Глава пятая
После выборов Арбина перевели на должность научного сотрудника; сидеть он стал в каком-то приспособленном помещении - выгородке у лестничного пролета. Неожиданное смещение с должности у него сопровождалось и семейными неурядицами - от него ушла жена, чрезмерно молодящаяся и безмозглая, как заметил Владимир по единственной встрече с ней, женщина за сорок лет с завышенными претензиями. И без того серый и невзрачный внешне Геннадий Тихонович еще более потускнел. Досадно и неприятно было смотреть, как сразу или постепенно переставали здороваться с ним некоторые из окружающих, ранее торопившиеся сделать то уже издали.
Кабинет начальника занял Сулой, прежде всего устроивший там обстоятельный ремонт с заменой мебели. И это когда не могли найти средств для побелки нескольких рабочих комнат, пострадавших из-за протекания крыши.
- Это же безобразие! - жаловались секретарю партбюро сотрудники.
- Вижу, - отвечал он, - но сделать ничего не могу. Выбрали! Подавляющим большинством.
Сулый был человеком хватким, как оказалось, но неглупым, и мог бы со временем стать вполне нормальным руководителем. Но для этого нужно было учиться, ибо он проскочил ряд должностей и, соответственно, фаз развития. Учиться в его положении можно было только у своих коллег, специалистов подчиненного теперь ему коллектива, которых на первых порах следовало бы по-ученически внимательно слушать. А вот этого словоохотливый новоиспеченный начальник делать и не умел. Более того, после успеха на выборах он все еще находился в слишком затянувшемся состоянии эйфории, и поток слов, извергаемый им при любых обстоятельствах, был неиссякаем. После первых же слов собеседника он прерывал того и далее говорил только сам; говорил долго, витиевато, много раз повторяясь и с многократными отступлениями. Приблизительно так прошел его разговор по возникающим проблемам с Владимиром, который под конец своего визита, едва высказав малую долю всего, что собирался изложить, понял, что это бесполезно.
Чувствуя себя хозяином, Сулый решил пропускать через себя все дела, включая всякую мелочевку, не позволяя решать ее другим. Более того, не решая сложные проблемы, он как будто хотел продемонстрировать свою деловитость на примере вот таких ничего не стоящих дел, в которых копался дотошно. А в целом, набрав на себя все и не имея времени и компетенции для быстрого принятия решений, он, несмотря на свои героические усилия в непрерывной работе, вскоре создал огромный затор, перед которым беспомощно барахтались, чертыхаясь и проклиная выборы и всех на свете, сотрудники отделения. Недовольство нарастало, особенно у тех, кто с самого начала был против Сулого; стали прозревать и другие, и обращаться к секретарю партбюро с жалобами, но, как говорят, поезд ушел и начинать затяжную борьбу со “всенародно избранным” сразу же после его выборов было явно бессмысленно.
Владимир в создавшейся ситуации стал подумывать об уходе с должности секретаря, ибо выхода из положения в ближайшее время не видел. Для такого его решения было еще две причины. Лена поступила на работу комбинат обслуживания, который закрывался поздно, и ему теперь приходилось каждый вечер забирать из детского сада Олю, отчего участие в разного рода собраниях, заседаниях и совещаниях после работы становилось почти невозможным. Кроме того, в его голове окончательно созрело содержание диссертации по системе с их адаптивным регулятором, а успешная работа прибора в Тайсинске полностью обеспечивала необходимым материалом заключительную главу по практической реализации выдвигаемых на соискание ученой степени идей.
- Я даже немного опоздал с таким решением, - сказал он Камельному, поставив его в известность о своем намерении. - Как только коллектив на выборах не принял моего предложения по начальнику и программе, которую поддерживал, я должен был бы сразу так поступить. А сейчас и семейные обстоятельства делают мою работу секретарем просто невозможной.
- И кого же секретарем избрать, ты как считаешь? - спросил его Камельный, немного подумав.
- Гурихина следовало бы, но здоровье у него неважное. Партбюро решит кого!
- А как ты смотришь на Туковского?
- Так он же партгрупорг, а не член партбюро.
- Кооптировать можно.
- Туковский... Гм! - покачал головой Владимир. - Я думаю, вряд ли он подойдет.
- Почему? Уж не обиделся ли ты на него, что он все время ваше партбюро критикует?
- Да критика вся его - для красного словца, не более! У него куча идей для нас - сделайте то, другое... Сам бы и взялся за их реализацию. Что за время такое настало - одни болтуны в гору пошли!
- Напрасно ты так! Очень активный товарищ. Планируем поручить ему на районном партийном активе от нашего коллектива выступить.
- Это он может!
Происшедшее изменение Владимир принял с облегчением - такая гора забот с плеч свалилась! - и, все же, с некоторым сожалением. О том, что в институте ничего не меняется в сравнении с прошлыми, застойными, временами и сделать он ничего не смог.
Будучи ранее избранным делегатом на партактив, Владимир принял участие в его работе. Мероприятие это, лишенное прежней помпезности, впервые проходило в выходной субботний день - везде велась борьба за эффективное использование рабочего времени. За столом президиума стоял бюст Ленина, на заднем занавесе висел исполненный огромными буквами лозунг:
<ПЕРЕСТРОЙКА - ГЛАСНОСТЬ - ДЕМОКРАТИЯ - СОЦИАЛИЗМ>
Докладчиком был Валков.
- Происходящее гигантское по размаху и глубине обновление, значение которого выходит за рамки страны и является историческим, накладывает высокую ответственность на партийную организацию района. Недопустимо ослаблять партийное руководство, сходить с принципиальных позиций ленинского идеала социализма, - сказал докладчик в вводной части и, без привычных перечислений успехов, сразу перешел к довольно жесткой критике недостатков, называя виновных персонально, в парах - руководителей административных и партийных, - заставляя даже вставать со своих мест для всеобщего обозрения тех из них, кто присутствовал на активе.
Боевой и содержательный доклад задал тон остальным и последовавшие за ним выступления не обошли, казалоcь, ни одной существующей проблемы.
- ...Отставание от наиболее развитых стран мира в эффективности производства, научно-техническом уровне, производстве современной техники и технологии, качестве продукции стало увеличиваться, - cообщил представитель Госприемки, недавно введенной на предприятиях для контроля качества продукции.
- ...Длительные сроки строительных работ приводят к омертвлению значительной части национального богатства, - констатировал другой делегат.
- По-прежнему гонят “вал”, стремятся выйти в передовики, побольше израсходовав средств...
- Потребитель все еще во власти производителя. Возрастает дефицит товаров, поползли вверх цены...
Слушая все это, Владимир думал о том, что дает сбои, если не разваливается совсем, прежняя система управления, отлаженная ценой огромных потерь и массовых лишений предшествующего поколения, страданиями и кровью миллионов людей, из которой сейчас неосмотрительно, в спешке и реформаторском зуде выбили несколько звеньев, да не тех, и не знают чем их заменить.
Очень живо и образно выступил партгрупорг их организации Туковский; потом, правда, Владимир так и не мог вспомнить, о чем же тот говорил.
---
С поступлением на работу жены Владимиру приходилось каждый день вечером забирать Олю из садика, да поскорее, потому что воспитательницы очень не любили, когда кто-то заставлял их сидеть до конца рабочего времени, не позволяя уйти раньше. Отныне ежедневно и по утрам, отставив уже ставшую привычной приятную прогулку на работу пешком, он отвозил девочку, толкаясь с ней в перегруженном автобусе. Лена выходила на работу значительно позднее и, конечно, не имело смысла ей вставать рано лишь для того, чтоб препроводить дочь в детсад. Она с трудом и долго будила Олю, которая утром никак не хотела просыпаться, как и вечером ложиться спать, одевала ее, капризничавшую с утра, пока муж завтракал, провожала их обоих за дверь и принималась за домашние дела.
Получалось так, что почти всегда выходили они с задержкой и приходилось спешить, необходимость чего Оля или еще не понимала и не признавала. Оказавшись на улице, она отвлекалась на всякую всячину; то ей нужно было подобрать чем-то привлекшую внимание палочку, то погладить чью-то понравившуюся кошечку или интересную собачку, то обежать несколько раз вокруг дерева или взобраться на качели, чтоб качнуться хоть разик.
- Оля, мы опаздываем! - хватал он ее за руку, а она не прочь была из этого устроить игру.
Она не слушала его, и приходилось вести ее почти силой, что ей не очень нравилось и она начинала сопротивляться, капризничать и делать противоположное тому, что он просил. Возникало своеобразное противоборство, и однажды, когда уговоры уже не действовали, а времени для применения других методов воспитания не оставалось, пришлось прибегнуть к самому простому и оперативному, веками проверенному способу воздействия - шлепнуть ребенка по попке. Через одежду это получилось, разумеется, вовсе и не больно, но обидно, и Оля заплакала.
- Будешь знать, как не слушать папу! - сердито подхватил он ее на руки и устремился к автобусу.
- И не папа ты мне! - сквозь слезы выкрикнула девочка.
- Да? - растерялся от неожиданности он.
- Я маме расскажу!
- Ну, и говори! Она тебе еще добавит, чтоб слушалась.
Вечером они как будто забыли о ссоре и, чтоб окончательно убрать воспоминания о том, Владимир дал девочке волю, и они тащились домой не меньше часа. Город был неузнаваемо чист после прошедшего апрельского субботника, необходимость которого долго дебатировалась в обществе. Его противники всячески преувеличивали недостатки в организации работ, не желая замечать столь благоприятные последствия - опрятность дворов и улиц, после схода снега выглядевших ужасно. Действительно, иной раз куда проще взять метлу и навести порядок, чем воздвигать, глядя на горы мусора, различные философские теории.
Но дома, за ужином, быть может, просто из желания рассказать маме что-то, Оля вспомнила происшествие; Владимир слышал ее шепот, с оглядкой на него, и был, конечно, огорчен тем, что раздор не забыт.
- Ты чего руки на ребенка поднимаешь?! - вдруг сердито обратилась к нему Лена, обнимая дочку.
- Если хочешь поговорить на эту тему, то пусть Оля пока выйдет! - сказал Владимир, нахмурившись, однако Оля еще теснее прижалась к маме и та не отпускала ее.
- Думаешь, не твой ребенок, так можно...
- Не думаю! - оборвал он ее и, бросив на стол вилку, встал. - А был бы настоящий папа, так высек бы как следует. Потому что опаздываем почти каждый день, и,в конце концов, сколько такое может продолжаться?
- Ох, какой крутой!
- Какой уж есть! Вот поведешь ее завтра сама и узнаешь! - сказал он со злостью, выходя из кухни.
- Ну, и поведу!
- Ну, и веди!
В комнате он взял газеты и сел в углу на кресло, чувствуя, что нервничает и не то, быть может, даже сказал. Ведь так сильно они поссорились впервые.
