаю, что требует, но не знаю, понимают ли они обстановку. А горком как передаточный бюрократический механизм соответственно требуете того же с нас. Да у нас из почти четырёх сотен молодых только шестеро не в комсомоле. А мы говорим о комсомоле как авангарде молодёжи. Бессмыслица! Меня недавно комсомолка одна спрашивает – что будет, если она подаст заявление о выходе из комсомола. Пришлось честно сказать, что будет иметь неприятности. Куда же это годится – самое настоящее насилие над личностью! Чему мы воспитываем – гражданской трусости и лицемерию?
- Интересный способ самооправдания! Везде условия одинаковые, так почему же у других работа поставлена лучше?
- Лучше? В принципе везде одинаково, представляют только лучше!
- Ты бы к Скурихину сходил.
- Да был уже не раз! Как у всех там – есть много хорошего, но делается оно немногими энтузиастами. А остальные? На отчётном их собрании был – кто не дремлет или не отдыхает, не читает газету или не играет в шахматы, меж собой говорят обо всём как есть. Как сзади меня выразился кто-то о демократическом централизме – это когда все вместе «за» и каждый в отдельности «против». Что комсомольская организация не имеет никаких прав – только подметать недостатки, а приди с предложением как недостатки эти убрать в корне – в шею погонят… А меж тем растёт бюрократизм, возникают синекуры.
Помолчали, думая каждый о своём.
- Вот решили начальники упразднить мастерские в секторах, свести их в один экспериментальный цех в целях, как говорится в приказе, «лучшего использования материалов и оборудования». И как ни пытались мы доказать на собраниях, партийно-хозяйственном активе, что оперативность разработки изделий от этого пострадает, всё равно упразднили. Если раньше деталь можно было изготовить в течение дня, то теперь только по заявкам с многочисленными подписями, после ненужной на этой стадии технологической проработки – не раньше месяца. Оборудование, может быть, и используется лучше, а основная функция системы разработки пострадала. Какое уж тут ускорение научно-технического прогресса! Сейчас вышел ещё один приказ директора – сдать на склады из лабораторий все радиоэлементы, с той же целью – «лучшего использования». Но, как известно, в нужный момент то нет кладовщицы, то у них переучёт, то заранее не заказано. Этот приказ просто проигнорировали, как убийственный для процесса разработки. Только такими партизанскими методами, выходит, можно бороться с нашей растущей бюрократией.
- Что ж, такова жизнь! Вспомни Ленина, который отвечал на жалобу уволенных за борьбу с недостатками комсомольцев – потому их победил бюрократ, что они недостаточно подготовились к взятию крепости, пошли не неё в лоб, который и расшибли. Право, чтоб нас слушали, надо завоевать.
- А ведь Скурихин – очень хороший организатор, настойчивый и активный, не то что я, – так почему же и у него в организации то же, что и у всех других? Актив работает на совесть, а остальные? Да и не только у него! Вот кричащее письмо в «Комсомольскую правду», - достал из стола газету. – Комсорг пишет – ничего не получается, помогите. Газета призвала читателей поделиться опытом своей работы и помочь. И что? Открытая газетой рубрика так и не состоялась. Это же явление чрезвычайной важности, – потряс я газетой, – а его замолчали. А выступающие у нас на собраниях руководители и партийцы, которые во всех безобразиях виновны больше других, поносят комсомольцев за их пассивность. Но ведь в большинстве своём это неплохие люди, только не склонные проявлять общественную активность, как мы, и зачастую оттого, что не хотят принимать существующие «правила игры». Так за что же мы постоянно подвергаем их нравственному унижению, выискивая идеологических противников – объекты для борьбы и воспитания? Вызывая, в конце концов, отвращение к Коммунистическому союзу молодёжи и вообще ко всему, что связано со словом «коммунистический»? Эти, что ли, результаты являются целью нашего воспитания?
Жилин поднялся, давая понять, что разговор лишён смысла:
- Я пойду в партком говорить о твоем переизбрании.
Через полчаса позвонил секретарь парткома:
- Зайди!
- Хорошо, Анатолий Семёнович!
Секретарь парткома Карпов, переведенный к нам недавно с Челябинского тракторного, был уже один.
- Садись! – взглянул он на меня оценивающе и с некоторой усмешкой. Поднявшись, пожал руку и усмехнулся. – Тут только что Жилин у меня был – снимать тебя пришёл.
- Знаю! Разговаривал с ним.
- Так я дал ему от ворот поворот! Он когда здесь секретарём был, то дела обстояли нисколько не лучше, чем сейчас. Ишь каким начальником стал!
- Прав он, дела в комсомоле действительно неважнецкие.
- Что? Я бы не сказал. Проблем у всех много! Партком не согласится на замену, так что иди и спокойно работай.
- Как же спокойно работать, когда наши методы работы не соответствуют обстановке, цели и… здравому смыслу.
- Ох, далеко загнул! – И поучил: – Научись правильно отчитываться, а то действительно кому-то может показаться, что мы хуже других.
Учиться последнему я не хотел, как и спорить ещё и с секретарём парткома, склонным более к практичным действиям, чем к дискуссиям; у него есть свои проблемы. На днях, например, вопреки его настоянию члены парткома решили не вывешивать на стенде наглядной агитации «Моральный кодекс строителя коммунизма», и не потому, что против, а как не несущий новую информацию. Тоже и лозунг «Слава КПСС!», как адресованный самим себе. Да и запал спорить у меня уже прошёл – выговорился больше некуда. Доработаю, конечно, до перевыборов, и с меня хватит, надоело находиться между вышестоящими комсомольскими органами и безразличными и к ним, и к нам комсомольцами, и пусть живут как хотят и те, и другие.
Уже впоследствии, на банкете комсомольского актива в день рождения комсомола, когда после выпитого люди становятся более откровенными, я снова завёл разговор с Жилиным – понимает ли он сам ситуацию в комсомоле или строит иллюзии?
- Да, конечно понимаю! – согласился он.
- А сверху знают?
- Поляничко, секретарь нашего обкома, знает. Когда недавно приезжал к нам, мы подробно и откровенно обо всём говорили. Приблизительно так, как тогда с тобой. Очень, между прочим, толковый человек. Незаурядная личность!
- Тогда кто же управляет страной, если понимающие ситуацию и на таком уровне изменить ничего не могут? Что это за система? Кому же всё-таки принадлежит власть в стране?
Конечно, не народу, как много говорят, и не рабочим, от имени которых якобы выступает партия, – невольно приходило в голову заключение, противоречившее всему нагромождению политической пропаганды, но повсюду видно было лишь его подтверждение. Там, наверху, власть принадлежит не Коммунистической партии, не Верховному Совету, куда выборы проходят с большой помпой, и даже не Центральному Комитету партии. Так кому же? Вывод был потрясающим – некой правящей группировке, этакой самовоспроизводящейся элите, обеспечивающей карьеру и власть своим представителям. Быть может, и по этой причине – власть имущие люди заняты другим – в стране до сих пор нет и давно провозглашённого социализма, ибо не реализуется его основной принцип «каждому по труду»; то все знают и понимают, много пишется в прессе, говорят лекторы и пропагандисты, приводятся вопиющие факты бесхозяйственности, но ничего не меняется.
Идеи коммунизма как прогноз развития человечества, научная гипотеза о его будущем состоянии как цивилизованного общества с всесторонне развитыми индивидами не являлись целью для нынешней власти, как и для многих совершенно не веривших этой власти граждан. Лишь частью общества, которая и определяет небывалое в истории человечества объединение самоотверженных, добросовестных и трудолюбивых, образующих общность под названием «советский народ», идеи коммунизма и его мораль приняты, и по ним они живут вопреки всем обстоятельствам…
- Создаётся впечатление, что основные идеи нашего общества находят отклик только в сознании простых людей, а не у тех, кто ими руководит и к этим идеям их призывает. Какая-то инерционная глыба, которая всех нас давит. И что же делать? – спросил Жилина.
- Работать! Мы же делаем полезное дело – вовлекаем всех в нужные для общества дела, воспитываем в духе высокой нравственности и патриотизма, боремся против пьянства, хулиганства… Трудно, конечно, но с чего бы это жизнь должна быть лёгкой?
- Я в ЦК, через газету «Комсомольская правда», обращусь. Напишу всё как есть!
- Дашь прочитать?
- Да! Обсудим с активом.
***

