Утраченный мир. Ч. 2, гл. 5-7

Глава пятая

Последним ударом по разработке адаптивного регулятора явилось отсутствие на него спроса, хотя проведенные маркетинговые исследования подтверждали потребность оставшихся еще на плаву потенциальных потребителей в технике такого рода. Прибором интересовались, знакомились с результатами испытаний, восхищались, но покупали зарубежные образцы, более громоздкие и дорогие.
- Неужели непонятно вам почему? - пожимал плечами Шошин. - Ведь тем, кто обеспечил покупку, западные фирмы отстегивают пять процентов стоимости. Так что чем дороже сделка, тем выгоднее нашим покупателям. А мы что можем предложить? Голый патриотический призыв покупать свою продукцию? Как видите, не действует! Особенно после того, как последние годы везде и всюду всячески поносили все отечественное.
Подобное происходило и со всеми остальными разработками института, доведенными до завершения. А сколько работ прекращалось на полпути из-за прекращения их финансирования? Институт фактически был обречен, что понимали все его сотрудники. И, как на мертвое тело наседали мухи и появлялись черви, вокруг здания и внутри него теснились лавочки, торгующие пивом, жвачками, тряпками... Наиболее значительным арендатором являлся разрекламированный телевидением фонд “Омега”, обещавший вкладчикам невиданные дивиденды, что, конечно, настораживало думающих людей - с чего бы такая щедрость? - но желающих получить хорошую прибыль, пусть даже неизвестного происхождения, было предостаточно. И однажды оказалось, что фонд исчез. Вместе со своими руководителями, прихватившими с собой за границу денежки вкладчиков. От “Омеги” остались брошенные пустые помещения со столами, стульями и парой компьютеров со стертой информацией, и даже долг за аренду.
- Ловкачи! - без восхищения, как будто отдавая должное умелым махинаторам, замечали некоторые из оставшихся сотрудников, наблюдая за митингующими внизу толпами обманутых вкладчиков.
В замусоренных коридорах, в полупустых помещениях едва были заметны следы какой-то деятельности. Руководство вдруг как будто вспомнило о своей ответственности за институт, зашевелилось и объявило о создании Акционерного общества; Демачев, ставший директором, объявился общественности и заявил, что       в этом их спасение. Заводы рабочим, земля крестьянам, а институт - их сотрудникам-акционерам. Каждый приобретает акции и становится тем самым совладельцем здания, оборудования, интеллектуальной собственности. Но так как денег на покупку акций у сотрудников не имелось, а за выданные им ваучеры они могли приобрести лишь символическую их часть, то следовало, по предложению администрации, предложить все остальное спонсору, который уже нашелся и готов вложить в институт свои средства.
- - И знаешь, кто этот спонсор? - спросил Владимира Гурихин. - Дважды судимый Хамарин. Можешь теперь представить себе, какой вклад он внесет в науку. Заграбастает наше здание, которое стоит почти в центре, повыгоняет всех нас к чертовой матери и устроит здесь публичный дом.
- Черт возьми! - воскликнул Владимир. - А откуда же он столько денег возьмет?
- - Скостят до предела вниз цену, получит льготный кредит у власти! - пояснил Гурихин, который всегда знал гораздо больше Владимира о тонкостях окружающей их жизни. - Ты бы хотел получить такой кредит?
- Не помешало бы! Квартиру...
- Но никогда его не получишь даже во сто крат меньшем размере. И не надейся! Как каждый из нас, или даже институт в целом.
- Как же всему этому развалу противостоять?
- Как же мы можем противостоять мощной государственной машине? Только политической борьбой.
Так что следовало, не теряя времени и не надеясь на что-то, искать работу за пределами института. Некоторые опыт Владимир уже имел. Неплохо размялся в качестве грузчика, где по порядку поступления его пристроили в конец существующей жесткой иерархии, но дали понять, что он мог надеяться через некоторое время получить доступ к выгодным работам. Почувствовал, что, несмотря на казавшуюся простоту работы и занятых ею людей, обстановка и взаимоотношения там столь же сложны, как и везде, и ушел.
- Сам ты дальше что планируешь? - спросил Владимира Зажогин, когда тот рассказал ему про обстановку в институте.