---
Сосед действительно оказался на удивление тих и почти незаметен; только постоянное покашливание и приглушенный звук работающего телевизора свидетельствовали о его присутствии дома, откуда он выходил только на работу. В кухне стола он не держал, холодильником не пользовался и лишь изредка приносил с собой почерневший и облупленный эмалированный чайник без крышки, чтоб вскипятить воду. Владимир как-то нечаянно заглянул в его комнату через раскрытую дверь и поразился запущенности всего - серая и никогда, похоже, не убиравшаяся постель, короткие и грязные шторы, накрытый газетой стол с тем чайником, который он уже не раз видел в его руках, пустые бутылки у входа ... И отвратительный запах прокуренного затхлого помещения, проникающий в щели и разносимый сквознячком по всей квартире, отбивающий навсегда желание заходить или даже глядеть туда.
Первое время после появления новых соседей Павел Иванович еще пытался беседовать с Владимиром, и всегда почти об одном и том же - где, что и за сколько можно достать выпить, как даже из эпоксидного клея по хитроумной технологии разделить твердые и жидкие компоненты, чтоб употребить последние внутрь. Поразительно - каким только издевательствам ни подвергали люди сами себя. И это -”гомо сапиенс” - человек разумный!
Другие темы для разговора не вызывали у соседа никакого интереса, он замолкал и вскоре уходил в свою комнату. Так что разговаривать было не о чем. Владимир попытался было понять причину такого падения человека, пережившего, быть может, какую-то трагедию жизни, но все оказалось гораздо проще - пить он начал с семнадцати лет, и чем дальше, тем больше. Был женат, имеет почти взрослую дочь, которая ни разу здесь не появлялась. Когда Павел Иванович назвал свой возраст - тридцать семь лет, - соседи поразились, ибо они никак не могли сравнить его казавшийся гораздо более старший возраст с известными им сорокалетними мужчинами.
- Павел Иванович, ну как так можно! - пытался уговорить его Владимир. - Разве это жизнь? Вы в таком возрасте, а уже еле ходите. Бросьте травить свой организм!
- Бросить? - задумался, казалось, тот, и через некоторое время сказал: - У меня, если не выпью, все внутри болеть начинает. Так что никак нельзя бросать!
Ни утром, ни вечером Павел Иванович ничего в питание, кроме чая с засохшим хлебом, не употреблял, и жил только за счет обеда на талоны, которые за вредность получал на работе и иначе использовать не мог. Так что на кухне в основном хозяйничала Лена, а попозже вечером появлялся Владимир с газетами и книгами, сбегавший с ними от постоянно работающего телевизора.
---
Лаборатория автоматики как будто жила прежней жизнью сложившегося коллектива, который лишь иногда встряхивался незаурядными событиями, среди которых в последнее время почему-то участились дурные; подобно сгусткам внезапно явившихся низко проносящихся тучек - предвестникам ухудшения погоды. У Симакова умерла мать, немного не дожив до шестидесяти лет, и только он вернулся с похорон, как то же самое произошло с отцом и пришлось срочно выезжать снова. У Бочкарского угнали автомобиль, прямо от проходной института; машина исчезла бесследно на конвейере бурно развивающегося воровского промысла... Жизнь становилась все сложнее и напряженнее, донимали людей всеобщий почти и все нарастающий дефицит товаров, услуг, пустые прилавки магазинов и очереди везде и за всем; проблему эту отнюдь не могла решить введенная повсеместно талонная система. Сотрудники становились все более раздраженными, и в лаборатории все чаще возникали ожесточенные споры.
- Неужели не видно, что перестройка провалилась? - заметила Эльвира Бонк, выходя, как всегда в таких случаях, на середину комнаты.
- Процесс пошел! - сказал, не поднимаясь со своего места Сырцов, цитируя ставшее у всех на устах выражение главного застрельщика перестройки.
- Зачем нужно было вскрывать все плохое, если сами лучше сделать не могут? - отозвалась и Зина Бортник. - И зачем только все это Горбачев затеял!
- Мне некогда после работы во всех очередях стоять! - продолжала Бонк, подходя к столу Владимира. - Мне сейчас нужно в магазин сходить. Почему Вы не разрешаете нам это делать? Все другие давно уже ходят.
- Я не хочу, Эльвира Марковна, чтоб ко всему добавился еще один дефицит - в результатах нашей с вами работы.
- А я все равно пойду! - вдруг заупрямилась Бонк и пошла за сумкой. - Ваша партия, коммунисты во всем виноваты - довели страну до такого...
Неприятно и тяжело было Владимиру слышать такое обвинение, воспринимаемое и в свой, конечно, адрес. Потому что он ответственен за партию, как каждый ее член. Жаль только, что эта ответственность, налагаемая его совестью и болью за людей и страну, не сочетается с возможностью влияния на события и партию. Потому, что власть принадлежала и ранее и теперь, похоже, некой самовоспроизводящейся элите, маскирующей свои личные интересы шумихой о радении за народ, свое фактическое правление сначала ссылкой на лишенный права на то рабочий класс, потом на всех трудящихся,. Такое потрясающее, но явно соответствующее действительности открытие внезапно сделал Владимир для себя и отметил, что подобная иерархия верхов и низов существовала и при царе, представляемом неизменно как отец нации, возродилась вскоре после революции в исполнении других людей, и существовала сейчас благодаря какому-то скрытому и пронизывающему человеческое общество в любом его состоянии закону, неизменно воспроизводящему эту иерархию и создающему в поддержку ее свою религию даже из такого естественнонаучного учения, как марксизм. Вот почему сейчас никак не получалась провозглашенная перестройка общества, которая сводилась, по-видимому, лишь к перетасовке иерархии.
В спорах, которые возникали, никогда почти не принимал участие Млевский, хотя наиболее критически, как знал Владимир, был настроен против социализма и партии. И не потому, что все еще боялся высказывать вслух такие крамольные, по недавним меркам, мысли - сейчас каждый мог говорить, что вздумается, - а из-за постоянной занятости. Человек дела, он, помимо лаборатории, c работой в которой справлялся отменно, с некоторых пор стал выполнять заказы недавно созданного молодежного научно- технического центра, который вскоре и возглавил. Создан центр был по инициативе комсомольской организации и позволял молодым сотрудникам получать дополнительный заработок по своей специальности, что было совершенно новым делом; до того можно было подработать лишь где-то на шабашке. Работа велась с оплатой по труду и на полном хозяйственном расчете, без всяких управленческих нагромождений, обучая на практике основам предпринимательства.
Родион почти всегда задерживался на работе, и лишь тогда он позволял себе беседовать о политике.
- - Социализм - это тоже эксплуатация человека человеком, - говорил он. - Добросовестных недобросовестными, работяг лодырями... Через механизм уравниловки. Эту его особенность отмечали критики учения социализма еще задолго до его воплощения в реальность.
- - Чтоб легче было критиковать социализм, они его положения доводили до абсурда, - отвечал Владимир. - К сожалению, исторически случилось так, что настоящего социализма у нас не получилось, а какая-то абсурдная модель. Ведь все мы, сторонники социализма, всегда выступали против уравниловки, только сделать ничего не могли.
- А иной реализации социализма и быть не могло! Потому, что общественная собственность - это отсутствие собственности вообще. Государство разрешает грабить само себя, или уж очень жестоко за то карает. Утрачен всякий стимул к труду. Частная собственность такого не допустит.
- Вовсе не утрачен! Разве что преобладал моральный стимул. А стадия развития общества с частной собственностью уже была и стоила она человечеству невиданных страданий и жертв. Пятьсот лет назад потребовался гений Леонардо да Винчи, чтоб сказать: главное зло современного общества является частная собственность, разделяющая людей, рождающая жестокость и ненависть. Это столетиями подтверждали философы и писатели - лучшие умы человечества – подтверждали эту истину и искали иные формы устройства мира, основанные на принципах социальной справедливости. А, как известно, кто забывает историю, тот обречён её повторить. К этому, похоже, начинают призывать нас некоторые деятели. Открыто! Как верно отметил Владимир Мегре: «легко лишённым знаний о былом науки новые внушать».
- Да, так было! Но эволюция капиталистических стран от их прежнего состояния, в котором были и мы с ними вместе до революции, привела к тому, что люди там живут значительно лучше нас. У нас эволюция была прервана Октябрьской революцией, Лениным.
- Где лучше? В кучке развитых капиталистических стран, эксплуатирующих весь остальной мир? А в остальном, подавляющем большинстве капиталистических стран Азии, Африки и Латинской Америки? Что же касается революции, то довели народ нищетой и унижениями до взрыва, а потом Ленина во всем обвиняют.
Высказывания Родиона соответствовали нарождающемуся в обществе радикальному политическому течению, после развенчания Сталина напавшему на Революцию и Ленина. Так и не убедив друг друга, они прекращали спор; Владимир торопился в детский сад за ребенком, а Родион брался за проектные работы молодежного центра.
Глава шестая
Члены партбюро после обсуждения плана проведения кампании по индивидуальному собеседованию с коммунистами по их личному участию в перестроечном процессе и утверждения соответствующей комиссии не расходились. Уже в ходе их совещания обнаружился ряд проблем и разногласий по их решению, вплоть до диаметрально противоположных, что заставило всех задуматься - все более углубляется раскол среди членов партии, начавшийся с перестройкой, и в последнее время обострившийся из-за оценки позиции кандидата в члены Политбюро Ельцина после его выступления на юбилейном Пленуме, посвященном семидесятой годовщине Октябрьской революции. Ходили слухи, что якобы он выступил с критикой всего исторического пути государства после революции до настоящего времени, за что был смещен с партийной работы, несмотря на претворяемый в жизнь принцип плюрализма мнений. С одной стороны, все это выглядело как расправа с инакомыслящими прежними методами - снятие с работы и осуждение в средствах массовой информации; c другой, его переместили на иной высокий пост - министра строительства, так что была не расправа, а вполне оправданное размежевание. Никто толком и достоверно не знал существа его выступления, но, похоже, планка допустимого уровня критики государства и власти была поднята на новую, досель недопустимую высоту.
- Нет ли какой более подробной информации о выступлении Ельцина? - спросили у Туковского, ставшего секретарем партбюро и, казалось, очень довольного повышением своего общественного статуса.
- Нет ничего, - ответил он. - И, согласитесь, было бы весьма странным осудить выступление и тут же его тиражировать.
- И тиражировать не надо - волна опровержения Октября после выступления Бориса Николаевича пошла вовсю! - заметил Гурихин, взмахнув руками.
- Тогда как же мы его можем осуждать? - повернулась к нему Полинова, высокая и сухая женщина в очках. - Нет уж! То, что проделали с Сахаровым, сейчас не пройдет.
- Конечно не пройдет! - поддержал ее Кадман, старший научный сотрудник. - Потому, что народ не доверяет нынешнему руководству страны и партии.