Я позвонил Юре Скурихину и предложил встретиться для обмена опытом и пригласительными билетами на вечера отдыха сотрудников, посвящённые Международному женскому дню.
- Не могу сегодня, ажиотаж с вечером! – сказал он скороговоркой очень занятого делом человека. – Да и билеты у нас ещё не отпечатаны. Генеральная репетиция сегодня, а тут ещё и команду легкоатлетическую формируем. Чтоб с вашей монополией на победы в эстафете покончить. У вас генеральная репетиция прошла?
- Да, вчера.
- Вам легче! Давай завтра или послезавтра созвонимся.
По дороге во Дворец культуры Скурихин зашёл в магазин. Слегка сдвинув на затылок большую меховую шапку, он осматривал витрину – что бы порекомендовать подобрать в качестве призов на вечер отдыха. Выделил ему Захаренков специально для этого немалую премию. И разнос устроил на оперативке начальникам за то, что некоторых задействованных в концерте работников своих не отпускают на репетицию – некому, мол, работать.
- Работать некому? – саркастически переспросил их Александр Дмитриевич. - Я сейчас пройду по коридорам и курилкам и найду вам сразу! – И добавил: - Не одной работой люди наши жить должны!
После этого возражений ни у кого не осталось, так что репетиции художественной самодеятельности проходили без срывов. Главный конструктор оказывает мощную поддержку любым полезным общественным делам, и это в значительной мере обеспечивает их успех; не то что в некоторых организациях, где узколобые администраторы стоят от них в стороне.
Слух о предстоящем праздничном вечере уже прошёл по городу, и встреченные донимают Скурихина, как задействованного в его организации комсомольского секретаря, – не найдёт ли он для них билет. Концерт большой и обещает быть отменным, в два отделения. Вадим Андреев постарался, со своими ребятами новую оркестровую программу подготовил. Сегодня – генеральная репетиция, на которой надо побывать.
Размышляя и рассматривая витрину, Скурихин продвигался по магазину, когда вдруг услышал:
- Что у вас за шапка такая интересная?
Перед ним остановилась, рассматривая шапку, Феоктистова, начальник отдела газодинамики.
- Здравствуйте, Екатерина Алексеевна! – обрадовано поприветствовал её Скурихин и потрогал шапку. – Прислали мне в подарок друзья из Якутска.
Роскошная заячья шапка с длинными, почти до пояса запахивающимися на шее наушниками, действительно производила впечатление на окружающих. Многие просили продать её, и за большие деньги, предлагали пятьдесят рублей – вдвое больше цены полушубка! И то, что на неё обратила внимание очень уважаемая всеми Феоктистова, женщина – доктор наук – единственная на предприятии, трижды лауреат, загоняющая в хитромудрые приборы дьявольскую силу взрыва, да ещё и член областного совета и ЦК профсоюза, было очень приятно. Знали они друг друга как сотрудники одного КБ, но до сих пор ни разу лично не обращались и не разговаривали.
Феоктистова, женщина среднего роста, лет пятидесяти, с высоким лбом и серо-голубыми глазами, слегка наклонив голову и сдержанно улыбаясь, что делало её строгое лицо по-настоящему женственным, всё ещё с интересом рассматривала шапку.
- Но это, конечно, женский наряд, а не для мужчин, – вдруг сказала она.
- Что вы, Екатерина Алексеевна, – забеспокоился Скурихин. – В таком головном уборе охотники в Сибири ходят постоянно, в тайге промышляют…
- Здесь же вам не тайга, и вы – не охотник!
Она повернулась и пошла, а расстроенный Скурихин всё ещё с некоторым недоумением смотрел этой знаменитой женщине вслед.
Придя домой, он прошёл в комнату и бросил шапку на диван.
- Забраковали мою шапку окончательно! – сказал он жене Алле.
- Что такое? – не поняла она.
- Да вот, Феоктистову встретил, она и раскритиковала.
- Женщина она строгая и требовательная, это известно.
- Так что носить я шапку эту не буду! Давай лучше сошьём из неё что-нибудь нашей Светочке.
- Твой же отец говорил тебе – не носи её.
- Отец меня всегда и за всё критиковал! Где моя старая шапка?
- В шкафу! А ты что, собираешься куда-то?
- На репетицию! Генеральную. Я же тебя предупреждал.
- А! У нас сотрудники спрашивают – не найдётся ли пригласительных билетов…
- Этими билетами меня уже все заколебали! Всё равно ведь пролезут любыми путями все, кому нужно, и будет, как всегда – яблоку упасть негде.

***

Тюкая пальцами в клавиши букв печатной машинки, за несколько вечеров я распечатал результаты своего социологического исследования и передал их для ознакомления комсомольскому активу города. Через некоторое время мы собрались в зале заседаний горсовета и, сдвинув в круг столы, стали обсуждать их. Общее резюме четырехчасовых дискуссий было кратким и меня поразило – ситуацию не следует драматизировать. Никто не возражал против приведённых фактов, но выводы следовали совсем другие:
- Работать надо!
Молодцы, конечно, наши активисты, замечательные во всех отношениях и работающие самоотверженно ребята – делегат прошедшего съезда комсомола Пашков, Милославов, Кондаков… – но все же, полагал я, они переоценивают свои возможности и влияние. Любое по-настоящему поставленное дело не должно требовать героических усилий и выдающихся способностей, а быть посильно для исполнения даже посредственностям. Это, можно сказать, критерий правильности организации дела. Однако, уважая отрицательную оценку большинства, свой труд дальше я не отправил.
Почти в это же время и независимо от состоявшегося обсуждения журналистка городского радио Галина Пинегина, всем интересующаяся, всё в городе знающая – с хваткой настоящего журналиста, выпустила передачу о каком-то коллективе, где отразила отрицательное отношение многих комсомольцев к их организации. Это было уже слишком явным нарушением существующих «правил игры», согласно которым сообщаемая правда должна быть строго дозированной, и секретарь горкома партии Тютерев дал команду обсудить радиопередачу, что надо было понимать как «осудить».
Через некоторое время Галине пришлось поменять место журналиста на работу медсестрой в бассейне, а меня за проведённое исследование просто не включили в предлагаемый новый состав городского комитета комсомола. Да что говорить о нас, если даже Армен Айкович Бунатян, уважаемый всеми руководитель сектора математиков-программистов и учёный, лауреат Ленинской премии, имел неприятности за какие-то критические высказывания в адрес Политбюро.
Выходило, что с меня снимались общественные заботы и тем даже облегчалась жизнь, но всё же такой исход огорчал. Тем расстраивал, что о чистоте комсомола бдел человек, случайный на партийной стезе и конъюнктурный, и никто здесь не мог противостоять ему. Но раз уж так получилось, что усилия мои не нужны, обеспокоенность положением в комсомоле не разделяется, пора уменьшить обороты в общественных делах и вернуться к науке и технике, да и возраст приближается к выходу из комсомола. После рождения второго сына, Эдика, забот у меня личных предостаточно.
Во всех квартирах стучат, обустраиваются. Дом сияет огнями на фоне тёмной дали, перед ним только-только укладывают асфальт. Рядом каменистый бугор, за которым лес. Но там уже натоптаны вдоль и поперек тропы, валяется мусор – явился человек.  Рычат моторы, в какой-то невообразимый хаос и грязь падают деревья, их захватывает трейлер. Поразительно наблюдать, как быстро преобразуется этот хаос, меж оставшихся островков деревьев воздвигаются новые красивые жилые дома и просторные ровные дороги, детские сады, общественный центр.
Выгребая строительный мусор из уголков квартиры, продалбливая в крепких стенах отверстия для штор, гардин, светильников, я находился в раздумье. Может, зря я драматизирую ситуацию? Мы живём в замечательном городе, где почти нет преступности – за все эти годы никто никого не убил и даже хулиган с ножом считается явлением редким и чрезвычайным, чаще среди приезжих. Все люди устроены и сытые, спортивные залы и учреждения культуры, недавно построенного великолепного Дворца пионеров переполнены, нас окружают образованные и в большинстве весьма порядочные люди, много поэтов, художников, музыкантов... Что-то близкое к «Городу Солнца» социалистов-утопистов – ещё немного, и мы могли бы показать всей стране, истерзанному бесконечными войнами, голоданием и болезнями человечеству, что такое возможно и в действительности. Очень хочется, конечно, чтоб так и произошло, и с нашей высоты это кажется вполне достижимым и столь близким.
- Чего ты ходишь такой мрачный? – приставала жена. – Уж не влюбился ли в кого?
- Отстань! В вашем женском понимании только и существует одна проблема в жизни – любит, не любит.
- А для тебя какие проблемы существуют? Эгоист, свалил на меня всё дома.
- Я эгоист?
- Да!
- Гм! Если бы дома ещё что-то делалось без моего участия, был должный порядок, завтрак и ужин приготовлены, то можно было бы сказать, что свалил.
- Иди с ребёнком погуляй, философ!
- С удовольствием!
Действительно, с удовольствием погуляю – тренировки прекратил, общественных дел нет тоже… Красота!
- Гера, одевайся и пошли гулять. Тепло одевайся – видишь, снежок какой пошёл.
- Санки возьмём? – сынишка поднялся и смотрит.
- Обязательно!
Мы вышли на бульвар. С обесцвеченного и как будто исчезнувшего неба тихо и неторопливо, словно зная, что всё его время ещё впереди и надолго, сыпал лёгкий снежок.
Стали шутя бросаться снежками; у меня, конечно, получалось лучше и Гера стал убегать вокруг скамейки, я за ним. Он смеется тому, что догнать я его не могу, хоть и понимает, что не очень стараюсь, смеётся так задорно, что редкие прохожие тоже улыбаются. Наконец спотыкается и падает, я поднимаю его и отряхиваю, беру за руку, и мы идём дальше.
Мы подошли к Дворцу спорта, и я решил заглянуть в зал штанги. Здесь кипела работа – звенело, сотрясало пол бросаемое на помост железо, пахло растирками. Подошёл Горшенев, поздоровался:
- Что, смену привёл? – взглянул он на Геру, и тот засмущался.
Подошли ещё ребята – Юров, Самусенко, протянули для пожатия шершавые сильные руки.
- Папа, я тоже хочу стать таким сильным, – сказал Гера, когда мы вышли из зала.
- Подрастёшь – вместе ходить станем, хорошо? Надо расти сильным, чтоб ни в садике, ни в школе задирать никто не смел.
- А ты тренируешься, чтоб на работе с кем-то драться?
- Хм! Кто ж на работе дерётся?
 Когда пришли домой, у меня уже созрело решение, противоположное прежнему – завтра же подаю заявление для вступления в партию. Нельзя оставаться сторонним наблюдателем столь противоречивого течения общественной жизни, когда одни создают этот замечательный мир, а для других же главное – нечто другое.
- Решил вступить в партию, – сказал жене.
- С чего это вдруг надумал? – удивилась она.
- Как тебе сказать… «И если б я… спросил, дождётся ли земля расцвета, а сам, бесстрастно стоя в стороне, стал равнодушно бы взирать на это…такого б жизнь мне не могла простить!»
- Что ты там бубнишь?
- Иоганн Бехер. «…Нужна ведь сила великана, чтоб мусор времени убрать…».
- Вступай! Глядишь – скорее начальником назначат.
Посмотрел на жену – не иронизирует ли?
- Да не для этого вступаю! Только ограниченные и жадные люди могут всю жизнь мечтать и стремиться стать начальниками. К власти, к продвижению в иерархии – как обезьяны в стаде – стремятся.
- Все хотят хорошо жить. Квартиры хорошие иметь, мебель, машины...
- Я  тоже хочу хорошо жить, но в понятие это вкладываю нечто другое. Интересную и творческую жизнь!