- Ищу работу!
- А не хочешь ли ты к нам перебраться? - вдруг предложил Николай Степанович. - Тут у нас один преподаватель ушел. Из-за того, что мало платят, да еще не вовремя.
- Менять шило на мыло?
- Думаю, что все же это безобразие когда-нибудь кончится! Мы же  - ведущее учебное заведение региона. Рухнут другие, а мы, надеюсь, в последнюю очередь. А если пойдет восстановление образования, то оно начнется с нас. Ну, не может быть иначе! Цивилизация ведь не может без образования существовать.
- Цивилизация не может! А мы, оказывается, все можем. Не только уничтожать образование, но и убивать образованных людей, как и всех прочих. И сам по себе этот беспредел никогда не кончится, к сожалению.
Они помолчали.
- А что преподавать? - спросил Владимир.
- Теорию автоматов! Материал тебе хорошо известен.
- И когда надо начинать?
- Хоть завтра! Лекции прерваны, тянуть нельзя.
- Я подумаю! - сказал Владимир.
- Только не тяни долго! Начнешь по совместительству, попробуешь и решишь окончательно.
- Понял!
С тем Владимир вышел из массивного корпуса Технического университета, над входом которого сохранилась выложенное красным мрамором прежнее название “ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ”. Он вспомнил себя студентом, обдумывающим жизнь и ожидающим будущего, преподавателей, готовивших его к тому. Жизнь, которая ему знакома, интересна. И он решил, что предложение Зажогина для него приемлемо. Подошел к телефону и, позвонив, сообщил  о своем согласии.
 
---

Городская партийная организация готовилась к Первомайской манифестации.
- Теперь этот день и праздником назвать нельзя, - сказал член райкома Портнов. - Возвращается его исходное предназначение - борьба наемных рабочих за свои права.
- Какой же это праздник, если неудержимо растут цены, нищает и вырождается народ? - вступил в разговор Никишин. -  Которому вот уже в который раз Ельцин обещает очередную стабилизацию.
- Правительство совершенно не владеет ситуацией, поэтому все его прогнозы выеденного яйца не стоят. Был Егор, стал Черномырдин, а дело не меняется. Потому что программа осталась той же, и никуда негодной.
- Не владеют, говорите? - вошел и, проходя к столу, сказал, поздоровавшись, Тюрин. - Владеют, похоже, потому что и наживаются, и разрушают все очень целенаправленно и эффективно. Сейчас им Съезд Совет помехой в этом стал, так они хотят с ним разделаться испытанным на развале СССР методом - сначала референдум, чтоб руками народа попытаться то сделать, а не вышло - так сами займутся.
Пришедшие на заседание члены райкома, уступив лучшее место в кресле единственной среди них женщине, Светлане Скворцовой, расселись по углам комнаты, которую удалось найти для их работы.
- Кого у нас нет еще? Петрова? - спросил Тюрин, оглядывая присутствующих.
- Сейчас подойдет!
- Тогда начнем! Главный вопрос сегодня - это подготовка  к Первому Мая, - начал заседание Виктор Павлович. - Задача, скажем прямо, непростая - раскачать народ на защиту своих интересов. Вспомните ноябрь прошлого года - пришло совсем немного. Люди хоть и начинают прозревать, понимая кому доверили свою судьбу, но в большинстве своем все же оболванены демагогией и антикоммунистической пропагандой, не верят нам, коммунистам. Сейчас вот в трамвае слушал, как говорят, что нам бы только до власти дорваться, а других интересов и нет якобы. И так думают многие.
- Да, часто такое слышим, - подтвердили члены комитета. - Не видят, что те, кто стремился к власти, давно уже при ней или в других партиях, которые пригреты властью.
- В рядах строителей капитализма.
- Вот именно! - согласился Тюрин. - Люди дезориентированы и мы должны работать с ними, показывать им способы борьбы за их интересы. Задача осложняется тем, что профсоюзы нас не поддерживают, хотят оставаться вне политики. Городской комитет вместе с Коммунистической рабочей партией и нашей с вами организационной помощью проводят шествие от сквера Павших революционеров до площади Революции, где планируется митинг. 
- Был Павших революционеров! - поправил кто-то.