- Но это вовсе не значит, что нужно доверять противникам руководства, - вступил в спор Владимир. - Вы же видите, как струсил Ельцин после своего выступления, лепетал что-то невнятное в свое оправдание и прикинулся больным. И это борец за правду? Или за что-то другое?
- Да он же пьяница! Разве можно верить ему? - не осталась в стороне Симко, спокойная и рассудительная женщина в возрасте.
- Откуда Вы такое взяли? Из лживых газетных перепечаток? Да я после этого снял свою подписку на “Правду”! - набросился на нее Кадман.
- Не только “Правда“! - вмешался Гурихин. - Если хотите знать истину, читайте разные газеты и сопоставляйте. И легко установите, что, к сожалению, это так. Но главное не это, а то, что он - самый настоящий партийный карьерист.
- Ну, Сергей Юрьевич, это Вы уже слишком!
- Ничего лишнего, лишь то, что есть. Вспомните, как он выкручивался, когда его спросили про дом Ипатьева, который снесли при нём, тогдашнем секретаре Свердловского обкома. Политбюро, видите ли, ему приказало, и никак ослушаться нельзя было, потому что за это могли снять с работы. Карьерист самый настоящий!
- А разве можно, находясь за рубежом, всячески ругать там свою страну? - спрашивала дальше Симко.
- А что же делать, если из-за консерватизма власти невозможно изменить обстановку? - не сдавалась Полинова. - Если живем хуже, чем при царе.
- Вот это да! - даже подскочил экспансивный Гурихин. - Просто поразительно слышать от члена партии чушь, которую некоторые распространяют в расчете на людей, cовершенно не знающих историю своего государства,
- Тогда Россия хлеб вывозила, а теперь сама ввозит, - поддержал Полинову Кадман.
- - Да, вывозила, несмотря на нищету своего народа. Сходите, Тамара Степановна, и Вы, Абрам Борисович, в городской музей и освежите свою память! Посмотрите на сорокалетних крестьян-стариков, на их отапливаемые по-черному избы. Призывники из крестьян впервые пробовали мясо только в армии... Надо же критически относиться, товарищи коммунисты, - Гурихин подчеркнул последние слова и сел, бросив карандаш на стол, - к тем болтунам, которые любой ценой хотят опорочить революцию.
- - Царская Россия пахала землю сохой, и только при советской власти, в двадцать пятом году полностью перешли на железный плуг, - сказал Владимир, обращаясь к Полиновой и Кадману. - Уже только одно это говорит об уровне развития производительных сил до и после революции.
- Да, царь был плох, - заговорил молчавший досель Боронин, худой и маленький, да еще съехавший вниз на стуле так, что плечи его находились на уровне стола. - Но что дали взамен? Казарму! Уничтожили или изгнали интеллигенцию. Разрушили церкви, уничтожили религию...
- - Так религия верой и правдой служила царю, а не отечеству и народу, чем и подписала себе приговор! - повернулся к нему Гурихин. - Зато теперь радуйтесь - смотрите, как напирает церковь в связи с тысячелетием крещения Руси. Пасха уже становится чуть ли не официальным государственным праздником. Оглупленный народ валом креститься пошел. А мы, коммунисты, уши развесили. - И добавил: - Хотя, как я вижу по всем нам, далеко не все члены партии являются коммунистами.
- Не религия нам угрожает, а другой бог, - сказал Туковский. - Деньги! Стремление к богатству любой ценой...
Семь членов партбюро, и у каждого не только особое мнение, но нет даже единства мировоззрения. Так же прошлый раз спорили о допустимости частной собственности на землю. Странно было слышать от тех же Полиновой, Кадмана и некоторых других о том, что сельское хозяйство можно было поднять, только имея частного собственника на землю.
- Как в Германии, Англии...- аргументировали они. - Как во всём мире!
- Отнюдь не во всём! - опередив других, быстро отреагировал Гурихин, у которого, казалось, всегда был готов ответ. - Возьмите Израиль, например. Да у них есть колхозы с дисциплиной, покрепче нашей! И не жалуются на отсутствие частного землепользования. И это, заметьте, капиталисты, а не коммунисты!
Отсутствие единства взглядов у членов партийной организации в целом было еще больше и порой касалось элементарных понятий из области простой человеческой морали. Отражением этого явления стало возникшее недавно течение, именуемое Демократической платформой, и тоже очень расплывчатое, сторонниками которой явно просматривались Полинова и Кадман. Противоположное мнение было сконцентрировано в напечатанной в “Советской России” большой статье Нины Андреевой “Не могу поступиться принципами“, где все нынешнее движение в партии и стране рассматривалось как отступление от марксизма-ленинизма с отрицательными последствиями. Некоторые члены партии, придерживающиеся крайних точек зрения как слева, так и справа, стали сдавать партийные билеты и выходить из ее рядов. Влияние КПСС на общественные процессы катастрофически снижалось, доверие к ней падало.
- Можешь представить себе положение, когда страна и народ окажутся без партийного руководства, - сказал как-то с горечью Владимиру Гурихин. - Это будет такая стихия, лишенная управления и нравственных устоев, что будет иметь катастрофические последствия. Будем надеяться, что предстоящая союзная партийная конференция найдет, как противостоять этой угрозе.
---
Жизнь в тесноватой, но уютной и чистенькой комнате с женой и дочерью временами казалась Владимиру той целью, к которой он шел все время после того, как давным-давно покинул родительский дом; оказывается, мы всю жизнь живем тем, с чем вышли из детства. В огромном городе, среди скоплений самых разных, чаще больших и очень больших домов, со множеством окон, существовал только тот один уголок, некогда ему совершенно неизвестный, c грязноватым подъездом, где на третьем этаже за дверью, отличавшейся от соседних неровной от множества переделок замков и наслоения красок поверхностью, открывался совсем другой мир - спокойствия и умиротворения, отчуждения от бурлящей жизни, на которую оттуда можно было смотреть как бы со стороны через цветное оконце - экран телевизора.
Хозяйкой этого гнездышка, заботливой и аккуратной, была его милая Лена, которая, в дополнение к своему прежнему облику слегка подкрашенной и подмазанной яркой женщины, приобрела вид домашнего человека с чистеньким и оттого еще более привлекательным лицом, близким и родным, подчеркнутой облегающим халатом фигуркой. Это была настоящая гармония жизни, возможная только в семье.
Впрочем, к полной гармонии взаимоотношений они, как сказала однажды Лена, они только приближались.
- Мы ведем себя в постели как-то... сковано, - сказала она и показала мужу книжицу с рисунками, представлявшими множество самых невообразимых поз партнеров при половых сношениях. - Мы все уродливо воспитаны в сексуальных вопросах.
- Надо же - так извернуться! - посмотрев, он ткнул пальцем в одну из почти что акробатических поз. - Какая-то изощренная самоцель.
- Цель - не извращение, а настоящее наслаждение! То, что от нас, взрослых, скрывали, как от детей.
- Наслаждение...- Он вернул книгу. - С таких позиций можно оправдать и “голубых“. Что, похоже, уже и происходит. Как же - удовольствие получают голубчики! Это все противоречит человеческой морали.
- Какой там морали! - недовольно возразила Лена. - Тем глупостям, которыми нас дурачили?
- Не глупостям, а тому, что позволило человечеству выжить и дойти в своей истории до нашего времени, а не передохнуть от какой-то пакости типа СПИДа задолго до нас.
- Тише! Олю разбудишь.
Они помолчали, лежа рядом и думая каждый свое.
- Все мы закомплексованные! - отвернулась она. - Особенно ты. Да! Посмотрел бы телепрограмму, которую ведет Донахью, из Штатов. Наши женщины настолько закомплексованы, что, отвечая на его вопросы, ведут себя как дикарки. Одна даже сказала, что в нашей стране нет секса.
- Видел, как этот бесстыдный и не по возрасту нахальный седой мужчина женщин наших перед телекамерой об их интимных делах расспрашивал. Студию в гинекологический кабинет превратил. Жаль, что ни одна из них в ответ на его вопросы ему по морде не съездила! Был бы хороший русский ответ. Да что о них говорить - все мы пасуем перед таким наглым напором псевдокультуры с Запада.
- Сексуальная революция там давно прошла, а мы живём, как в прошлом веке.
- Так они уже от этой революции сами нахлебались по горло и задний ход отрабатывают, а наши безмозглые псевдореволюционеры, под видом продвижения к цивилизации, подхватывают весь тот хлам, который там идёт на выброс, выдают его за свое открытие и головы дурят всем. Легализуется проституция, какая-то продажная интердевочка становится героиней бестселлера и кино.
- От того жены и изменяют своим мужьям, что те не могут понять все тонкости их женской психологии! - отозвалась Лена.
- А я думаю - от другого! - заерзал он. - Чаще всего от развращенности, несдержанности и отсутствия настоящей культуры.
Помолчали еще некоторое время.
- - Люди на сады заявления пишут, - решила сменить тему Лена. - Может, нам тоже подать заявление? Может дадут? Нашим в районе Кинкуля выделяют. А вам?
- Не знаю!
- Как так - все знают, кроме тебя? - отодвинувшись от него, она повернулась и посмотрела в упор. - Фрукты, овощи и ягоды где брать?
- Но я не собираюсь становиться крестьянином! Ехать в такую даль с лопатами, мешками... Вручную сажать и убирать картофель, да еще смотреть за тем, чтоб ее кто-то другой не выкопал. Как это случилось у нашего Бочкарского. Новый вид воровства открылся - копать чужую картошку.
- Тебе бы только газеты и книги читать! - отвернулась она.
- А куда же мне от них деваться? Какой же я, к чертовой бабушке, интеллигент буду, если читать перестану? Это уже мой крест! - Он сел на кровати. - Каждый своим делом заниматься должен. Я просто обязан повышать свою квалификацию и писать диссертацию, даже если бы то мне и не хотелось делать.
- Ох, и муж мне достался!
- Какой уж есть!
---
- Млевский стал все чаще отпрашиваться с работы.
- Оформляю кооператив, - пояснил он Владимиру. - Канитель страшенная!
- В перестройке экономики был сделан еще один шаг - разрешалось создание негосударственных предприятий, или кооперативов. Закусочные и шашлычные, ремонтные и извозные заведения заявляли о себе неброской рекламой в разных уголках города и на дорогах, обозначили шашечками свои автомобили преследуемые ранее частники. Из-за высоких цен их услугами пользовались не все, а их большие и теперь уже легальные доходы вызывали недовольство, казались безнравственными, временным отступлением. “Куй железо, пока Горбачев!“ - переиначили в связи с этим известную поговорку.
- И чем заниматься собираешься? - поинтересовался у него Владимир.
- Звукозаписью!