***

Николай Пашков вышел из редакции городского радио, заглянул в расположенную на первом этаже почту. Только что озвучил городские новости – результаты социалистического соревнования в коллективах города, окончательные итоги апрельского ленинского субботника, ставшего с некоторых пор проводиться на рабочих местах. Введён в строй новый детский комбинат с бассейном, сдан ещё один магазин, на улице Победы заложены первые три высотных девятиэтажных дома с комфортабельными квартирами…
Через просторные окна почты видно, как центральная площадь готовится к предстоящему празднику. Дни первомайские и следующий затем День Победы, ставший с этого года вновь нерабочим, сливаются в неделю почти сплошного праздника, которого многие ждут.
- Знаете, что такое ВОВ? – спросил членов радиокомитета Вадим Кулиничев, показывая какое-то инструктивное письмо.
- Великая Отечественная война, конечно же!
- Есть в русском языке правило - некоторые значительные слова писать только с большой буквы, - сказал Вадим. – И надо бы правило это дополнить запретом вот так их сокращать.
И сегодня, и вчера в радиокомитете брали и записывали воспоминания ветеранов войны. Был приглашён и единственный в городе Герой Советского Союза Мусохранов; невысокий, с тщательно причёсанными густыми чёрными волосами, коротеньким вздёрнутым носом, пахнущий одеколоном человек, с блестящей Золотой Звездой поверх орденских планок на лацкане чёрного пиджака, не без труда и тяжело дыша двигался, но отстранял попытку помочь. До сих пор Мусохранова приходилось видеть лишь издали, в президиумах собраний, слышать его короткие общие фразы и, конечно, весьма хотелось узнать подробнее, как он воевал и за что получил Героя. Представления о минувшей войне, как о предопределённом победоносном событии, уже изменились – до сих пор перед глазами стояли драматические картины её первых дней по кинофильму «Живые и мёртвые». Несомненно, что не просто было и потом, когда шли от поражений к Победе, и хотелось услышать, как же всё было на самом деле, о чём почему-то не пишут и сейчас, а лишь говорят в неофициальной обстановке.
- Тяжёлые бои там проходили! – вспоминал Мусохранов, вместе с журналистами настраиваясь на запись. – Наша тридцать восьмая армия после Курской битвы в направлении на Сумы выдвинулась…
- А вы кем в то время были?
- Сержантом, командиром пулемётного расчёта.
- А за что Героя получили?
- За форсирование Днепра. Севернее Киева, под Лютежем, в конце сентября мы его форсировали. Немцы всё хотели с плацдарма сбросить нас обратно, с высокого берега обстреливали, артиллерией и авиацией долбили, да не тут-то было. Научились воевать к этому времени! Не только сами удержались, но дали возможность всему полку переправиться. И пошли одну за другой их линии обороны брать…
- А ранило где?
- Шесть раз ранило! В бедро осколком – там же, на Лютежском плацдарме. В другое бедро разрывная пуля досталась в Польше. А что за Днепр Героя мне присвоили, узнал я уже в самом конце войны…
Многое можно узнать о городе и его людях, работая диктором. На радио Пашков узнал, что всеми уважаемый – редкий случай для слишком часто меняющих взгляды преподавателей общественных наук! – философ Школьников, никогда не носивший боевых наград и не вспоминавший о войне, личность тоже героическая. С мечтой о военной карьере он закончил Кремлёвское училище и встретил нагло стремившихся на Смоленск врагов под Могилёвом, где был ранен первый раз. Потом ожесточённые бои под Москвой, и снова госпиталь, сражения в степях под Сталинградом – три дня и три ночи в оказавшемся в кольце пулемётном полку, когда перед последней атакой бойцы прощались друг с другом, но тут подошли свои. Тогда домой пришла даже похоронка, которую отец, надеясь на чудо, не показал матери. Война завершалась в Пруссии, где Сергей Александрович ещё раз был ранен… 
Какое героическое поколение! Какая тяжёлая битва была ими выиграна!
Невероятно быстро идёт время! Смотришь на участников войны и замечаешь, что они уже старики. И это те большие и сильные мужчины, на которых совсем ещё недавно смотрел, задрав голову, снизу вверх. Ещё недавно День Победы, хоть его и выделяли и отмечали как праздник, воспринимался как один из дней нашей жизни, и только сейчас приходит восприятие его как события исторического.
…Для родившихся после начала войны детей глухого села на Тамбовщине, где вырос Пашков, война воспринималась как естественное состояние жизни. Иногда детям говорили, что у них есть какие-то «папки», которые могут даже наказать за плохое поведение, но кто это, было непонятно. А в основном жизнь состояла больше из ожидания – когда кто-то придёт с работы к запертой в домах целыми днями малышне, когда дадут поесть чего-нибудь.
Связь села с центром осуществлялась по начинавшейся у ручья за околицей тропе на тракт – туда изредка люди уходили по каким-то делам и оттуда приходили с новостями. Одной из новостей была Победа, которую, правда, оговаривали тем, что где-то бои всё ещё продолжаются. Когда стало всем ясно окончательно, что всё же Победа, из изб на улицу вынесли столы и устроили на всю жизнь запомнившийся детям праздник.
 Через некоторое время на той тропе стали появляться возвращавшиеся с войны мужчины в гимнастёрках. Не очень приятные, потому что один из них, о чём-то расспросив ребятишек постарше, вдруг подхватил маленького Колю на руки, стал целовать, царапая кожу на его лице щетиной, и, назвавшись отцом, понёс малыша на руках в деревню, куда тому совсем ещё не хотелось. Когда подошли к улице, где жили, Коля вдруг стал вырываться и, когда его отпустили, побежал совсем в другой дом, озадачив отца – уж не ошибся ли? И жалко стало ему, что встреченный им мальчик, которого он успел полюбить как родного, выходит, совсем не его сынишка. Но оказалось, что мальчик всего лишь решил забежать к дружку своему, чтоб незамедлительно похвастаться своим папкой…
Пашков вышел на площадь, взглянул на небо, пытаясь определить, какая будет погода в этот день – ведь предстоит легкоатлетическая эстафета, которая начинается и кончается здесь. Но разве можно угадать погоду весной, когда не только один день на другой не похож, даже утро и вечер могут быть совершенно различными, как будто взятыми природой из разных колод – зимы и лета. Вот и сейчас ветер гонит облака, временами обнажая солнце, но тепла от его лучей не чувствуется вовсе. Хорошо хоть дождь не предвидится – скользкий асфальт опасен, возможны падения.
Сегодня ещё предстоит последняя тренировка легкоатлетической команды «Ракета», где Николай тренировался в качестве запасного. Организовывает и тренирует команду испытатель Альберт Кузнецов, настойчивый и целеустремлённый человек. Партком поручил ему это ответственное дело, хотя занят он изрядно, сам тренируется и пишет диссертацию, опережая в этом своих коллег и даже начальников. Не нравится то многим, некоторые сотрудники полагают, что он выпячивается и делает карьеру, и руководителям тоже не очень нравится, когда их кто-то обходит и раньше их защищается, но Альберт уверенно шёл к своей цели. И «Ракета» два последних года становится победителем, оттесняя очень сильную заводскую команду «Авангард». Сегодняшняя последняя перед соревнованием тренировка больше будет посвящена тактике выступления; ведь нельзя подобрать команду так, чтоб быть сильнее на всех этапах, улицы имеют подъёмы и повороты, этапы разной длины, а спортсмены – свои особенности, сильные и слабые стороны, любимые дистанции. Во всём этом очень хорошо разбирался Альберт, и они побеждали.