- Вот план мероприятий горкома, - показал бумагу Тюрин,       - среди которых прописаны и мы.
После чего он передал слово Семенову, горбоносому и сутулому, и тот зачитал предложения по распределению обязанностей - заявка на место сбора, знамена, лозунги, музыка... Назвали и ответственных за проведение акции перед властями; вполне можно было ожидать всякого рода провокаций, которым надо было противопоставить организованность и сдержанность манифестантов.
- Помните как в прошлый раз какой-то пьяный на трибуну полез? - улыбнулся Тюрин. - Требовал слова. Пресса обрадовалась - было что показать, чтоб дискредитировать нас. И силой останавливать нельзя было - свобода слова.
- Хорошо, Каримов нашёлся! - улыбнулся Семенов. - Представился другом и предложил пойти выпить за встречу, не откладывая.
- И что, пришлось поить? - смеясь, заинтересовались члены райкома.
- Зачем же! Отвел подальше и затерялся в толпе.
- А милиция куда смотрела?
- За нами, как приказано, смотрела! А не за теми, кто нам может помешать.
На сей раз подобные задачи возлагались на Семенова и Симчина.
- Заявку в мэрию когда сдадите, то непременно проследите, чтоб зарегистрировали, - подсказал Виктор Павлович. - Не то выбросят и скажут, что ничего не было.
- Знаю! Эту школу мы уже проходили! - ответил Семенов. - Так что прослежу.
Как рассказывал потом Семенов, уже на другой день после подачи заявка легла на стол мэра Щунина, который, однако, не спешил накладывать разрешающую резолюцию. На телефонный запрос Семенова был получен ответ, что разрешение будет дано вовремя. Когда? Завтра или послезавтра, нечего беспокоиться. Но Семенов не зря тревожился, ибо знал, что Щунин, в бытность свою секретарём партийной организации очень строго спрашивающий за неявку на демонстрации, ныне мнил себя не только великим демократическим стратегом, но и тактиком политической борьбы. На следующий день он уехал в командировку, и последующий день тоже оказался в отъезде, а заявка лежала без его резолюции. Организация манифестации требовала своевременного оповещения участников и горожан, которое партийная организация уже вынуждены были делать, ориентируясь на заявленное место и маршрут.
Резолюцию на заявку Щунин наложил в предпоследний перед праздником день, изменив разрешаемое место сбора и путь прохождения колонны, о чем предусмотрительно ничего никому не сказал. Разве что позвонил в Управление внутренних дел и предупредил полковника Ремеза, что следует проследить за тем, чтоб строго придерживались выданного разрешения, ибо не исключены разного рода эксцессы.
Когда Семенов получил, наконец, заявку и увидел резолюцию, он ужаснулся - времени для объявления об изменениях в короткий предпраздничный рабочий день уже не было.
- Провокация готовится мэром! - оценил обстановку Тюрин. - Надо будет заранее расставить на подходах к скверу наших товарищей - из тех, кого успеем предупредить. Оперативно, чтоб не допускать скопления толпы.
- Так мы всех людей растеряем! - возразил присутствовавший на экстренном совещании Карцев, представитель рабочей партии. - Нельзя идти на поводу у самодура-мэра. Не имеет он права указывать нам, где собираться!
- Надо проводить как планировали! - поддержал его и член райкома Портнов. - Обнаглел мэр и помыкает людьми. Не разрешения ведь по закону мы должны у него просить, а просто поставить    в известность.   
- Вы же понимаете, что великий демократ хочет столкнуть нас с милицией, - убеждал их Тюрин. - Будьте уверены, там ее будет предостаточно.
- Нечего нам милиции бояться! - не соглашался напористый Карцев. - Против их дубинок мы можем тоже кое-что с собой взять. Мы предвидели такой ход и это “кое-что” изготовили в достаточном количестве.
- Это недопустимо! - горячился Тюрин.
- Мы же планируем мирную демонстрацию! - сказал и Семенов. - Без всяких “кое-что”.
- Недопустимо, говорите? А с народом так, как они, обращаться допустимо? Дадут они вам мирно решить судьбу страны, ждите!
Разошлись, так и не договорившись окончательно; каждая организация решила действовать по-своему.