Звукозапись была увлечением Млевского; давно уже, отодвигая другие свои потребности, он обзавелся высококачественной аппаратурой, имел представительную фонотеку эстрадной и классической музыки, делал записи для друзей и знакомых, и их знакомых. Он видел, что потребность в такой простой услуге велика, и сейчас решил поставить это дело на предпринимательскую основу. Подобрал двух единомышленников - необходимый минимум для кооператива - и, изучив недавно вышедший закон, составил учредительные документы, которые представил в комиссию райисполкома для регистрации. Тут и началась волокита, затянувшаяся уже более чем на два месяца.
- Зачем я должен согласовывать свои документы с управлением бытового обслуживания? - спросил он чиновника из райисполкома. - Не понимаю!
- Вы вторгаетесь в сферу их деятельности, - невозмутимо ответил тот, возвращая документы.
- Бездеятельности, точнее сказать, - пожал плечами Родион; ругаться он не хотел, чтоб еще более не осложнить прохождение документов. - А милиция зачем?
- Чтоб знали, чем Вы будете заниматься, и не возникло каких-либо недоразумений.
- Гм! Так потом направите им для сведения копию утвержденного документа.
Но чиновник был несговорчив, и иного пути, как беготня по всем названным организациям, не существовало.
Дело было новым, и в каждом согласующем учреждении над ним долго думали, давая на всякий случай вылежаться, так что Млевскому пришлось немало потрудиться в те дни.
- Что это у вас записано - ”кооперативная собственность“? - спросил юрист. - Нет у нас такой.
- Как же нет? - Родион удивился неосведомленности правоведа, которому случайно поручили это новое дело. - А в колхозах что, по-вашему?
- У вас же не колхоз!...
Отсутствие простого здравого смысла и чрезвычайная осторожность, и неуклюжесть представителей государственной бюрократии была просто потрясающей. “Этот строй обречен!“ - размышлял Млевский, носясь по улицам от здания к зданию, по коридорам и этажам учреждений власти.
Документы в какой-то момент застряли совсем, и он был вынужден даже обратиться в райком партии; если центральные органы принимают решение об экономических преобразованиях, и они тормозятся на местах, пусть сама местная власть и снимает эти препоны. Он записался на прием к Валкову.
Валков принял Млевского приветливо и со знанием его дела, обращаясь на “ты“ по праву, данному принадлежностью обоих к институту.
- Садись! - предложил он, поднявшись и пожав руку посетителю. - Что это тебя на музыку потянуло?
- Не меня, Александр Ильич, а народ к музыке тянет, - ответил Родион. - Вот я и решил помочь ему в этом.
- Так в чём проблема?
- А в том, что по данному пустяковому вопросу страшная волокита затеялась! И я не уверен, что вопрос будет положительно разрешен.
- Что-что, а волокитить у нас умеют! - отозвался Валков, поправляя очки. - А тут еще дело такое новое, разобраться им надо черт знает сколько времени. Безобразие!
- Если они так долго разбираются, то просто непригодны профессионально, - заметил Млевский.
- - Возможно! - Валков вдруг стал официальным и, приподняв со стола какую-то бумажку, сообщил, что через неделю, на очередном заседании райисполкома будет рассматриваться вопрос об утверждении кооператива. И добавил, немного оживившись: - Председатель исполкома уверен, что вопрос будет решен положительно. Социализм - это многоукладность экономики, рынок. Пора разрушать монополии, особенно в сфере бытового обслуживания. А у нас в районе пока никаких сдвигов, отстаем. Безобразие самое настоящее! - Он поднялся, встал и Млевский. - “Эврика“ - так решили назвать кооператив? Почему так?
- Другого не придумали!
Заседание райисполкома, на котором должен был утверждаться кооператив, затягивалось. Вызванный почти последним, Млевский сидел в самом торце длинного блестящего стола, как раз напротив Опарина, председателя, низко склонившегося над лежащими перед ним бумагами. За столом, занимая почти все места по его сторонам, cидели члены исполкома, на боковых рядах стульев вдоль стены и окон - приглашенные по данному вопросу. Среди последних Родион увидел начальницу управления бытового обслуживания Веру Матвеевну, толстую и рыжеволосую, так и не поставившую свою подпись; значит, предстояла драчка.
- Как помните, - приподнял голову и снял очки, чтоб лучше видеть всех, Опарин, - некоторое время назад мы создали комиссию для подготовки учредительных дел для этих новых образований... Как их там?
- Малых предприятий и товариществ, - подсказал кто-то.
- Да! Так вот, ими и учредителями, конечно, - он указал дужкой очков в сторону Млевского, - подготовлены документы на регистрацию... - Он приставил к глазам очки и зачитал: - Кооператива под названием “Эврика“. Название знакомое... У нас в городе нет больше таких?
- Нет!
- Ладно! Нет, так будет. Кто из членов комиссии готовил документы?
Выслушали представителя комиссии, рассмотрели копии учредительных документов, разошедшиеся по рукам.
- Вот Вы предлагаете продавать кассеты по тридцать три рубля, - спросил один из членов исполкома, наклонившись к столу и повернувшись так, чтоб видеть Млевского. - Так? А не много ли это для трудящихся?
- Кассета без записи стоит тридцать, - пояснил Родион. - Импортная! Для высокого качества мы вынуждены пользоваться ими. Пока, во всяком случае.
- А сколько у нас в бытовых услугах стоит такое же? - продолжал допытываться тот.
- Мы планируем ввести такую услугу, - ответила ему Вера Матвеевна громким начальственным голосом. - По нашим расчетам, кассета с записью будет стоить... не меньше тридцати пяти.
- Сорок, надо полагать? - слегка улыбнулся Опарин.
- Поэтому я считаю цену кооператива недопустимой, - продолжала Вера Матвеевна уверенно. - У нас же их покупать никто не станет!
В кабинете прошел легкий смешок, Опарин слегка постучал по столу:
- Так! И когда же Вы, Вера Матвеевна, планируете ввести свою услугу?
- В следующем квартале! Если строители не подведут.
- Подведут обязательно! - снова слегка улыбнулся Опарин. - Так-так! А Вы, Родион Викторович, когда свою деятельность начнете? Реализацию кассет.
- - Завтра, eсли сегодня утвердите документы, - ответил тот, и добавил: - А могли бы и вчера.
- А строители и прочие ничего не должны вам сделать?
- Нет, разумеется! Сами сделаем все, что нужно.
- Учитесь, Вера Матвеевна! - теперь уже строго взглянул Опарин на начальницу управления быта. - Я предлагаю утвердить учредительные документы кооператива и пожелать его создателям успешной работы.
И он первый поднял руку для голосования.
---
Небольшой, но неприятной проблемой двухкомнатной коммуналки являлись узлы общего пользования; как ни тих и незаметен был Павел Иванович, но по причине постоянного замутнения мозгов алкогольной и прочей отравой иной раз путал дверь ванной с туалетом, не попадал в унитаз, неряшливо умывался и сморкался в предназначенной для посуды кухонной раковине. Все средства личной гигиены, которые он путал со своими, приходилось держать в комнате и, прежде чем что-либо делать в доступных соседу местах, особенно с ребенком, Лена приступала к очистке их пастой, мылом и прочими дезинфицирующими средствами. К постоянным просьбам быть аккуратнее сосед относился внимательно, неоднократно кивал головой в знак согласия, но совладать с собой, видать, не мог.
Как-то раз Павел Иванович уж очень надолго застрял в ванной, что с ним иногда бывало по причине нечаянного засыпания. Легкий стук в дверь на сей раз никак не мог разбудить его; пришлось всем помыться и почистить зубы перед сном в кухне. Перед тем, как лечь спать, Владимир еще слегка постучал в ванную и прислушался. Ответа не было - сосед, по-видимому, все еще находился под глубоким воздействием какого-то зелья.
Повоевав, как всегда перед сном, с Олей, не собиравшейся отходить ко сну даже после прочитанной сказки, они улеглись сами и, просмотрев репортаж с Олимпийских игр, вскоре уснули. Однако тут же Владимир проснулся от какого-то тревожного внутреннего толчка и прислушался. В квартире было так тихо, что прослушивался шум воды в трубах и игравшая на каком-то этаже музыка. За прошедшее время дверь в ванную явно не открывалась, и он встревожился - уж не произошло ли что с соседом? Он полежал еще и подумал, а потом тихонько поднялся и вышел в коридор. Сквозь дверную щель из ванной пробивался свет. Он подергал за ручку все еще закрытой двери, затем постучал тихо, чтоб не разбудить своих, потом сильнее. Ответа не последовало.
- Что там? - выглянула набросившая на плечи халат Лена, вышла и включила в коридоре свет.
- Не случилось ли чего? - тревожно сказал Владимир. - Павел Иванович! - постучал он настойчивее.
- Павел Иванович! - позвала и Лена, и высказала предположение: - Уж не захлебнулся ли он там?
Владимир на всякий случай заглянул в комнату соседа - там его не было. Они стали стучать в ванную так сильно, что можно было уже разбудить и соседей, но никто не откликался. Теперь они уже не сомневались, что произошло что-то серьёзное, и Владимир небольшим топориком, как рычагом, стал открывать дверь, не боясь её повредить. Шпингалет наконец отлетел и они увидели лежащего в ванне, из которой давно утекла вода, соседа с неестественно запрокинутой головой и раскрытым ртом на застывшем лице.
Врач скорой помощи, для вызова которого пришлось будить соседей напротив, ибо все телефоны-автоматы в окрестностях давно уже были варварски исковерканы, констатировал смерть от сердечной недостаточности. Владимир помог уложить на носилки онемевшее и уже остывшее неживое тело, которое накрыли с головой простыней; подумал было - не набросить ли чего из одежды перед выносом на улицу, но сообразил, что теперь это ни к чему. Еще давали показания милиции, в качестве понятых осматривали пустую и запущенную комнату соседа. Не спали всю ночь, стараясь, однако, не разбудить Олю, которая только однажды проснулась, когда в доме уже никого из посторонних не было.
- Доконал, однако, наш Павел Иванович свой организм, - сказал с грустью Владимир, когда они сидели в кухне - спать после такого происшествия они не могли.
- Как страшно! - поежилась Лена, поплотнее запахивая халат.
Смерть соседа причинила много забот, значительную часть которых Симчины взяли на себя по той причине, что кроме них и выделенных им в помощь сотрудников предприятия, где работал покойный, делать то больше было некому. Через некоторое время, правда, появились родственники Павла Ивановича - бывшая жена, низенькая и невзрачная женщина, и их дочь, сначала показавшаяся ее сестрой. Судя по их лицам, они отнюдь не горевали, и визит их был сугубо деловым; сорвав печать жилищного управления, наложенную на дверь соседа, они вошли в комнату, порылись там и унесли с собой все, что еще могло пригодиться.
- Зачем ты их впустила? - возмутился Владимир, вернувшийся из бюро ритуальных услуг. - Им нужно находиться там, где я только что был, а они за шмутками прибежали.
- Так я не успела даже отреагировать, как они все забрали! - оправдывалась Лена. - И еще что-то там - я слышала их разговор - с его комнатой делать собираются. Но это уж у них не выйдет! По закону освободившаяся комната в квартире остается тем, кто там уже живет. Так что пусть не рассчитывают!