***

К пятидесятилетию Кревина в отделе готовились заранее и основательно – обладатели такого круглого числа прожитых лет среди сотрудников пока ещё попадались редко. Настоящий юбилей, не то что проходившие сплошь и рядом годовщины, трёхлетние и пятилетние шумные празднования разных малозначащих событий – был бы повод; из-за них с трудом удалось заказать для юбилея недавно открывшегося ресторана «Малахит». Постарались к юбилею, подготовили приветствия в стихах и прозе, но всё это казалось обыденным.
- Давайте сделаем в подарок ему электронные часы, – предложил на собрании актива отдела Балюков.
- А что, оригинальный подарок! – согласились все. – Хорошая память о приборах, которые создавались в его группе.
- Только эстетика нужно чтоб была, – подчеркнул Валентин Васильевич. – Мы же привыкли делать без неё. Вадим, сможем сделать так, чтоб смотреть приятно было?
- А почему бы и нет! – пожал плечами Степанов.
Через некоторое время конструкторы нарисовали эскизы, по которым изготовили детали, в лаборатории смонтировали и настроили настольные часы с цифровыми индикаторами времени, которые начали использовать в пультах своей разработки.
Этот первый в отделе юбилей отмечали в уютном банкетном зале ресторана, где часы и вручили – на память о работе и профессии. Допоздна попили, поплясали и даже попели нестройным хором, и вскоре об этом приятном для всех событии стали забывать. Как вдруг Лев Александрович получил повестку к следователю, а затем и требование принести с собой эти часы как вещественное доказательство… экономического преступления. Через день туда же был вызван и Балюков, уже знавший от Кревина, по какому поводу.
Валентин Васильевич прибыл к указанному в повестке времени в недавно построенное просторное здание отдела внутренних дел.
- Скажите, на каком основании были изготовлены и переданы гражданину Кревину эти часы? – молодой следователь в гражданской одежде снял накидку, прикрывающую стоявшие на столе часы.
- Решение коллектива отдела как-то по-особому отметить юбилей своего заслуженного сотрудника, ветерана войны, – вспомнив, что коллектив большая сила, а ветераны приобретают всё большее уважение в обществе, сказал Балюков, сожалея, что этим расследованием принесены неприятности и юбиляру. – Который прошёл боевой путь артиллериста от Кавказа до Германии, был там тяжело ранен…
- Коллектив отдела? Предварительный сговор группы лиц с целью хищения социалистической собственности? – повысив голос, перебил его следователь. – Так, что ли?
- Что вы такое… говорите? Какой сговор? – Балюков взглянул на молодого «пинкертона» с нарастающим негодованием.
- Коллектив не вправе принимать такие решения! Только директор предприятия и другие на то уполномоченные хозяйственные лица. Имеются ли у вас документы, подтверждающие их распоряжения на сей счёт?
- Нет! – вынужден был признать Валентин Васильевич, чувствуя, как казавшееся сначала пустяковым обвинение стараниями этого ретивого начинающего следователя, которому другого серьёзного дела и поручить нельзя, превращается в самое настоящее «дело».
- Выходит, отдавая распоряжение на изготовление часов незаконным способом, вы использовали свои служебные полномочия и нанесли предприятию материальный ущерб.
- Ну, уж не настолько… – нервно поправил очки Балюков.
- Вы обвиняетесь в хищении материальных ценностей и нанесении материального ущерба на сумму… – подытожил следователь, заглянув в какую-то бумажку, – сто тридцать семь рублей, шестьдесят копеек. Согласно статье сто пятьдесят восемь один «а»  –  это наказывается лишением свободы до трёх лет. Чистосердечное признание…
- Что вы такое говорите? Изъяли у ветерана подарок трудового коллектива… – кивнул на злополучные часы вспотевший от неожиданно серьёзного заключения Валентин Васильевич.
- Они изъяты как вещественное доказательство! – не в меру серьёзный, стремившийся казаться грозным следователь прикрыл накидкой часы и принялся писать протокол. – Откуда вы брали материалы для изготовления часов?
- У нас их достаточно для проведения экспериментальной отработки и исследований, имеются отходы…
- Значит, за счёт недовложения или незаконного сокращения норм их расходования в производстве?
- Не существует норм для экспериментов и исследований! Это не производство!
- Предвидели ли вы неизбежность причинения в результате своих действий реального материального ущерба собственнику?
И так далее – что-то похожее на бред, чушь, ночной кошмар.
- Подпишитесь! – подал протокол следователь.
- Да дело же это выеденного яйца не стоит! – Валентин Васильевич с раздражением взял бумагу.
- Вы так думаете? Напрасно!
Балюков прочёл и поставил до неузнаваемости искривившуюся от раздражения подпись.
- Я передаю ваше дело, как расследованное, в прокуратуру для дальнейшего производства, – заключил следователь.
 Дело действительно приобретало нешуточный оборот. Неловко чувствовал себя Кревин, неприятно было и всему коллективу отдела – как оставшимся в стороне от ответственности соучастникам «преступления». Некоторых сотрудников, правда, тоже вызывали к следователю – выяснить, не налажено ли подпольное производство продукции, либо как свидетелей. Каково же было Балюкову, которого повесткой, угрожающей страшными последствиями за возможную неявку, вскоре вызвали в суд. Кончилось тем, что его признали виновным, но… тут же амнистировали как имеющего правительственную награду.
Впрочем, неприятности для Валентина Васильевича тем не закончились. К этому времени у него уже была готова к защите кандидатская диссертация, но в парткоме не подписывали характеристику, без которой на защиту выходить нельзя.
- Полоса невезения! – успокаивал сам себя Балюков и курил больше обычного прямо в кабинете, отчего стены пропахли никотином, и приходившие старались быстрее уйти из этого зловония прочь.
***

Ещё давно, вскоре после приезда в город, Гопаца сообщил мне, что, как он случайно узнал, здесь уже работают несколько наших выпускников. И один из них, Александр Щербина, совсем рядом – исследователем в нашем конструкторском бюро. При первой же встрече после этого с Александром, добродушным улыбчивым парнем выше среднего роста, мы остановились и пожали друг другу руки, перекинулись несколькими малозначащими фразами, и с тех пор, хотя только и здоровались мимоходом, заинтересованно и взаимно отслеживали судьбу и служебное продвижение каждого – как, впрочем, и всех остальных своих собратьев.   
К тому времени, когда разработки стратегических ракетных комплексов и ядерных боеголовок к ним уже вышли на стадию лётных испытаний и мы с Гопацой собирали в дорогу на полигоны чемоданы, начальнику отдела по исследованию действия противоракетных факторов на изделия Щербине не давала покоя проблема воздействия на них жёсткого рентгеновского излучения от взрыва антиракет противника. Очень простой опыт наглядно подтверждал опасность такого воздействия – на одной половине приборной платы устанавливалась защита, а другая подвергалась действию рентгеновского спектра без ослабления; эффекты воздействия в приведённой в негодность незащищённой части проявились весьма ярко даже зрительно.
К изучению воздействия рентгена и поиска мер защиты от него со стороны теоретиков подключился Владимир Нечай, уже имевший дело с рентгеновскими исследованиями и удостоенный за них, в составе творческого коллектива, Ленинской премии – первый в СССР лауреат столь престижной премии в комсомольском возрасте. Познакомился Щербина с Володей на танцплощадке-пятачке когда ещё был только что приехавшим молодым специалистом, а тот – проходившим практику дипломником. Володя неплохо танцевал, но больше любил смотреть на танцующих со стороны. И в молодёжных компаниях, где несколько раз встречались, держался он скромно, почти не вступая в разговоры.
В тот зимний вечер они вдвоём возвращались из Москвы после заседания научно-технического совета министерства, где излагали суть проблемы. Встретились в аэропорту Внуково, намереваясь ночным рейсом к утру добраться домой. Но только вошли в подозрительно переполненное пассажирами здание аэропорта, как услышали, что рейс откладывается на четыре часа.
- На утренний наш автобус в аэропорт уже можем не успеть! – потирая стёкла очков в толстой оправе, с досадой взглянул на часы Нечай.
- К кому-нибудь из своих подсядем, – сказал Александр. – Кто-нибудь да приедет провожать, или встречать родных.
- Может быть…
В зале ожидания не то что сидеть – стоять негде, поэтому пошли коротать время в работающий круглосуточно ресторан. Разделись и оставили пакеты с подарками родным в гардеробе, сели вдвоём за свободный столик подальше от какой-то приехавшей из города шумной компании.
- Пить что-нибудь будем? – спросил Александр, рассматривая меню.
- Не хотелось бы в дорогу…
- Возьмём по чуть-чуть, чтоб официанты не косились! Сидеть же долго придётся.
- Давай, на своё усмотрение.
Сделали заказ пышнотелой и нерасторопной крашеной официантке в белоснежном переднике и стали ждать, что вполне устраивало.
- А я телевизор свой всё-таки отремонтировал! – сказал Нечай.
- Сам? Как же тебе удалось?
- Удалось! Только осциллограф, который у тебя брал, перестал работать что-то. Ты уж извини!
Сидели молча, обдумывая прошедшее в министерстве обсуждение. Чтобы убедиться в правильности предложенной там концепции защиты изделий, предварительно несколько раз, поочередно на своих «Волгах», короткой дорогой через Ильменский заповедник, выезжали в Миасс, в конструкторское бюро Макеева. Ракетчики там даже предложили оформить совместно с ними заявку на изобретение, но Нечай категорически отказался – оформление изобретений теоретиками не приветствуется Забабахиным.
Но как экспериментально подтвердить эффективность предполагаемых мер защиты? По имеющейся информации, начальник управления ядерных боеприпасов США докладывал в конгрессе и демонстрировал облучённые образцы, подвергнутые действию рентгеновского излучения, со словами, что методика получения этих результатов – большой успех их учёных, занимающихся подземными испытаниями. Значит, можно!
- Если ты найдёшь техническое решение, как задержать хоть на десяток миллисекунд действие ядерного взрыва на исследуемые объекты, испытания можно провести! – сказал Александр, принимаясь за принесённый официанткой бифштекс. – Этого времени мне достаточно, чтоб зафиксировать всю необходимую информацию.
- Десяток миллисекунд? Это невозможно! – тряхнул своей причёской-гривой Нечай. – Скорость распространения действия взрыва огромна.
- Но… в наших исследованиях мы уже получали некоторую задержку.
- Некоторую! Но несравнимо меньшую…
- Но если выстроить ряд последовательно расположенных затворов… – Александр взял салфетку и начеркал схему. – Можешь при таком их расположении оценить время, необходимое для проведения измерений действия импульса рентгеновского излучения на образцы?
Нечай отложил вилку и стал внимательно рассматривать схему. Достал ручку, взял чистую салфетку и стал что-то считать.
Покинула ресторан шумная компания, объявили о переносе рейса ещё на два часа. Где-то к полуночи, уже в полупустом зале, за соседний столиком расположилась группа, среди которых узнали  космонавта Волкова…
- Да, я полагаю, что в таком варианте, – показал свой набросок Нечай, - эксперимент может быть успешным.
По существу родилась надёжная инженерная система, позволяющая проводить исследования образцов военно-космической техники в условиях, имитирующих действие высотного термоядерного взрыва.
- Не заказать ли нам ещё что-нибудь выпить? – предложил обрадованный Александр подуставшему Нечаю, и добавил:  – Так что готовься на Новую Землю! Проводить опыт.
- Поедем, конечно, если примут наше предложение.
- В край белых медведей! Рассказывали, когда я там был, что медведь повадился ходить на площадку доедать сгущёнку из выброшенных консервных банок и фактически, парализовал работу. Разрешение на его отстрел долго согласовывали и не исполняли, надеялись, что медведь сам уйдёт. А когда наша группа выехала порыбачить на озеро, примерно километров пятнадцать от поселка – всего лишь, служба тыла выдала ракетницу, бинокль, сухой паёк на трое суток. Удивились даже – зачем! А когда подъехали на вездеходе к озеру и расположились у берега, опустился густой туман. Такой, что, стоя у кабины, заднюю часть вездехода не было видно. Неужели на трое суток, думаем? Но туман рассеялся немного часов через шесть. И рыбалка оказалась удачной!
- Я уже пару лет подряд без отпуска, – продолжал Александр рассказывать притихшему в размышлениях Нечаю. –  Работы столько, что отпуска переносятся каждый раз. Вместо Южного берега Крыма приходится ехать на северный берег Кольского полуострова.
- У меня то же самое! – кивнул Нечай. – Я свой докторский отпуск, сорок восемь дней, ни разу не использовал.

