Воспитательный момент

На сцене стоял парень в джинсах и майке, напротив него, скрестив руки, переминалась с ноги на ногу симпатичная рыженькая девица в длинном кисейном платье. В первом ряду сидел очень серьезный мужчина в кожаном пиджаке и теребил очки в роговой оправе – судя по всему, режиссер. По залу бесшумно проносились тени работников театра. За кулисами притаились актеры. Рядом с мужчиной в кресле ёрзал юноша, по виду чуть старше молодых людей, стоящих перед ним. Он что-то писал в толстом блокноте, изредка поднимая голову, чтоб взглянуть на златоволосого ангела, томящегося на подмостках. Актеры напряженно молчали. Молчал и мужчина. Наконец из-за кулис послышался голос:
- Ермолай Алексеи-ич!
 Молодой человек в джинсах шумно выдохнул, затопал в сторону кулис.
- Сию минуту!
Девица неуклюже плюхнулась на пол, выставила на обозрение ноги в черных гольфах, уткнулась головой в тюк с тряпками, начала трясти круглыми плечиками, натужно всхлипывать и постанывать. Все молча наблюдали за страданиями юной особы, и тут серьезный мужчина не выдержал.
- Ты что, издеваешься?
Рыдания прекратились. Она отняла от раскрасневшегося лица узел, недоуменно посмотрела на обладателя кожаного пиджака.
- Нет, ты что, издеваешься?
Молчание.
-Тонечка,- режиссер деликатно кашлянул в кулак, поправил на переносице очки. - Чехов бы в гробу перевернулся, если б узнал, что Варя сморкается в узелок с тряпками. Она плачет МОЛЧА! Она страдает! Понимаешь?!
 Наступила гробовая тишина. Мужчина поднялся с кресла, начал мерить зал гулкими  шагами.
- Понимаю…
- Нет, Тоня, ты не понимаешь.  Лопахин – трус, а ты его любишь. А он смалодушничал. А вишневый сад продан – тебе не наплевать, что вишневый сад продали, Тоня? Наплева-а-ать… Вижу, что наплевать.А он промолчал. А ты уезжаешь к черту на рога, к чужим людям прислугой, а жизнь в этом доме кон-чи-лась! А не бу-дет боль-ше! А ты не понимаешь!!!
Мужчина раскраснелся, начал размахивать смятыми листами сценария. Тоня-Варя молча сидела на сцене, грызла ноготь и упорно глядела в одну точку.
- Ты…Ты…Равнодушная! Вялая! Мертвая! Холодная! Да, ты уже холодная! Ты посмотри. Как ты двигаешься? Ты же на пол не опустилась, а укоровилась с грохотом! Варя медленно оседает, как раненая, как в последний раз…Отрешенно!  У ней жизнь закончилась! Варя гольфы черные не носила!!!
- Это же репетиция, - робко пробормотала девушка.
- Ты ж и на премьеру наденешь, я ж тебя знаю!
Юноша с блокнотиком густо покраснел, отвел глаза в сторону, чтоб не видеть несчастное выражение лица девушки.
- Ты всю пьесу порешь! Финальная сцена летит к чертям собачьим!
- Не надо на меня орать, - усталым голосом попросила Тоня. Она поднялась с пола, одернула длинную юбку.
- Нет, я буду орать! Надо было брать Керенскую! В ней есть широта! А ты…Узкая… Ты не чувствуешь. Не принимаешь.
 Тоня стала пунцовой от злости.
- Керенская? Отлично! Чего ж так? Надо было брать! – съязвила  она.
- Надо было!
- Надо было?
- Надо было! Она не опаздывала бы! Она роли к сроку учит! Она обязательная! Она…Она...А почему поздно, собственно? - осекся мужчина. – До спектакля еще две недели…Она способная, она эту роль уже знает, я видел, как она учила… Поставлю Керенскую! Надоело!
- Ах, так? Ухожу, - взвизгнула Тоня.
- Уходи.
Режиссер сосредоточенно натирал стекла очков салфеткой.
- Уйду, - уже менее уверенно произнесла актриса.
Он поднял на нее глаза.
- Ты еще здесь? Давай-давай, бездарь. Иди к Мезеву, он тебя научит. Будешь «кушать подано» в третьем составе…
 Шуршание юбки, хлопок дверью.
- Так что, Владимир Анатольевич, Керенской звонить? - рядом с раскрасневшимся режиссером возникла поникшая фигура юноши с блокнотом.
- Звони, Семен, звони, а ты что думал? - раздраженно бросил мужчина и двинулся к выходу.
 Семен постоял в проходе. Посмотрел на сцену, вздохнул, пробормотал что-то типа: «Ну и зря он так…» и косолапо побрел за кулисы.