Имея дело со смертью, стирающей для уходящих все житейские проблемы, Владимир не хотел вести разговоры о делах бытовых и, как видно, довольно склочных. В бюро ритуальных услуг, где он провел половину дня вместе с представителем профсоюза, взявшегося оплатить все расходы, и видел смерть, поставленную на поток, уносящую почти в равной мере старых и молодых, больных и здоровых, невзрачных и красивых, он ещё раз осознал никчемность чрезмерных усилий по обустройству человека на этой земле.
В день похорон Павла Ивановича моросил дождь, превративший узкие проходы между множеством свежих могил в липкую грязь. С открытого гроба сняли прикрывающую покойного прозрачную полиэтиленовую пленку, и представитель профсоюза произнес короткую речь перед несколькими собравшимися людьми, среди которых были жена и дочь, и несколько кладбищенских завсегдаев, рассчитывающих попасть на поминки. Гроб поспешно заколотили, легко опустили в могилу с расползающимися на глазах краями и забросали землей и жижей.
- Отмаялся, сердешный! - произнесла какая-то старуха, перекрестившись.
Это до обыденности простое действие, скопление могил на всем обозримом пространстве, бесчисленное множество лиц, взиравших на живых с фотографий памятников с немым и недоуменным вопросом - почему и зачем они оказались здесь, - навевало грусть. Впервые после гонки дел, последовавших за случившимся, Владимир как бы на мгновение остановился; ему стало искренне жаль маленького человечка, только что зарытого в столь неприглядную могилу, который когда-то родился и был очень маленьким ребенком, потом подрос и ходил в школу, где, скорее всего, плохо учился, но о чем-то мечтал, затем пошел в жизнь, оказался в тупике и убил в себе человека. А ведь были, как узнал Владимир из траурной речи, и светлые моменты в его жизни - служба в армии, медаль за трудовую доблесть...
С плохим настроением, усталый, молчаливый и мрачный Владимир пришел домой. Он вымылся, переоделся и пришел в кухню, где Лена накрыла обеденный стол.
- А где дядя Павел? - спросила его Оля, сев рядом; похоже, она уже имела разговор на эту тему с мамой и что-то не до конца удовлетворило ее любопытство.
- Умер! - ответил он коротко, не найдя другого, щадившего психику ребенка, объяснения.
- Его закопали в землю? - через некоторое время осторожно спросила девочка.
- Да! - Владимир взглянул вопросительно на вошедшую жену. - Закопали.
Оля задумалась и помолчала, перестав играть куколкой, после чего спросила, взглянув на обоих родителей:
- А мы тоже умрём?
И, заметив как те переглянулись, добавила, как будто желая избежать пугающий ее ответ, который уже представляла и могла его услышать от сурово настроенного отца, склонного сегодня говорить всё как есть:
- Когда будем старенькими? Совсем-совсем старенькими?
- Это будет так нескоро, что, можно считать, не будет совсем! - успокоил он девочку, и та вприпрыжку убежала играть.
- Там у нас где-то водка была, - сказал Владимир жене, имея в виду ее запас для кулинарных и медицинских целей. - Помянем, что ли, соседа!
- Так сухой же закон у тебя! - удивилась она, наливая ему водку в подставленный стакан.
- А! - махнул он рукой. - Провалили всё к чёртовой бабушке! Довели до идиотизма, повырубали виноградники, закрыли пивзаводы... Так, похоже, и все остальное загубят.
Он поднял стакан.
Глава седьмая
В свой первый после женитьбы отпуск Владимир поехал к родителям один; Лена после смены места работы еще не имела права на таковой. В следующем году они планировали ехать все вместе, но вдруг жене предложили выгодную путевку в санаторий для матери и ребенка, и она убедила мужа, что такую возможность для укрепления здоровья девочки, которая иногда болела, упускать не следует. Все дети иногда чихают и кашляют, но не столько южное море избавляет их от такой напасти, как, например, простая закалка организма, которую они всячески избегали. Владимир был несколько огорчен тем, что поездке к его родителям они предпочитают нечто другое, но полагал, что не вправе настаивать. Досадно было и то, что в ожидании совмещения отпусков прошло лето.
Чтоб не терять больше времени, он быстро оформил отпуск, прямо с середины недели, и, постаравшись скрыть некоторую обиду, отправился в аэропорт. Впервые за два последних года он почувствовал себя одиноким; это вызывающее некоторую печаль чувство не покидало его в автобусе и зале ожидания, а потом и в самолете, полет в котором уже не вызывал каких-либо эмоций, и забылось лишь когда среди встречающих он увидел отца, в черной шляпе и сером пальто, смотревшего не в сторону подруливающего лайнера, а куда-то назад.
- Один приехал? - спросил отец, когда они обнялись, хотя то уже было видно.
Они подошли к стоявшему недалеко помятому голубому “Запорожцу”, у которого не закрывалась полностью дверца, что и заставило отца следить за машиной, а не за прилетающими самолетами.
- Как мама? - спросил Владимир, бросая сумку на потрепанное заднее сидение.
- Ничего! Ждет. А как у тебя с диссертацией?
- Работаю!
Немощно поскребся стартер и мотор с третьей попытки бабахнул и завелся, грохоча через прогоревшую выхлопную трубу. Пока не выбрались на трассу, ехали молча. Владимир искоса поглядывал на сосредоточенного отца, не рискуя отвлекать его, и лишь потом спросил:
- Как у вас тут перестройка идет?
- А! - махнул рукой отец. - Как говорят, рот пошире, а пояс потуже. Националисты оживились, советскую власть всячески поносят, бандеровцев героями представляют вслед за Мазепой. Западинцы не только русских, но и нас, восточных украинцев, москалями обзывают.
- М-да! Прибалтика бурлит, Молдавия... А на Кавказе что делается? Армяне с азербайджанцами в Карабахе вовсю воюют.
- Столько лет мирно жили - и на тебе! А в Эстонии мы в сорок пятом были, когда освобождали. Такой нищеты, в которой эти чухонцы жили при своём капитализме, нигде я не видел, хотя всё в нашей стране небогато жили. Отстроили их - и вот теперь они хлопают дверью, ищут друзей побогаче...
Так, за разговорами, они преодолели несколько десятков километров дороги, лежащей среди пожелтевших деревьев и кустов на обочине, убранных и местами уже вспаханных полей. Дома их с нетерпением ожидала радостная и оживленная мать, приготовившая праздничный стол со множеством отменных блюд. Так было всегда - объятия и неспешная беседа о событиях за прошедшее время, родственниках и знакомых, сопровождаемая просьбами съесть еще чего-нибудь хоть немного, что сын был уже совершенно не в силах сделать из-за вконец переполненного желудка. Потом все же покидали стол и шли смотреть сад и огород, домашнюю живность, а затем Владимир уходил на короткое время взглянуть на городок и ознакомиться с происшедшими в нем за последнее время изменениями.
За этим первым днем следовали однообразные последующие, с продолжительным утренним и расслабляющим послеобеденным сном, обильным питанием и легкой работой в помощь по хозяйству, поработившему отца, возней с машиной, которую Владимир решил слегка подремонтировать, чтением художественной литературы, что можно было себе позволить, к сожалению, только во время отпуска. Безмятежность нарушалась разве что некоторым беспокойством за Лену и Олю - как добрались в санаторий и устроились там, - и сложными событиями, происходившими в стране. Первое разрешилось с пришедшим вскоре письмом, но тревога сменилось противной самому ему мелкой ревностью за то, что те хорошо устроились и могут прекрасно обходиться без него.
Вместе с родителями он иногда выезжал к находившимся в пределах досягаемости старенького автомобиля родственникам, общность с которыми из-за редких встреч почти стерлась и поэтому, быть может, темой разговоров даже с теми, кто раньше политикой совершенно не занимался, была обстановка в стране. Разброс мнений был невероятно большим, уверенность каждого в своей правоте еще сильнее, вполне соответствующая хохляцкому упрямству, поэтому говорили, как правило, возбужденно и на повышенных тонах, особенно по национальному вопросу.
- Государственный язык должен быть только украинским! - категорически утверждал, например, Николай, племянник Владимира, но всего лишь на два года моложе его.
- Возьми Швейцарию, например, - пытался переубедить его отец Владимира. - Маленькая страна, где три народности, три языка. Люди, должно быть, мудрые, они все три языка сделали государственными. И живут мирно и прекрасно. А ты хочешь миллионы русских на Украине лишить такого права?
- Пусть знают украинский! - горячился Николай, встряхивая чубом. - А то ведь до чего большевики довели - школ украинских почти не стало.
- Большевики довели? - вступил в спор Владимир, хотя жена Николая Оксана заранее предупредила его, чтоб не вступал в полемику по национальному вопросу с ее мужем - в запале тот способен был даже предложить гостям покинуть дом. - А ты знаешь, что до большевиков, при царе, украинский язык и литература были запрещены вовсе? Да, плохо делали в последнее время, что свертывать стали украинские школы, доставшиеся, выходит, от ненавистных тебе большевиков, но это не значит, что надо теперь делать подобную же глупость и сворачивать школы русские.
- Россия грабит Украину! - не унимался Николай.
- Грабит, говоришь? А газ, нефть кто сюда поставляет? Не Россия разве? Думай, что говоришь!
- Это не тебе, Николай, а киевскому чиновнику выгодно от России отделаться, - все еще пытался убедить его отец. - Чтоб самому наверху быть. А ты ему подпеваешь! У полтавского или черниговского хохла все равно кто-то сверху сидеть будет. Хрен редьки не слаще! Так что решение всех наших проблем надо искать в другом месте. - И добавил, обращаясь ко всем присутствующим: - Интересное дело затевается! Русь без Киевской Руси...
Находясь в родительском доме, в столь привычной и благоприятной обстановке, окруженный заботой матери, которой, быть может, уже следовало бы больше заботиться о себе и своем здоровье, чем о великовозрастном сыне, Владимир все же чувствовал сейчас некоторое раздвоение; дом у него имелся уже и там, вдали отсюда, и звал его в дорогу, хотя и был в данный момент пуст. Быть может, поэтому он отправился в обратный путь не в самый последний момент, как бывало раньше.
Он очень спешил в свой новый дом, оказавшийся, как и следовало ожидать, пустым. Тут он признался себе, что зря и глупо надеялся на такой же, ранее положенного срока, приезд жены. Он почувствовал себя одиноким, брошенным, обиженным, и, выйдя на работу, оформил себе неожиданно подвернувшуюся командировку в Тбилиси, и за день до приезда жены уехал туда.