***

Последнее общественное поручение, которым пришлось мне заняться перед выходом из комсомола по возрасту, работа в комиссии по подготовке пленума горкома партии по шефству коллективов предприятия над школами города. Выпало проверять шефскую помощь завода первой школе города, №124. Туда я и отправился в субботу утром, предварительно созвонившись с её директором.
Рядом со школой – корт, на котором я когда-то впервые увидел в натуре хоккей с шайбой на льду; тогда игра не произвела впечатления – настоящими болельщиками становятся те, кто хоть чуть-чуть попробовал себя в данном виде спорта и на эмоциональном уровне представляет и переживает его. Корт этот ещё известен и тем, что на нём до недавнего времени играл в хоккей на первенстве города за команду «Торпедо» главный конструктор Захаренков, ставший теперь заместителем министра отрасли.
Я вошёл в просторную школу – самое первое введённое в строй здание города. Шумный коридор у раздевалки, гвалт… Интересно, какие они – школьники этого времени? Своя школьная пора казалась давным-давно ушедшей в далёкое детство и становилась всё более уменьшающимся, по мере удаления во времени, предметом редких воспоминаний.
Разделся в очень тесной приёмной директора, стараясь ничего не задеть нечаянно, подождал своего коллегу по комиссии, но к назначенному времени тот почему-то не появился, и я зашёл в кабинет сам. Навстречу поднялся и вышел из-за стола невысокий мужчина лет сорока, с плотной волнистой причёской.
- Здравствуйте! Как договаривались, Николай Георгиевич…
- Да-да! Проходите, садитесь!
- Спасибо!
Я взглянул на часы – начинать ли разговор самому?
- Шумно в коридоре у вас!
- Дети! Много энергии.
- Николай Георгиевич, как вы оцениваете состояние шефства над вашей школой? – я решил не ждать больше, вытащил бумагу и ручку, приготовился записывать.
- Шефская помощь школе имеет важное значение, – неторопливо и спокойно издали начал директор; было видно, что он тщательно подготовился и даёт развёрнутый ответ. – Это создание материально-технической базы, морально-нравственное воспитание учащихся, организация досуга. Наши шефы придают этой работе большое значение – ответственным за неё назначен заместитель директора завода. И сделано ими для нас многое! Оборудован спорткомплекс с беговыми дорожками, снарядами…
- Да, только что, проходя мимо, я видел его.
- … И в спортзале, на четвёртом этаже, прекрасные сооружения ими сделаны! С помощью шефов оборудованы кабинеты физики, химии, созданы учебные мастерские для производственного обучения. Нет никаких проблем у нас с материалами, будь то катанка или липа – для авиамоделей. Должен сказать, что традиция такого шефства была заложена ещё при Васильеве, - отвлёкся он в воспоминание. – Тогда в школах ввели производственное обучение, а станки были в дефиците даже для предприятия, и он вдруг звонит мне и говорит – срочно выезжай за станками, стоят на платформе в Свердловске. А потом как-то сказал, что непорядок, мол, озеро большое и рыбное, а людям досуг свой занять зимой нечем, надо обеспечить коловороты для подлёдной рыбалки. И стали производить коловороты эти в наших мастерских. Как-то звонят мне и говорят, что на городском активе Васильев меня покритиковал – перебои, мол, в изготовлении. Звоню ему и объясняю, что завод не поставил лопатки для коловоротов. Почему не сообщил ему, спрашивает Дмитрий Ефимович меня тогда. Замялся я с ответом – думал что-то более важное на заводе есть, не до нас им. На другой же день привезли лопатки!
- Хорошо, но это – материальная часть шефства, – сказал я. – А как с воспитательной работой?
- Так это и есть материальная основа для воспитания! Мы же не только обучаем работать на станках, но и конкурсы токарей, фрезеровщиков и плотников организовываем каждый год под руководством шефов. Чтоб получить право участвовать, нужно хорошо учиться. И это знают уже учащиеся младших классов, которые пока являются зрителями конкурса. Если же говорить конкретно о воспитательной работе шефов, то она организована по принципу «цех-класс». Шефы – частые гости в классах, знают сильных и слабых учеников. Рассказывают на встречах о своих профессиях и людях, о том как важно выполнять сложную работу умело и качественно, для чего нужны знания. Организовывают экскурсии, совместные поездки, турпоходы, спортивные секции. На зиму заливают каток вместе с ребятами. Иной раз учителя мне жалуются, что все дети по спортивным секциям разошлись, в другие кружки некого вовлекать…
В кабинет заглянул старшеклассник, с растрёпанными чёрными волосами.
- Можно, Николай Георгиевич?
- Заходи, Лёва! Тебе чего?
- Да…  вопрос один есть! – живо взглянул он в мою сторону: – Я лучше потом.
- Ну, смотри!
Старшеклассник вышел.
- Лёва Френкель, секретарь нашей комсомольской организации, - сказал директор с гордостью. – Замечательный парень! Когда говорят, что в наше время таких людей, как Павел Корчагин, уже нет, учителя и ученики, имея в виду его, говорят – есть.
- И в чём проявляется это сходство? – поинтересовался я.
- Вот были мы на уборке картофеля в прошлом году осенью, – подумав, продолжил директор. – Выехали на две недели, в палатках жили. Дожди шли, условия, скажем прямо, тяжёлые, думали, даже вывезут нас раньше времени оттуда. А ученики наши не все ведь приучены к такому тяжёлому труду, иные пытались в окрестных лесах вместо работы скрываться. Так мы организовали штаб из самих же ребят во главе с Лёвой, и они сами всё поставили на место! Идём как-то поздно вечером по полю, смотрим – ученик какой-то там всё ещё возится. Норму, оказывается, днём не выполнил, теперь нагоняет.
- И… как он учится? – спросил.
- Хорошо учится! В военное училище поступать собирается, лётное штурманское. Говорит, что в современной армии нетерпимы ограниченные офицеры, и учится очень даже хорошо.
Мы помолчали. Я думал о том, что, по-видимому, свою функцию проверяющего выполнил и пора уходить, Николай Георгиевич вспоминал, должно быть, всё ли рассказал, и продолжал:
- Любит его вся ребятня в школе, так и виснут на нём в переменах. И старшеклассники все уважают. На их комсомольских собраниях я сажусь где-то далеко сзади, и ни разу не пришлось вмешиваться – настолько зрелые ребята-комсомольцы в своих решениях. Иной раз нарушителя дисциплины так проработают, что самому мне жалко его становится. Под конец, правда, ободрят. Раз в полгода у нас комсомольская организация шефов отчитывается перед нами, а мы перед ними. Да, такая вот сложилась традиция с того времени, когда ещё Недякин секретарём комитета комсомола завода был.
Я поблагодарил Николая Георгиевича за обстоятельное изложение вопроса.
- Может, с кем из учителей хотите встретиться? – спросил он.
- Да нет, я думаю материала достаточно!
Услышанное я изложил в справке, которую передал в комиссию по подготовке пленума. Всё! Что мог в комсомоле – сделал и расстаюсь с ним как с молодостью и частицей уходящей в прошлое жизни.