В темной подсобке на ящиках с реквизитом сидела девушка в вязаной шапке, сапогах и длинном пальто, накинутом поверх красивого синего платья, какие носились в начале прошлого века. Она курила крепкую сигарету, неотрывно смотрела в угол, пуская кольца, попеременно засовывая руки в карманы, чтоб согреться. Изредка дверь открывалась, чтоб чья-нибудь лохматая голова появилась в дверном проеме и прошептала что-нибудь вроде:
- Тоня, ты идешь? Мы тебя ждем.
Тоня что-то мычала в ответ, после этого голова хмыкала и изрекала:
- Ну, как знаешь. Наше дело предложить…
Постепенно гул шагов и шум в коридорах утих. Дверь в подсобку опять заскрипела.
- Да не пойду я никуда, оставьте вы меня в покое! - рявкнуло очаровательное создание.
- Не ори, не в лесу, - раздался до боли знакомый хрипловатый голос. Режиссер прикрыл за собой дверь, присел на свободный ящик. Тоня снова закурила. Мужчина с минуту посидел неподвижно, затем достал свою пачку, выхватил из пальцев девушки ее сигарету. Прикурил, но сигарету не вернул, а бросил на пол и придавил узким носом ковбойского сапога.
- Тебе нельзя курить. У тебя слабые бронхи, - твердо сказал он.
- Мало ли что? Не отвалятся,- грубо ответила та и, помолчав, добавила:- Я уже взрослая, что хочу, то и делаю.
Наступила пауза.
- Тонь…
- Что?
- Тонь, ты извини, что я так сегодня… Просто у тебя действительно не получается. Это не твое.
- Не моя роль?- с надеждой спросила девушка.
Пауза. Вздох.
- Не твоя профессия.
Снова тишина.
- Понимаешь, ты изначально пошла не по той дороге. Из тебя никогда не получится хорошая актриса. Остановись, пока еще это осознаю только я.
 
- Но почему? Почему? У меня нет таланта?
- Наверное, есть. Но не актерский, это точно. Все эти годы тебя тянули лишь из уважения к фамилии.
- Так зачем было устраивать это фарс? Зачем было брать меня, если я – бездарь? Почему не была утверждена Керенская? Ведь у нее талант?-   Тоня резко встала.
- Да. У нее талант. А нужно было, потому что никто не скажет тебе, что чушь порешь. Все будут в лицо вежливо улыбаться, а за спиной смеяться и пальцем показывать. В лучшем случае. Никто, кроме родного отца,- сорвался режиссер.
 Девушка медленно опустилась на ящик. Начала мерно раскачиваться взад-вперед, беззвучно шевелить губами. Мужчина закурил. Вдруг Тоня развернулась и уткнулась носом в пахнущее свиной кожей и табаком плечо мужчины. Послышались тихие всхлипывания. Родитель выбросил бычок и несмело прикоснулся к плечам дочери.
- Тонечка. Лисичка ты моя… Давай, пока не совсем поздно, переводись. Куда хочешь? Я помогу. Еще не поздно, третий курс… Хочешь на журфак? Хочешь? Ну не твое это… Я ж тебе не враг… Так что, журфак? Солнышко ты мое рыженькое…
- Не зна-аю… Я актрисой ха-а-ачу,- рыдало солнышко.
 Он гладил по спине сжавшуюся в комочек дочь, затем поцеловал ее в висок, убрал руки и сказал:
- Надо идти. Скоро театр на ночь закроют. Потом поговорим. Переодевайся.
Тоня соскользнула с ящика, одернула перекрученную юбку и медленно пошла по опустевшему коридору, пиная ногами по полу пустую коробку из-под сока. Постаревший отец закурил последнюю сигарету. Обоим  нужно было собираться. Оба не хотели ехать – дома их ждал неприятный разговор.