Он никогда еще не был на Кавказе, и складывающаяся в стране обстановка подсказывала ему, что такой возможности больше может и не представиться. На фоне возникающих повсюду междоусобиц грузинский народ казался ему мудрым и сдержанным, как то должно было исходить от уважаемых в горах старцев, от народных напевов, так похожих и столь неповторимых, которые он подолгу и с удовольствием слушал по радио, будучи там, в тбилисской гостинице, отдыхая от всепроникающего и экзальтирующего грохота зарубежной эстрады. Однако, стоя у могилы Грибоедова и осматривая с высоты город, вытянувшийся по обе стороны реки между гор, он с горечью отмечал, что видел в нём повсюду быстро растущие признаки обособления. Национальные флажки в сочетании с христианскими, а чаще рядышком со звездно-полосатыми американскими; богатый и далекий заокеанский дядюшка, пока еще ничего не давший, явно выигрывал в авторитете перед ближайшими соседями, хотя метро, автомобили, даже мясо и сахар в магазинах от последних.
- Если вы такие борцы за свободу и самоопределение народов, то не должны бы препятствовать Абхазии в выборе государственности, - сказал как-то Владимир коллеге, с которым работал - типичному грузину с большим крючковатым носом и мощной черной шевелюрой.
- Э, нет! - категорически возразил этот достаточно образованный человек. - Они живут на грузинской земле.
---
Радость встречи супругов после долгой разлуки превзошла всякие ожидания; это было сладостное сочетание чувств, проявленных некогда впервые, в той гармонии, которую они достигли за время совместной жизни. Сияние их чувств озаряло и шаловливую Олю, которой, наконец, разрешили завести котенка; из тех несчастных созданий, которые бродят почти у каждого подъезда в ожидании милости от людей, своей неразумностью и нераспорядительностью обрекавших животных, связавших с ними свою судьбу и ставших домашними, на страдания. Лена отмыла пушистый кошачий комочек в шампуни и выпустила осваивать квартиру. Котенок оставлял в каждом углу неприятно пахнущие слизистые комочки, приводя в ужас хозяйку, но занимал всех беспрестанным заигрыванием со всеми попадающимися на его пути предметами.
- Понравилось тебе море? - спросил Олю Владимир.
- Да! Там такие волны! - она подняла руку выше головы. - Даже дядю Гошу однажды свалило.
- Да? Гм!..
- А, приставала какой-то! - поспешила с объяснением Лена. А чуть позже, подойдя к сидевшему мужу сзади и крепко обняв, спросила: - Ты ничего плохого не подумал, да?
- Разумеется! - постарался он отбросить закравшееся неприятное чувство.
- Помнишь, я как-то говорила тебе, что здесь обнаружилась моя школьная подруга Лариса? - продолжала Лена, удерживая мужа в объятиях. - После окончания педучилища сюда попала. Так вот, я с ней созвонилась. Они приглашают нас к себе на дачу. Там и отметим нашу с ней встречу через десять лет.
- Кто приглашает?
- Она и муж! Компания там собирается на день Конституции.
- А Олю куда?
- С собой! Там у них места на всех хватит, сказали, так что детей с собой все берут. Поедем?
- Поедем, раз приглашают. А как ехать туда?
- Они за нами на машине заедут, - отпустила она мужа и села рядом. - Это мы с тобой ничего не имеем, а у людей дачи, машины, гаражи...
- Так мы ведь и живем вместе без года неделю! Со временем и у нас будет все, что необходимо для нормальной жизни.
- Что-то начинаю сомневаться в том! - покачала она головой.
В назначенный час прямо к подъезду подъехала красная “Лада”. Симчины давно собрались, и Оля, которой больше всех хотелось куда-то поехать, сидела у окна и сразу заметила появление машины, которую ей обрисовали. Они быстро, чтоб не заставлять ждать, взяли приготовленные вещи и сошли вниз. Водитель, стоя спиной к ним, возился у открытого багажника, а увидавшая их миниатюрная женщина в яркой импортной куртке, джинсах и коротких сапожках, выглядевшая довольно эффектно, вышла из машины им навстречу.
- Ларисочка! - поторопилась к ней Лена и они обнялись, радостно улыбаясь и осматривая друг друга. - Ты же совсем-совсем не изменилась.
- Надо же! Судьба опять нас свела, - откликнулась та.
Познакомились и с Михаилом, мужем Ларисы, одетым под стать жене в кожаную куртку, фирменные джинсы и яркие кроссовки “Адидас”.
- А где же ваш сын? - спросила Лена.
- В другую машину мы его подсадили, - ответил Михаил.
Женщины с Олей сели сзади, мужчины впереди. Лена и Лариса всю дорогу громко и смеясь вспоминали прошлое и общих знакомых, так что их мужьям приходилось молчать. Покинув слегка припорошенный первым снегом город, машина с явным превышением скорости некоторое время неслась по трассе, затем съехала с нее, по гравийной дороге обогнула озерцо и въехала в ворота садового кооператива, недавно возникшего, судя по молодым посадкам и обилию недостроенных домов, многие из которых имели довольно внушительные размеры.
- Как тут у вас! - воскликнула Лена восхищенно.
- Ограничения сняли и люди стали строиться как следует, - пояснила Лариса. - Так что теперь у нас два дома - один в городе, другой здесь.
- Это вместо того, чтоб сразу строить все в одном месте, - добавил Михаил, ловко выруливая по садовым улицам. - Квартира в одном месте, гараж в другом, огород в третьем. Только в дурдоме такое и возможно! - И, притормозив возле бревенчатого двухэтажного дома, сказал: - А ведь мы первые!
- Так гнать, как ты, можно вообще не доехать! - заметила Лариса, открывая дверцу.
Вскоре подъехало еще две легковушки и приветственно просигналили, нарушая тишину пустующих в это позднее осеннее время садов. Машины пристроили у глухой задней стенки дома, гости познакомились, разгрузились и вошли в дом, в большую комнату с печью на первом этаже.
- Сначала баня, потом банкет, - предупредил гостей Михаил.
- Так долго ждать? - шутливым тоном спросил кто-то.
- Совсем не долго! - ответил хозяин. - Я ведь уже был здесь сегодня. Баня натоплена.
На небольшом участке земли, значительная часть которого была занята домом, размещалась еще и баня немалых размеров, так что для разведения растений места почти не оставалось, и о саде напоминали лишь несколько небольших голых деревьев и следы грядок с неубранной ботвой.
Сначала побанились женщины, после чего они занялись приготовлением стола и кормлением детей. В это время неторопливо и основательно, в несколько заходов, с разговорами и пивом парились их мужья. Их было четверо - тех тридцатилетних мужчин, с кем Владимир сегодня познакомился. Как понял он из беседы, все они смело порвали со своими прошлыми занятиями и подались в предпринимательство; пока еще довольно рискованный шаг, но они были уверены в себе, сосредоточены на новом деле, мысли и заботы о котором не оставляли их ни на минуту, и даже здесь они говорили только о нем, непонятном для непричастного к их сфере деятельности: где и что по какой цене можно достать, как и куда выгодно перепродать, жаргонные названия вроде бы знакомых мест в городе, перечисление неизвестных и совершенно не интересующих Владимира товаров... Спекуляция становилась легальным занятием.
Самые разные внешне, разве что только одинаково худые, отчего выглядели одного роста, они все же чем-то казались схожими из-за совпадающих мыслей, одинакового отношения к окружающему, в том числе и к женам, которыми как-то пренебрегали, не допуская их в свои дела и отводя им роль только домашних хозяек.
- Скоро вы там? - напомнили о себе женщины. - У нас все готово давно.
Мужчины вышли, распаренные до красноты и полураздетые, лишь набросившие на головы полотенца, и отправились за стол. Жар бани, чистый и сухой воздух прогретого от печи дома сделал всех нечувствительными к осенней прохладе; посидев за столом, они выходили потом, как есть, наружу покурить или просто поговорить, несмотря на просьбы накинуть на себя одежду потеплее.
После застолья устроили танцы. Быстро наступил вечер, потом и ночь. Наигравшихся вдосталь на улице детей устроили спать на втором этаже, взрослые же продолжали кутить - антиалкогольная кампания давно уже была опозорена и свернута, а на место образовавшегося на рынке вакуума хлынул неиссякаемый поток импортного зелья. И, опять же, бесконечные разговоры о том же - что и где можно выгодно купить, достать, продать. Еще долго и спьяна некрасиво танцевали. Опьяневшая Лена прямо таки висла на партнерах, и Владимир вдруг почувствовал, что она его раздражает. Это чувство, видать, отразилось на его лице, потому что, через некоторое время подойдя к нему, она спросила:
- Ты чего? Тебе плохо?
- Да нет, все в порядке!
- Как хорошо у них здесь, правда?
- Да! - согласился он.
Стоило взять в руки любую газету, и как будто страницы обжигали сообщениями одно другого похлеще. Кровавые межэтнические столкновения, тысячи беженцев, забастовки шахтеров... Стихийные бедствия, взрывы, аварии, убийства... Самая настоящая война в Карабахе, разрушительное землетрясение в Спитаке... Рушилась социалистическая система государств - вслед за Польшей в Венгрии, Чехословакии. Румыния, где народ восстал и самосудом казнил своих правителей.
- Расстрел поляков в Катыни! Коммунисты наращивают привилегии! - размахивал листами назвавшихся демократическими газет их сторонник-энтузиаст у проходной института. - Ленин - учитель Сталина...
Положение в экономике страны уже официально признавалось катастрофическим, хотя, как будто по инерции, взлетел и побил все мировые рекорды многомоторный гигант-самолет “Мрия”, больше года провели на орбитальной станции космонавты, успешно прошел автоматический запуск и посадка челночного космического корабля “Буран”... Чувствовался гигантский потенциал страны и народа, которым никак не удавалось овладеть существующей власти, безвольной и безликой, не владеющей обстановкой, каждый раз резко и вдруг меняющей ориентиры и курс - того и гляди могли опрокинуть гигантский корабль своими неумелыми и неосторожными действиями.
- Ну, этот Горбачев! - можно было слышать недовольные голоса людей, которые все более раздражались и становились агрессивными - едва ли не кусали друг друга по любому мелкому поводу. - Ездит по всему миру, трещит везде одно и то же, и никакого толку. Болтовня одна!
Общее состояние экономики сказывалось и на институте автоматики, финансирование которого было в очередной раз урезано и, в связи с намечаемым резким сокращением расходов на военные цели, которые теперь сосредоточивались в одном из ведущих центральных НИИ, было предложено конверсировать - направить на разработку продукции гражданского назначения всех специалистов. Впервые высшее руководители института заговорили о том, что надо искать работу, от которой ранее всячески отпихивались, и зарабатывать. Что надо даже сопоставлять имеющиеся средства и требуемое количество работников.
В первый раз в институте заговорили об увольнениях, что было решено начать с пенсионеров, продолжавших работать в нём. И, как всегда, мероприятие это приняло форму кампании - составление поголовных списков без учета конкретной личности и рабочей загрузки специалиста, в которые из лаборатории попал Сырцов.