***

Пребывание дома после очередной командировки оказалось коротким – испытания ракетного комплекса на полигоне шли полным ходом и некогда было готовить для меня смену.
- Портки сменил – и достаточно, – шутя прокомментировал указание Балюков.
Так что, едва приехав, я снова стал собирать дорожную свою сумку; часть её содержимого не пришлось даже и извлекать.
- Папа, не уезжай, – вдруг сказал мне Гера. – С тобой хорошо.
Очень растрогал меня этими словами, потому что почти сразу после приезда пришлось взять его слегка в оборот.
- Он меня не слушает, –  пожаловалась жена.
- И с бандитами хожу! – шмыгнув носом, добавил Гера то ли вызывающе, то ли обречённо.
Так что пришлось заняться воспитанием, связанным с некоторым принуждением, и возникло опасение, что появится обычное противостояние и неприязнь между воспитателями и воспитанниками; маленький возраст последних эту закономерность отнюдь не исключает.
С устройством в Байконуре у нас теперь уже не было проблем; благодаря активности и обаянию некоторых наших товарищей, а в какой-то мере и маленьким презентам в виде дефицитных шоколада и армянского коньяка, вслед за первой гостиницей мы освоили комфортабельную «Центральную», где нас принимали, за редким исключением, всегда. На этот раз я расположился в двухместном номере с Мельничуком, но вскоре он срочно отбыл домой в связи с рождением сына; едва успели вечерком, поочередно отправляясь в душ освежиться от не спадающей жары, переговорить о жизни, учёбе в институте и о штанге, заниматься которой он, к сожалению, уже не имел возможности. Я проводил его на вокзал, где мы долго ещё ждали опаздывающий поезд.
Как раз подъехал замначальника нашего режимного отдела Ивасюк и подселился на освободившееся место ко мне. Не очень приятно жить с начальником, да ещё режимным, и по возрасту значительно старшим человеком, но в гостиницах соседей не выбирают. Этот мужчина, лет пятидесяти, с животом навыкате из брюк и в очках с толстыми стеклами, за которыми трудно было понять выражение неестественно увеличенных глаз и личность его как бы скрывалась, действительно стеснял, но лишь первое время. Он быстро отучил меня ходить ужинать в столовую – началось лето, на местном базаре много дешёвых овощей, что нескоро появятся на Урале, и надо потреблять витамины, а не пресную проваренную пищу.
- Макароны, Валерий, можешь и дома целую зиму есть, – сказал он.
- Идею вашу, Иван Евстафьевич, поддерживаю, – согласился я без колебаний.
Взяв пакеты, мы неторопливо пешком отправились на рынок за городом, где всё дешевле. А по дороге обратно Иван Евстафьевич, попросив меня подождать, зашел в магазин и взял вино. 
- Сегодня знаменательная и трагическая дата, – сказал он, когда мы, приняв душ и приготовив салаты, уселись в номере гостиницы за стол. – В этот день, двадцать третьего июня, последние защитники Севастополя покидали город! – Он раскрыл бутылку и, взглянув на меня, продолжил: – Среди них был и я.
Иван Евстафьевич налил, начав с меня, понемногу и поднял стакан, а я приготовился слушать его рассказ.
- С началом войны призвали и отправили меня на курсы стрелков-радистов. Но самолётов не было, поэтому послали в знаменитую 25-ю Чапаевскую дивизию, а вместе с ней попал я и в Севастополь.
Мы выпили.
- К июню 42-го немцы здорово поджали защитников к городу! – продолжал он. – Их разведывательная «рама» нагло летала над нами, пользуясь тем, что наши зенитные орудия были разбиты или оказались без снарядов. Зло меня взяло! Думаю, как стрелок-радист, обученный бить по таким мишеням, как самолёты, попробую шарахнуть её из противотанкового ружья. Долбанул, кажется, точно, потому что дёрнулась она вниз, но выровнялась и резко ушла в сторону. И мои координаты, похоже, тут же своим передала, потому что мины сразу посыпались. Тут меня по животу и полоснули осколки, – Иван Евстафьевич показал ребром ладони то место. – Хорошо, что поверху только зацепило, иначе бы всё выворотило! Так я попал в госпиталь, что в штольнях располагался.
Он предложил выпить ещё и продолжил, неторопливо закусывая круто подсаливаемыми помидорами.
Раненых должны были эвакуировать, и ему выдали посадочный талон на транспорт. Перевязали напоследок, в спешке и очень нервничая почему-то. А вот выйти из штольни уже нельзя было, немец выход перекрыл – из пулемёта пристрелял и всякого выбегающего или выползающего косил без промаха, хотя уже стемнело. Перед входом в штольню лежали трупы. Попытался выскочить перед ним кто-то и упал, сражённый, а Ивасюк сразу за ним рванулся и сам упал, уткнувшись щекой прямо в лицо убитому, так что пулемётная очередь прошла над головой. Потихоньку отполз подальше, потом поднялся и пошёл в порт. Разрушенный непрерывными обстрелами и бомбёжками до основания город было невозможно узнать, но направление к порту легко угадывалось по непрерывным сполохам на северной стороне, канонаде за спиной – там сражались последние защитники города-героя.
Ближе к порту движение в направлении к нему стало больше; сначала попутчики радовали, а потом возникло сомнение – смогут ли всех их вывезти, и теперь каждый смотрел на соседей исподлобья и молча, как на конкурентов на место на транспорте, и торопился опередить их. Собственно, транспорта и не было, в темноте виднелись контуры небольшого боевого корабля, похожего на эсминец, и больше ничего, кроме остовов затопленных судов. Да, это был последний отходивший от причалов осаждённого Севастополя борт – лидер «Ташкент». И когда на перегруженном корабле стали поднимать трап, шедшие на него люди, которых поджимали задние, посыпались в воду. Жуткая картина! Ивасюку повезло – он наблюдал эту трагедию, сидя в тесноте на краю верхней палубы, где-то у бака, рядом с лежащим с перевязанной рукой и шеей пожилым мужчиной в солдатской форме.
Судовые машины прибавили обороты, и корабль тенью заскользил вблизи высокого берега, скрываясь за ним, затем вышел в открытую бухту, сманеврировал, поравнялся с Константиновским равелином и устремился в открытое море, оставляя за кормой горящий и героически сражающийся до последнего Севастополь. Спасены, потому что уже были недосягаемы для вражеской артиллерии, а обойти морские мины, должно надеяться, привычное дело для неоднократно ходивших в Севастополь и знающих своё дело моряков.
Лидер шёл полным ходом, внушая доверие и надежду на жизнь, куда-то к Новороссийску. Но июньские ночи очень короткие, а погода как назло ясная; предательски рано взошло солнце, не ведающее о жестокой войне на взаимное уничтожение своих детей, и вскоре сыграли первую боевую тревогу – появились вражеские самолёты, мощно забухали над головой зенитки. Сначала несколько пикирующих бомбардировщиков, от которых занявшие места у орудий моряки отбились, можно сказать, шутя. Но корабль был обнаружен, и вскоре появилась целая армада «юнкерсов».
Бомбы падали рядом с бортами, но некоторые попадали и в корабль – отовсюду доносились крики и стоны раненых, вынесли почему-то наверх окровавленную убитую женщину, за которую с диким криком цеплялся обезумевший малыш. Откуда-то повалил густой чёрный дым, и ход корабля резко замедлился. Взрывной волной от зенитной установки сбросило каску и подкинуло вверх моряка, швырнуло его за борт, и слышен был удаляющийся вниз и заглушаемый грохотом сражения крик: «За Родину! За Сталина!». Неужели настиг конец? Ивасюк взялся за пистолет, чтоб не видеть этого ужаса, поднёс его к виску, но лежавший рядом всё время неподвижно и молча старый солдат вдруг ногой выбил оружие из руки; пистолет скользнул за борт.
Израненный и, казалось, обречённый корабль, уже почти не маневрируя из-за потери подвижности, едва отстреливался немногими уцелевшими своими орудиями от наседающего врага, как вдруг показалась тройка наших истребителей – «Як-3», узнал по контуру Ивасюк. Они подошли низко над морем и, поднимаясь вверх, полоснули пушками снизу и зажгли сразу два бомбардировщика. Проскочили вверх и, опускаясь оттуда вниз, подбили ещё двух. Все следившие с корабля за скоротечным воздушным боем, за сваливающимися в воду дымящими стервятниками не сразу и заметили, что остальные бомбардировщики куда-то все исчезли. Но истребители не стали преследовать бегущих с поля боя; по-видимому, до берега было ещё далеко, а их лётный ресурс ограничен.
- Так мы прибыли в Новороссийск, – заканчивал свой рассказ Иван Евстафьевич, наполняя стаканы вином. – А ночью был сильный налёт авиации на порт, и «Ташкент» потопили. Я же попал в госпиталь, потом в артиллерию. Чудом жив остался в Севастополе, да и потом всякое было! Как-то шли с командиром батареи к мельнице, чтоб наблюдательный пункт присмотреть – он впереди, я сзади. А снаряд в стену ударил. Все осколки он в себя принял, меня даже не царапнуло…
Помолчали. Я всё ещё живо представлял сражающийся Севастополь, необозримый морской простор под ослепительным солнцем, небольшой корабль на нём и налетающих фашистов. Вспомнились вызывающие содрогание проникновенные слова выступающих перед ветеранами войны пионеров: Помни, какой ценой завоёвано счастье.
- …Из одноклассников почти никого в живых не осталось! А войну кончал на Одере. Там узнал, что все мои родные в эвакуации от голода погибли. Не выдержал, впервые за войну заплакал. Ведь девятнадцать лет всего лишь было! Разрешили мне тогда на немцах зло выместить, ящик снарядов на их головы выпустил.