На другой день члены компартии, с красными повязками на рукавах, придя заблаговременно, встречали людей на подступах  к скверу и направляли в другое место. Радикально настроенные представители рабочей партии, созывая своих сторонников, развернули свое красное знамя прямо перед появившейся вскоре шеренгой милиции; редко когда можно было видеть сразу столько блюстителей порядка одновременно.
- Что, преступников в городе уже нет, что они все сюда собрались? - возбуждалось недовольство людей.
Напряженность нарастала. Руководители вели нервные переговоры с милицейским начальством, угрожавшим им арестом, а значит, и срывом акции. Помогло то, что все же большая часть людей направилась на новое место и, через некоторое время, за ними вынуждены были последовать окруженные милицией энтузиасты с красным знаменем. Не видя массовой поддержки, они не решились и пустить в ход припрятанные в рукавах железные прутья.
Далее все прошло по плану. Но уже на следующий день, с завидной оперативностью, Владимира вызвали в Управление милиции для дачи объяснений по происшедшему инциденту. Составлявший протокол допроса капитан смотрел на него с некоторым любопытством и, похоже, даже с сочувствием, так что его заключительная фраза прозвучала довольно неожиданно.
- Вы признаете себя виновным в нарушении общественного порядка?
- Нет, потому что Администрация задержала ответ на заявку сверх всякого допустимого!
Однако видно было, что реализуется заказ - ответы не имели значения, - и через некоторое время Владимира препроводили, минуя очередь, к судье.
- Что, снова ГУЛАГи вводить будете? - просматривая протокол, как бы между прочим спросил Владимира судья, толстоватый очкарик.
- Ерунда какая! - ответил Владимир. - Мы, в отличие от нынешней городской власти, стоим за строжайшее соблюдение законов государства.   
- Явное нарушение установленного порядка рассмотрения задержкой срока выдачи разрешения, - прочитав, повертел перед собой протокол судья. - Делать им, что ли, нечего? - И кивнул Владимиру: - Идите, Вы свободны!
- Спасибо за справедливость! - поднялся Владимир, не ожидавший столь быстрого решения в свою пользу.
Из суда он вышел с облегчением и радостью - есть еще порядочные люди, и, значит, не все потеряно в многострадальном отечестве.
Ту же процедуру в разное время прошли и другие организаторы манифестации.
- Остолоп же наш мэр! - сказал кто-то из них.
- Нет! - возразил Семенов. - Хитрая и очень опасная для общества бестия. Дело говорят некоторые, предлагая начать сбор подписей с выражением недоверия ему гражданами города.



---

Сообщение о дерзком, среди бела дня и на виду у многих людей, убийстве предпринимателя Млевского, как сенсации, местное телевидение передало немедленно и повторяло несколько раз за вечер. Владимир услыхал эту трагическую весть проходя мимо комнаты хозяев; дверь, на первых порах его проживания всегда плотно прикрытая, в последнее время почти не закрывалась. Шел он с чашкой кофе из кухни, куда старался часто не заходить, чем вызвал обратную реакцию Марьи Петровны, раскаявшейся в излишней строгости своих первоначальных наставлений и теперь любезно, и даже настойчиво, предлагавшей ему пользоваться без стеснения всем, что там есть. Увидев на экране телевизора фотографию Родиона, что сняло всякое предположение об однофамильце, он настолько напрягся, что даже не заметил, как переступил порог чужой комнаты.
- Выстрелами из автомата почти в упор из остановившейся рядом машины убит президент “Коминбанка” Млевский. От смертельных ран скончался на месте и его телохранитель Албатов. Преступники скрылись. Ведется следствие и поиск преступников. Всех, кто был очевидцем происшествия, просят позвонить...
Показали изрешеченную пулями машину с раскрытыми дверцами, из которых вывалились трупы убитых.
- Что творится на белом свете! - покачала головой сидевшая на диване с вязанием Марья Петровна.
Владимир извинился и вышел из комнаты. Он вспомнил последнюю свою встречу с Млевским, которая произошла по инициативе Владимира, в критический для себя момент предположившего, что его преуспевающий на финансовом поприще друг сможет помочь ему решить острую жилищную проблему кредитом. Встретиться Родион согласился сразу, хотя долго выбирал подходящее для этого время. За рулем точно в назначенный час подъехавшей машины, которую в растерзанном виде только что показывали, сидел сам Родион, а на заднем сидении находился здоровенный молодой человек, все время смотревший куда-то по сторонам. Присутствие последнего несколько стесняло и разговор не получался.