- Константин Гаврилович вполне работоспособный человек, ведущий наш исполнитель, - встал на его защиту Владимир. - Если кого и увольнять, то решать надо только по умению и желанию работать. Зачем нам нужны некоторые молодые лоботрясы, неизвестно как к нам попавшие?
Однако бюрократический аппарат управления института мог работать только в режиме механического исполнения чего-то в достаточной степени формализованного, пусть даже и не сообразуемого со здравым смыслом, и приказ был издан. Сырцов не то, что обижен, оскорблен был таким внезапным решением его судьбы, и за день до выхода приказа написал заявление об уходе по собственному желанию. Сотрудники лаборатории хотели торжественно проводить его, раз так уж получилось, но, раздосадованный и злой на всех, он больше там даже и не появился.
Проблемы института пытались обсудить на партбюро, но, как почти всегда в последнее время, не смогли договориться даже между собой как по этим частным вопросам, так и по более общим. Разгорелась дискуссия об отношении к шестой статье Конституции о руководящей роли партии в государстве, ставшей объектом ожесточенной критики набиравших силу демократов.
- Эта статья противоречит демократии и её надо убрать! - утверждали Кадман, Полинова и Симко.
- Может быть, если рассуждать безотносительно к обстановке, - сразу же последовал опережающий всех ответ Гурихина. - Но вы посмотрите, кто рвется к власти? Послушайте их речи - эту чушь, которую они несли на октябрьской контрдемонстрации. Это же враги не только советской власти и социализма, но и народа, который они всячески унижают, называя не иначе как “совками” лишь за то, что люди не бросаются в их объятия и не поддерживают без оглядки. Враги страны, которую они неизменно и подчеркнуто называют не нашей, а “этой”. И им вы собрались уступать власть? Этим крикливым и лживым болтунам? Да вы потом не вернете эту власть от них никакой демократией! Не отдадут ее никому и ни за что на свете...
Распался Совет трудового коллектива института, так и не определивший свои функции в это сложное время. Люди оставались наедине сами с собой и к их услугам являлись разного рода самодеятельные астрологи, вещатели, прорицатели, собиравшие толпы людей, использующие эфир, прессу, не забывающие при этом выкачивать деньги доверчивых людей.
- Кашпировского сеанс видели? - делились впечатлениями в лаборатории. - Люди прямо в зале засыпают.
- Так у меня теща прямо перед телевизором уснула, - поведал Бочкарский. - Испугались! Думали, не проснется.
- А ты сам - испугался на самом деле, или обрадовался? - пошутил Малин, вызвав невеселый смех.
- Чумак заряжает воду биоэнергией, - сказала Бортник. - И тоже, говорят, действует.
- - Обычный психологический эффект, определяемый верой в успех! - заметил Шошин.
- Вы лучше танец ”Ламбаду” посмотрите, - посоветовал Малин. - Сразу настроение поднимется!
- Это где задницами полуголыми на экране вертят?
- Да! “Ламбада” - танец перестройки...
Млевский, как всегда, в разговорах не участвовал. Он просчитывал бизнес-план нового дела - сборки персональных компьютеров из импортных компонентов. Обычно от работы он не отвлекался на свои проблемы, но новая идея так захватила его, что он понял - ей нужно отдаться полностью и из лаборатории уходить. И делать все надо быстро, потому что к киоску их кооператив однажды подошли крепко сложенные парни и вежливо, но настойчиво попросили плату за охрану от поджога. Вымогательство такого рода, получившее название ”рэкет”, уже коснулось соседей, от будки одного из которых, обратившегося за защитой в милицию, остался опрокинутый обгоревший остов. Млевский решил оставить кооператив своим приятелям еще и по причине разногласий с ними по использованию доходов - те не хотели вкладывать средства в развитие, предпочитая красиво жить сейчас, а не когда-то потом.
Глава восьмая
В том году Оля пошла в школу. Задолго до того на обычный вопрос, часто задаваемый дошкольникам - хочет ли она идти в школу, - девочка ответила неожиданно, но вполне определенно:
- Не хочу! Туда все время надо ходить.
Это удивило, потому что ребята либо стремятся поспеть за старшими, хоть в пекло, либо понимают, какой ответ от них ждут взрослые.
Школа находилась рядом, что снимало с родителей множество забот и тревог, ибо в городе опять появился какой-то маньяк, и до его поимки детей в школу провожали и встречали взрослые. Теперь надо было не только следить за выполнением домашних заданий, но и ходить на родительские собрания, записывать всякого рода рекомендации и наставления, исходившие из преобразований школы в духе новых веяний с Запада, привезенных группой побывавших там и экзальтированных превосходным приемом и впечатлениями учителей, готовых ради дальнейшей поддержки столь приятных отношений внедрять у себя предложенные там методы образования детей, сущность которых оставалась прежней - нудное и долгое, противоестественное сидение и слушание учителей в классе.
Учеба Оли с самого начала пошла весьма посредственно; очень быстро сказалось отсутствие понимания обязанности, доминанта желания в ее поведении явно превалировала над всем остальным.
- Учителя бестолковые! - объяснила то Лена. - Смотрят не на учёбу, а кто родители и что можно с них взять. Вон у Хлыстовых дочка - тупая, как и ее мать, а ни одной тройки за четверть. Торгаши потому что.
- При чем здесь положение родителей, если ребенок заниматься не хочет! - не согласился с ней Владимир. - Себя ведь мы не должны обманывать - учиться Оля не хочет.
- А что делать?
- Я откуда знаю! Заставлять, наверное, надо. Построже спрашивать.
- Ты уже с твоими строгостями довел нас!
Как понял Владимир, она вспомнила ссору между ними из-за того, что недавно, требуя навести порядок за собой в своей комнате, он прикрикнул на девочку, ибо сказанное несколько раз обычным тоном не действовало; это вызвало недовольство у мамы и ее напоминание, чтоб он не позволял себе, даже если ребенок и чужой ему, так грубо с ним обращаться.
- Я знаю, что не умею воспитывать, - ответил он. - Но учусь, пробую так и эдак. А ты вообще воспитанием не занимаешься!
- Да?
- Да!
- Нет, уж лучше таким воспитанием, как у тебя, не заниматься вовсе!
- Тогда не морочьте больше мне голову с ее учебой! - возмутился он. - Сама ходи на родительские собрания и отвечай там за все перед учителями.
Слегка поругались, что стало происходить все чаще. В самом начале ссор он замыкался и старался уйти подальше - в комнату Оли, где некогда был сосед, или, если та была занята, в кухню. В такие дни он особенно долго работал; диссертация, похоже, получалась неплохой, и труд над ней, по мере продвижения к цели становившийся все более увлекательным, занимал его полностью. там он забывал о том, что потускневшие за последнее время взаимоотношения с женой, это неизбежное и естественное преобразование бурного потока в спокойное течение, вызывало некоторые проблемы.
Лена все чаще стала навещать свою подругу Ларису, у которой на душе тоже не все было на месте. Редко бывающий дома Михаил не только полностью погрузился в свои торговые дела, что, конечно, было очень нужно их семье, но и, как жена установила, изменял ей давно и постоянно. Разрушать из-за этого семью при явной материальной зависимости от мужа было бы глупо и с некоторых пор она стала отвечать ему тем же. Первый ее любовник был трусоватый семьянин, явно не устраивающий ее и духовно, и подлежал замене; с ним она прошла школу супружеской измены и теперь искала настоящего любовника, что было непросто сделать в среде неряшливых, прижимистых и эгоистичных русских мужиков. Разве можно даже близко сравнить тех с героями западных эротических видеофильмов, которые они вместе с подругой смотрели по вечерам, покуривая и попивая легкое вино, выражая сочувствие друг другу.
- Так что не очень удивляйся, если однажды мой дорогой муж, - слово ”дорогой” Лариса произнесла с сарказмом, - предложит тебе переспать с ним.
- - Ну, что ты! - уклонилась от обсуждения такого вопроса Лена; она скрыла, что близкое к тому уже было, когда Михаил, ни с того ни с сего, стал объясняться ей в любви. Как ни лестно было ей слушать такое, она понимала, что имеется в виду не настоящая любовь, для зарождения которой они были недостаточно времени знакомы, а нечто ее заменяющее, знак для сближения.
- Да-да! - подтвердила Лариса, наливая подруге вино. - Завели там каких-то девиц якобы для представительских целей фирмы. Набрали себе проституток самых настоящих!
Откровенный разговор, выпитое вино и видение совсем другой жизни на экране видеодвойки сближало женщин в их чувствах обойденных в чем-то и обиженных судьбой особ, чувствовавших в такие минуты себя свободными и независимыми. Лене в такие вечера даже домой идти не хотелось, что она делала разве что только во избежание семейных разборок.
- Гуляем? - почувствовав от жены запах вина, спросил однажды после ее позднего возвращения нахмурившийся Владимир.
- Да, гуляем! - с некоторым вызовом ответила Лена.
- И с кем же? - помрачнел он.
- У Ларисы! - успокоила она его. - Где же еще я могу быть?
---
Встретив в коридоре Владимира, Гурихин остановил и поздоровался за руку:
- Ты где пропадаешь? Что-то тебя я редко вижу!
- Нигде! Диссертацию дописываю, так что в основном сижу на месте или в библиотеке.
- Такое в стране творится, а ты, понимаешь, в своих делах зарылся.
- Почему “своих”? Развитие науки и техники - наша с тобой первейшая обязанность. А на ситуацию в стране мы с тобой - увы! - влиять можем очень мало, к сожалению, при всем желании. Видно, что Горбачева менять надо - свое дело он сделал, а дальше двигаться не способен, но как это сделать - не представляю.
- Это точно! Ты знаешь, он мне напоминает чем-то Николая Второго. Такой же безвольный, управляемый женой своей, и предающий своих сподвижников. Что бы ни произошло в стране чрезвычайного, он, оказывается, о том не знал и не ведал! Представляешь, к чему может все это привести? Видишь как нас, коммунистов, разносят по всем углам? Это за то, что мы с тобой вкалываем, как проклятые, ради общественного блага.
- Вижу! - ответил Владимир невесело. - Но что мы с тобой сделаем, если даже в партбюро меж собой договориться никак не можем?
- К сожалению! И в руководстве партии такое же, похоже, происходит...
Да, партия катастрофически теряла свое влияние, хотя и была создана Российская компартия, которая должна была каким-то образом компенсировать беспомощность, отсутствие ориентации и осознанной цели у руководителей КПСС. Правда, получилось так , что на первых альтернативных выборах в Верховный Совет девять десятых избранных депутатов оказались членами партии; больше даже, чем при прежних ограничениях разнарядкой, но это были индивидуумы, а не единомышленники или подчинявшиеся Программе и Уставу люди. Партия рождала из своей среды политических деятелей и партии самого разного толка, еще не осознавших свою независимость или не осмеливающихся отторгнуться от нее.