***

Почти ежедневное хождение по вечерам, после работы, в институт, по выверенному до минуты пути, да побыстрее, чтоб не опоздать, через месяц-другой после начала занятий из приятного становится изнурительным, и начинаешь высчитывать, сколько же дней ещё осталось до конца семестра. Хорошо тем студентам, кто имеет возможность учиться, находясь на работе, например, дежурным у какой-то установки, хуже, если и там напряжённый умственный труд. Сидишь тогда на лекциях и автоматически, не думая и не задавая вопросов, конспектируешь лекцию. Лучше если практические занятия, или работа над курсовым, как, например, по теории автоматического управления – отработал у доски на прошлых занятиях два раза, теперь очередь других, и можно расслабиться. Или даже просмотреть лекции по счётно-решающим устройствам – на следующей паре предстоит встреча с довольно требовательным новым преподавателем Сковпенем. С появлением в институте в должности ректора Тарасова, приглашённого из Уральского политехнического доцента, и увеличением числа набранных им профессиональных преподавателей уровень требований к студентам резко возрос.
- Кто сегодня у нас работает у доски? – поправив очки, спросил притихших студентов нашей группы Скутельников, плотный черноволосый преподаватель, наш ровесник.
Тишина. Я  поглядел на соседей – опустивших головы Сергея Попова, Валентина Преснецова, отличников учёбы братьев Белолапотко, Козлову… Я прошлый раз отработал, а они чего «резину» тянут, всё равно ведь кому-то из них придётся выходить.
Отношение к учёбе у студентов-вечерников разное. Некоторые говорят что им нужны только «корочки», не больше. Сказывается и общее снижение престижа инженерного труда. Распространена шутка – для того, чтоб мало зарабатывать, надо много учиться. Однажды, кажется в Челябинске, видел объявление на проходной завода: «Требуются: инженеры – оклад 130р, грузчики – оклад 160р» То же происходит у нас, следствие чего – бегство разработчиков в любые другие службы. Уходят потому, что ничего – никаких льгот, кроме зарплаты, – не имеют, что в плановых, контролирующих и прочих непомерно растущих службах чиновники имеют либо больший доход, либо меньше работы и забот. Тревожный симптом! Если общество вкладывает столь значительные средства, а его граждане –  усилия, в высшее образование и не ценит его, если остаются невостребованными всё в большей степени идеи и изобретения, то в век научно-технического прогресса такое общество обречено.
- Анекдот слыхали? Грабители поймали инженера, надеясь поживиться. Узнав, что он работает инженером, сами дали ему денег.
Впрочем, в истории человечества испокон веков надстройка жила лучше тех, кто создавал материальные ценности.
Мой взгляд неожиданно встретился со взглядом преподавателя.
- Давай к доске! – кивнул он мне.
- Владимир Иванович, я уже два раза…
- Выходи, выходи!
Я с досадой посмотрел на товарищей, сразу приободрившихся оттого, что вызваны не они, и – делать нечего! – взял конспект и поплёлся к доске. По памяти стал рисовать то, на чём остановились прошлый раз, – исходную и желаемую логарифмические характеристики системы управления. А вот что делать с ними дальше, пока не представлял и не очень понимал подсказки преподавателя.
В перерыве ко мне подошёл Попов; недавно он перешёл работать из вычислительного отделения к нашим испытателям, в отдел, где работал Гопаца. Даже успел съездить пару раз в командировку к морякам под  Севастополь.
- Слыхал, что произошло? – спросил он и, не дожидаясь ответа, сообщил: - Кузнецов наш и Афанасьев погибли в горах. В походе. Вчера стало известно, и сегодня группа наших альпинистов срочно выехала туда на поиски.
- Да ты что! Как же это произошло?
- Кто его знает! Возвращались, говорят, с восхождения. Команда сборная, какие-то там разногласия возникли. Афанасьев вышел куда-то без страховки и в пропасть соскользнул. Кузнецов неосмотрительно пошёл вслед искать его – и туда же. Завтра группа наших альпинистов выезжает на поиски.
Не верилось, что молодые, сильные и знающие мужчины, мастера спорта, могли так промахнуться и погибнуть разом. Одно какое-то мгновение безжалостно и безвозвратно разделяет жизнь и смерть. На взлёте жизни…
- Жаль ребят!
- Да, жаль! В последней командировке я ведь с Кузнецовым был, – сказал Сергей. – Я там в спортзал ходил на штангу, а он бегом занимался. Рядом сидели, когда на экскурсию по историческим местам в Севастополь на нашем «газике» ездили. На панораму, Сапун-гору…

***

Идя навстречу настойчивому желанию жены обзавестись автомобилем, я предложил купить самую простую и дешёвую машину – «Запорожец». Как средство передвижения, чтоб выезжать по выходным на природу, к окрестным озёрам или в леса.
- Это не машина! – возразила жена. – Только «Волгу».
- Такую дорогую машину? Да не по силам нам такое.
- А как же сосед по подъезду снизу смог купить? Простой слесарь-сантехник.
- А разве ты не знаешь как? Сначала купил мотоцикл, затем продал его по спекулятивной цене за зоной, где транспорт в ещё большем дефиците, взял «Запорожец», продал тут же и его, потом «Москвич»…  Спекулянт, и нечего нам на таких равняться! Из-за этих субъектов окружающие и презирают всех нас.
- Придётся стать поэкономнее, – ещё больше удивила жена.
- Зачем надрываться и ограничивать себя во всём? Главное, чтоб колёса были! Средство передвижения.
Я вспомнил услышанный в автобусе разговор невзрачного мужчины с себе подобным – жалко было смотреть на худые измождённые их лица с запавшими глазами, помятую грязную одежду: «А машину я себе куплю обязательно!». Это же мещанское рабство перед вещами – иметь автомобиль во что бы то ни стало. Или не столько для того, чтоб передвигаться, сколько себя представлять – производить впечатление на окружающих.
Но у женщин свой взгляд на вещи и переубедить жену, однако, оказалось невозможно, она на удивление целеустремлённо взялась за намеченное – вдруг перестала транжирить деньги, как раньше, например, на покупку дамских шляп разного фасона, что напоминало коллекционирование, и валялись они на всех полках шифоньера. Прекратила покупать даже самое необходимое, даже для детей, взялась лихорадочно работать в своём ателье, выполняя полторы-две нормы за смену. Я всё ещё не был уверен в правильности решения о покупке автомобиля вообще, иногда мне казалось, что это тупиковый путь, нужно развивать общественный транспорт, ибо что станет с окружающей нас природой, если каждый заимеет личный автомобиль. И так уже, оттесняя лес и обезображивая в какой-то степени своё окружение, город обрастал по периметру приземистыми невзрачными и замусоренными блоками гаражей.
- Не будет каждый иметь, не всякий имеет возможность! – ответил мне на подобное рассуждение наш сотрудник Ярославцев.
- Да, но мы же стремимся создать общество равных возможностей.
- Никогда его не будет! – почему-то уверенно сказал Ярославцев; он отличался тем, что совершенно игнорировал идеологическую пропаганду, а заодно общественную деятельность и её деятелей.
Я подал заявление в профком, и тут только стало ясно, что проблема заключается не в только том, чтоб накопить соответствующую немалую сумму, но и чтоб машину выделили – желающих получить автомобиль становилось всё больше. Шла конкурентная борьба претендентов, зачастую переходящая у некоторых ушлых людей в не очень чистую «подковёрную»; даже ввязываться в соревнование с ними не хотелось. Но как раз так получилось, что меня выдвинули на Доску почёта высокого уровня и соответственно выходил высокий балл в учитываемых при распределении показателях, конкуренты оказались обойдёнными и мне дано право на приобретение машины. К этому времени, правда, выпуск столь желанной для супруги модели «Волга» прекратился, зато совместно с итальянцами запустили гигантский автозавод в Тольятти.
- Что это за машина? То ли дело наш «Москвич»! – заметил Ярославцев, тоже планировавший приобретение автомобиля. –  На международных ралли по бездорожью одним из первых к финишу пришёл.
- Да это отдельные экземпляры на экспорт так делают, – возразил его коллега Голенков, обычно редко вступающий в политические дискуссии, и если уж заговорил, то задело, значит, за живое.  – А остальное – халтура. Не способны мы производить товары, по качеству конкурирующие с Западом.
- Почему это не можем? – спросил его.
- Потому, что у нас нет конкуренции!
- В военной технике ведь не уступаем? Можем, значит?
- Так то в военной! А в бытовой…
- Машину же сделали «Победу» – такую, что сам Форд приезжал смотреть. 
- В бытовой технике – какую бы дрянь ни сделали, из-за дефицита её возьмут всё равно. Вынуждены брать.
- Не всё берут! – поправил Ярославцев. – Магазины затоварены никому не нужным старьём, а промышленность в плановом порядке продолжает гнать ударными темпами эти никому не нужные товары. Получается излишек денег, с которыми все носятся, как угорелые в поисках нужного.
Да, во многом они правы! И это после пятидесяти лет Советской власти, когда сформулированные ещё Лениным очередные задачи остаются нерешёнными до сих пор. Когда игнорируются экономические законы, нарушаются основные принципы социализма…
- Читали «Лицом к лицу с Америкой»? – продолжил Голенков. – Вот господа капиталисты, когда октябрьская революция и великая депрессия встряхнули их систему, от нас переняли много хорошего, не постеснялись, а мы?
- Да не мы, а наши господа-чиновники, которым и без того хорошо живётся. Не то, что лучшее от Запада брать, наши изобретения никому не нужными оказываются…
Возникают такие бурные дискуссии временами, и ещё, как заметил, если раньше сотрудники говорили между собой в основном о своих детях, то сейчас – об автомобилях и гаражах. Сменились приоритеты.
- У автомобилистов свой круг общения. И разговор особый! – с завистью и уважением сказали те мужики в автобусе.
- В гаражи тащат всё что можно, что где плохо лежит. Потому что нет в продаже кирпича, дерева, других материалов, – говорят сейчас.
Так или иначе, через некоторое время мы стали обладателями лёгких, маневренных и экономичных беленьких «Жигулей» с несколько непривычным дизайном и низкой для наших дорог посадкой. Очень обрадовались покупке дети, особенно Гера, проявивший чрезвычайно живой интерес к устройству автомобиля. Я же радовался меньше – предстояло обустраивать гараж, осваивать шофёрское ремесло. Особенно разочаровался, устав от первых учебных поездок, – то газ передавишь так, что мотор ревёт на недопустимых при обкатке оборотах, то трогаешь, забыв снять ручной тормоз… А ведь надо не только водить, но ещё и обслуживать машину. Когда однажды вдруг заглох мотор, мы оказались в совершенно беспомощном состоянии.
- Карбюратор засорен! – поразив меня познанием, мгновенно оценил ситуацию остановившийся из любопытства водитель «Москвича». – Продуть надо! – И уехал, не сказав, как это делается.
Правда, чтоб не создалась проблема с обслуживанием, обещали создать достойную цивилизованных государств систему современного сервиса. Но уже известно, что всякий сервис своей первой целью ставит создание дефицита хоть в чём-нибудь, чтоб поставить в зависимость от себя потребителей.
Впрочем, с некоторых пор почувствовались преимущества личного транспорта. Если ранее я никогда не бывал и представления не имел об окрестных городках «каменного пояса», то обнаружил, что эти невзрачные, с ещё сохранившимися прочными сооружениями демидовских времён городки расположены совсем близко. Опоясанный озёрами  ближайший райцентр Касли, прижавшийся в низине к подступившим горам Кыштым, обвалованный породой и отходами рудного производства Верхний Уфалей… Через некоторое время я решился выехать и на оживлённые улицы городов – промышленных гигантов Свердловска и Челябинска.
А затем по просьбе Сергея Попова по разбитой дороге свозил его в родные края, на неприветливо прохладный и дождливый Северный Урал. Мимо старинного Невьянска с падающей, подобно Пизанской, башней, индустриального Нижнего Тагила, по грунтовке дальше на север, к Верхней Туре. Гнетущее впечатление оставил заброшенный жителями прииск – пустынные улицы и дома, заросшие травой до заборов дворы. Изрытое драгой каменное русло речушки, тенистые бескрайние леса с вековыми кедрами, опоясанная оголённым витком гора Качканар – бульдозеры начали разработку залегающих в ней богатейших руд …
Приехав домой, набросился на повторное прочтение «Каменного пояса» – ведь побывал почти на всех описываемых в книге местах.

***

Рано наступающая морозная зима, когда снег ложился на долгие пять месяцев, уже не заставала врасплох. Пушистая шапка-ушанка, тёплое зимнее пальто и сапоги на меху позволяли ходить пешком на работу даже в двадцатипятиградусные морозы, чувствуя некоторое торжество оттого, что он тебя не берёт, что ты стал достаточно «морозоустойчивым». Да и лыжи приобрёл всем домашним. Даже громко запротестовавшему против того, что его обошли, маленькому ещё Эдику пришлось купить какие-то куцые пластмассовые снегоступы и водить на них, удерживая за ворот шубки от сопровождаемых хныканьем бесконечных падений. Жена к лыжным прогулкам интерес не проявила, а с Герой мы иногда совершали довольно затяжные путешествия по лесу. Меня приятно поразило, с какой смелостью он вместе с другими лихими мальчишками съезжал с самой верхушки Лысой горы, на что я сам не решался. Так что когда однажды всем коллективом отдела решили выйти со своими детьми на лыжную прогулку, я уже мог смело брать его с собой.
Идея коллективной прогулки родилась на отчётном профсоюзном собрании, когда кто-то спросил, чем это, мол, культорг у нас занимается, в кино не водит, выезды в театр не организовывает…
- Да вас же не сдвинешь с места! – возмутился тот в своё оправдание и предложил, не откладывая, такое мероприятие на выходной день. – Давайте съездим на гастроли ленинградского мюзик-холла.
- А что это за «мюзик-холл»?
- В переводе на русский – балаган?
- В балаган? Нет уж, не поедем!
- Зря вы так…
- А почему бы нам не организовать лыжную вылазку? – предложил Балюков. – Есть у нас коллектив, или нет его? И физорг кто?
- Дайнега физорг!
- Пожалуйста, я готов организовать! – отозвался Дайнега. – В любое время.
- А если у кого нет лыж?
- Да на прокате их сколько угодно! И в парке, и на стадионе.
- Давайте семьями, с детьми.
- Фотоаппараты возьмите кто-нибудь!…
Так что в воскресное утро на краю города, у Раскурихи, собрались сопровождаемые своими наследниками почти все сотрудники отдела. Интересно было смотреть на очень похожих на своих родителей детей самых разных возрастов, о которых приходилось много слышать в разговорах и теперь видеть впервые. Они же скромно стояли среди незнакомых людей, не подозревая что в какой-то мере тем уже известны особенности их характеров, их маленькие достижения и проделки.
День выдался замечательный – морозец градусов восемь с утра обещал к середине дня вообще сойти почти до нуля под лучами восходящего и уже слепящего солнца, слабый ветерок лишь на открытых местах. Снег глубокий и чистый, искрящийся кристалликами на поверхности с хорошим скольжением даже для несмазанных лыж.
- Ждать больше не будем? Холодно стоять.
- А кого ждать? Все почти уже!
- Тогда поехали!
Гуськом потянулись один за другим, пересекая открытое пространство озера, пропуская вперёд детей, самые шустрые из которых вскоре возглавили шествие. Пересекли залив озера и по проложенной лыжне вошли в зелёный лес, и там уже только тем, кто находился впереди и выбирал путь, было известно, куда мы идём. Незнакомые вершины, откуда открывался вид на бескрайние заснеженные дали, сменялись  низинами, с просек, помеченных мерными столбиками, с номерами-глазками под снежными шапками, вдруг сворачивали, объезжая валежник, в лесную чащобу. Двигались медленно, равняясь на самых слабых, и появлялась возможность оглянуться на окружающую красоту.
Солнце беспомощно повисло над самыми кронами деревьев где-то на краю леса, бросая через поляны резкие расходящиеся длинные тени стволов. Деревья в лесу что люди – окружённые молодой порослью высокие, стройные и могучие чередовались с согнутыми дугой, сломанными, беспомощно повисшими на соседних стволах или поверженными вниз судьбой. И законы леса почти что у людей – самых больших высот достигают растущие среди себе подобных; далеки от их красоты и совершенства выросшие порознь, отдельно стоящие по окраинам и уродливо искривлённые деревья.
- Смотрите, лось!
Все остановились и смотрели на невесть откуда взявшегося сохатого, удивлённого появившимся на его пути препятствием в виде столь длинной цепочки уставившихся на него людей. Подумав, лось нехотя дал задний ход, стряхивая снежную пыль, удалился.
Часа через два остановились отдохнуть на какой-то поляне с закопчённым кострищем на камнях. Сняли лыжи и рюкзаки с прихваченными с собой чайными принадлежностями, натащили и нарубили сушняк, которого в окрестности было с избытком, разожгли костёр.
- Дети, кто из вас знает стихотворение о зиме?
Дети поняли предложение рассказать стих, но засмущались, хотя по их лицам было видно, что знают все, только не решаются. Наконец кто-то из родителей уговорил своего сына начать, и он, выйдя чуть вперёд, продекламировал не очень громко:
Поёт зима – аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка…
За ним потянулись и другие – кто сам, кто по просьбе родителей.
Пройдясь ещё после чаепития час с небольшим, неожиданно для уже окончательно потерявших, как и я, ориентировку, вышли на окраину города.
Какая замечательная пора года! Казалось, что если бы зима длилась весь год, то было бы совсем уж неплохо.
Прошла по улицам, дворам
Зима, зима-красавица…