Нечто подобное произошло и на выборах городского и областного Советов. Коммунисты, казалось, и здесь укрепили свои позиции, первым заместителем Председателя был избран Валков, и можно было смело передавать всю власть Советам, как некогда провозгласила Октябрьская революция и сейчас настойчиво требовали демократы.
Первые заседания союзного Съезда Советов, где совершенно открыто обсуждались все проблемы государства, люди смотрели в репортажах полностью; даже заядлые футбольные болельщики пропускали транслируемые одновременно передачи интереснейшего Кубка Европы. Опальный академик Сахаров, борец с мафией Гдлян, толковые и энергичные почти сплошь новые региональные лидеры, сумевшие преодолеть недоверие к партии и быть избранными на первых альтернативных выборах... Противостояние теряющего авторитет Горбачева и набирающего силу на борьбе с центральной властью Ельцина. Последнему никак не мог противостоять и ставший идеологом партии после занятий сельскохозяйственными проблемами Лигачёв, прямолинейный и не блистающий на публике партийный организатор, переживший все случившиеся с начала пятидесятых годов переломы в истории партии, и из-за этого только считавшийся консерватором и партократом.
Происходящие демократические процессы, однако, не улучшали положение в стране. Бурлила Прибалтика, где в Вильнюсе спровоцировали столкновение населения с армией; удивительным было то, что русскоязычные там стояли в одних рядах с местными против советских солдат. Ухудшалась и внешнеполитическая ситуация, где сдавали одну позицию за другой.
- Как можно было просто так уйти из Восточной Германии, не оговорив хотя бы её нейтралитет! - громко возмущались или просто пожимали плечами патриотически настроенные граждане, и всячески радовались ослаблению страны люди, которые называли себя демократами и, вслед за президентом США, считали ее “империей зла”. Да за уход оттуда Запад принял бы любые условия. Это же предательство национальных интересов!
Как-то быстро и незаметно, и сразу развалился комсомол; не помогли ни конкурсы красоты с демонстрацией раздетых комсомолок, ни попытки заниматься коллективным предпринимательством или объединяться по каким-то интересам.
- Страна находится в состоянии резко обострившегося кризиса, - зачитал на партийном собрании института обращение Ленинградского митинга коммунистов и их сторонников Яценко, привезший газету из командировки. - Осложняется ситуация в экономике, огульно отрицается роль всех организационных структур, что ведёт к росту бесхозяйственности и преступности, анархии и социальным потрясениям. Могут ли формировать души наших детей перечёркнутое прошлое и неясное будущее, эгоизм и растущая конфронтация, культ денег и бездуховность? - он оглядел зал и продолжал: - Ухудшение ситуации, дезорганизация выгодны тем силам, которые рвутся к власти. Стране навязываются сомнительные ценности капитализма. В случае воскрешения частной собственности хозяевами фабрик и заводов, газет и банков станут не трудовые коллективы, а дельцы теневой экономики.
Казалось, коммунисты, наконец, осознали в полной мере опасность обстановки, свою ответственность перед грядущим и воспрянули, и первыми это сделали в городе революции. Поэтому Яценко предложил принять резолюцию о смещении Горбачева с должности Генерального секретаря, что вызвало энтузиазм и надежду у одних, опасения у других, безразличие у третьих, непонимание у следующих, так что никакого решения и не было принято.
- Чем такой хаос, пусть уж лучше коммунисты будут у власти! - услыхал как-то разговор уборщиц Владимир.
Но то, что уже чувствовали многие простые люди, не понимали образованные интеллигенты. А партия не смогла даже выставить своего единого кандидата на выборах президента России; баллотировавшиеся на этот пост члены партии даже стыдливо открещивались от коммунизма.
Победу в первом же туре к неописуемому восторгу демократов одержал Ельцин. Стоя рядом с красным знаменем РСФСР, он поклялся быть гарантом Конституции республики. И, продолжая борьбу с центром, в поисках поддержки в свой первый зарубежный вояж отправился в Соединённые Штаты, где был принят на высочайшем уровне.
А на очередном, оказавшемся последним, съезде партии он демонстративно покинул ее ряды, уйдя из зала заседания. За ним никто тогда не последовал, но затем начался массовый выход из её рядов, и на заседании поредевшего парткома рассматривали пачки заявлений с приложенными партбилетами. Уход одних радовал, ибо они никогда не были коммунистами, поступок других был понятен - они не являлись политически активными людьми и в партии оказались по обстоятельствам, - третьих было жаль, как заблуждавшихся в происходящем.
“Не желаю разделять ответственность за нарушение прав человека“... “Партия является тормозом назревших реформ“... “Каждый порядочный человек должен выйти из партии“... Это выдержки из заявлений одних, а вот другие: “Не согласен с оппортунистическим курсом руководства партии“... “Партия предала идеи марксизма-ленинизма“...
Телевидение показывало, как бывшие члены партии, включая функционеров, рвали, сжигали, топтали, разве что только не съедали свои партийные билеты, не подозревая того, как мерзко на взгляд со стороны выглядит их запоздалое прозрение, если оно было таковым.
- Ничего страшного! - сказал на заседании остатков партбюро Гурихин. - Одни коммунисты в партии останутся, как и должно быть.
---
Утро девятнадцатого августа принесло неожиданную весть - в связи с болезнью Горбачева создан Государственный Комитет Чрезвычайного Положения. Новая власть, состоящая из тех же министров и руководителей, что и раньше, за исключением лишь одного внезапно “заболевшего” Михаила Сергеевича, чрезвычайное положение, о необходимости которого уже давно говорили.
- Теперь наведут порядок! - обрадовано сказал Владимиру встретившийся ему Яценко.
- - Разве можно так поступать? - покачал головой Владимир. - Надо же действовать в соответствии с законами государства. Ведь ясно каждому, что Горбачёв болен весьма условно. Нехорошо, нельзя даже благое дело начинать со лжи! И построенный на лжи порядок недолговечен. За такое надо исключать из партии без всяких.
Сотрудники лаборатории, как и все, были возбуждены случившимся. Время от времени включалось городское радио, и взволновано звучал знакомый голос Смелковской, демократическая ориентация которой Владимиру была уже известна по ее публикациям в прессе; она передавала информацию о событиях в столице - введены войска, готовится штурм Белого Дома, где находится российская власть, народ всячески противостоит и воздвигает баррикады, Ельцин призвал российских граждан ко всеобщей забастовке.
- Может, забастовать и нам? - предложила Бонк.
- Власти приходят и уходят, а мы должны делать свое дело! - сказал на то Владимир, не очень уверенный, что та его послушает.
Впрочем, бастовать нигде и никто не собирался, все занимались своим делом и с любопытством следили - чем все закончится. По линии администрации не поступало никаких официальных сообщений, по партийной тоже, так что каждый должен был ориентироваться в обстановке сам. Вечером телевидение стало транслировать репортажи о событиях в Москве - толпы почему-то опрокидывали и жгли троллейбусы, толкались у танков и бронемашин, донимая довольно мирно настроенных солдат и мешая передвигаться технике; появились даже жертвы этой неразберихи, впоследствии произведенные в национальные герои. Почти по всем каналам радио и телевидения шла явная антиправительственная злая пропаганда, которой ничто не противостояло, и непонятно было, на что надеялась новая власть, не применяя силу и, похоже, не намереваясь ее применить, не ограничивая никак агитацию против себя. Ясно было, что это не “пиночеты”, и так долго они не продержатся, ибо народ их не понимал и не поддерживал.
Так оно и случилось. И, глядя на возглавляемый демократами митинг победителей в Москве, Владимир качал головой.
- Чем недоволен? - спросила его Лена.
- Это же контрреволюционный переворот! - ответил он.
- Скажешь такое!
- Путь к реставрации капитализма в стране, о чем так долго говорили нам демократы, открыт!
А потом последовал Указ о приостановке деятельности компартии, запрещении ее газет.
- - Вот тебе и демократия в действии! - сказал еще Владимир. - И истинное лицо всех тех, кто все эти годы рядился поборником демократии.
- Не боишься? - еще спросила его Лена; в ее голосе слышались тревожные нотки.
- Что упекут? Гм! Я никого ни в чем не обманул, не украл, жил честно и мне бояться нечего. Обидно только, что за все мои, и моих товарищей старания и труды ради людей нас теперь всячески поносят.
- Невиновность - это ещё недостаточное основание для того, чтоб не оказаться...
- - В тюрьме, ты хотела сказать? Или ссылке на каторжные работы? - И он добавил, пошутив: - Не беспокойся! Все эти деятели, - он кивнул на показываемых по телевидению Президента и окружающих его людей, - выходцы из партии. И по примеру Ельцина знают, что начать преследование властью - у нас лучший способ поднять авторитет её противников.
Повсюду власть закрывала партийные комитеты. Властью в городе являлся Совет, и Валков, ее полномочный представитель, опечатывал райкомы. Он даже выступил по местному телевидению, к чему еще не успел привыкнуть; сняв почему-то очки, он не мог сориентироваться на камеру, которая его показывала, и подслеповато смотрел по сторонам, как будто обращался неизвестно к кому.
- Опыт последних лет показал, что система, называвшаяся социалистической, не оправдала себя и рухнула под напором демократических преобразований. Следовательно, - продолжал он, - изжила себя и партия, став тормозом в продвижении страны к цивилизации. Коммунизм - это утопия...
Далее он назвал себя, кажется, счастливым, что дождался победы демократии, и призвал бывших членов партии войти в демократическое движение и способствовать своей активностью и опытом общественной работы намечаемым революционным преобразованиям.
- Как я понял, он и нам предлагает повторить путь его предательства? - возмутился встреченный Владимиром Гурихин. - А наш директор - слыхал? - предупредил, что если кто-то будет вести в стенах института коммунистическую пропаганду, то тут же будет им уволен. Не потому ли наш первый заместитель Главного публично порвал партийный билет, назвав партию преступной. Несколько запоздал, правда, и в прессу со своим героическим поступком не попал.
- - М-да! Один протирал штаны в президиумах партийных собраний, призывая коммунистов совершенствовать партийную работу в институте. Другой по рекомендации партии годами торчал депутатом в районном Совете...
- Перевертыши! Перетрусили, боятся, что спросят, где они были девятнадцатого августа. Спешат выслужиться перед новой властью и побыстрее стать в ряды строителей капитализма. Просто поразительно наблюдать происходящую метаморфозу некоторых людей, когда рухнула опора, за которую они всю жизнь цепко держались!
- Впрочем, может быть все это и к лучшему? - сказал после некоторого раздумья Владимир. - Люди перестали притворяться, стали такими как есть. Плохими, некрасивыми, порой даже отвратительными, но, быть может, это - обострение болезни общества перед его выздоровлением?
Утраченный мир. Ч. 1, гл. 5-7
© Copyright: Мякушко, 2003
Свидетельство о публикации №203012200054
Свидетельство о публикации №203012200054
Рецензии