- Ты не против того, чтоб заехать ко мне на часок? - спросил, но как о чем-то уже решенном, Родион.
Они подъехали к многоэтажке, заехали во двор и остановились у одного из подъездов, где вышли из машины, предоставив ее молодому здоровяку, которого Владимир вдруг узнал - это же был экс-чемпион страны по вольной борьбе Албатов. Они поднялись в лифте на шестой, или седьмой этаж, где Родион открыл сначала решетчатое заграждение, закрывавшее доступ к дверям квартиры, потом хитроумные замки самой двери. Их встретила приятная женщина в роскошном домашнем халате, довольно сдержанная.
- Знакомьтесь! - устало предложил хозяин и представил гостя: - Мой бывший коллега. И начальник! - добавил он, слегка улыбнувшись.
- Альбина! - подав сухую теплую руку, кивнула хозяйка и спросила: - Где кушать будете - в кухне, или в комнате?
- В кухне! - сказал Родион, жестом предложив Владимиру пройти туда.
Гость надел тапочки и прошел в небольшую, но со вкусом заставленную удобной импортной мебелью кухню, где хозяйка быстро накрыла прекрасно сервированный стол, после чего оставила их.
- Пить будешь? - открыл бутылку коньяка Родион, не намереваясь однако наливать себе.
- Обойдемся без выпивки! - сказал Владимир, что несколько озадачило хозяина и он, предложив все же выпить по чуть-чуть, налил обоим.
Они почти что молчали; Владимир уже решил, что ни с какими просьбами он обращаться не будет, и не находил о чем же им, живущим разными заботами и проблемами, говорить; не мог настроиться на отвлеченный разговор и Родион, которого время от времени донимали звонки по радиотелефону. Потом вспомнили гибнущий институт автоматики, а от него перешли к экономической политике.
- Не все сразу делается! - успокаивал Владимира Родион. - Со временем все станет на свои места, войдет в цивилизованное русло. То, что остановлены предприятия, не говорит о крахе экономики. Просто, прекращено превращение сырья в негодную и никому не нужную продукцию. Приватизация поставит во главе предприятий настоящих хозяев, которые работать будут не ради отчета перед начальством, а производства имеющего спрос товара.
- Можно приватизировать торговлю, легкую промышленность, бытовое обслуживание... Но ключевой в экономике является тяжелая индустрия, определяющая обороноспособность и независимость государства. Ее что, тоже отдавать в частные руки? В руки мафиози, потому что на приобретение таких гигантов деньги найдутся только у них?
- Да это же был замкнутый, работающий сам на себя монстр - что бы ни делали, все для собственного же развития. Что же касается мафии, то она порождена вашим социализмом, и только сейчас, когда все скрытое стало явным, легализовалась, - говорил Родион вяло и как-то снисходительно. - И противостоять ей может только настоящий хозяин, собственник, который эту собственность никому не отдаст. Посмотри сколь безразличны к судьбе своих заводов рабочие, которым совершенно все равно кому их завод достанется - мафии или порядочным людям.
- Но если люди чего-то не понимают, то государственные мужи обязаны защитить их от обмана и грабежа, а не устраивать, пользуясь моментом,  повальную “прихватизацию”. Позволяя криминалу еще больше разжиреть.
- - Раньше крали все понемногу, теперь лишь некоторые - вот    и вся разница...
Обстоятельно поговорить по столь серьезным проблемам время не позволяло и, лишь обозначив свои противоположные взгляды, они прекратили спор. Родион взглянул на часы и, найдя, по-видимому, еще некоторый запас времени, предложил Владимиру взглянуть видеозапись недавней поездки его с женой на одну неделю с отдыхом на Канарские острова. Они прошли в одну из комнат, где, по всему видать, размещался рабочий кабинет хозяина, где Владимир с интересом посмотрел на вечно зеленый остров среди видимого из окна отеля, откуда велась съемка, безбрежного океана с постоянно и лениво накатывающейся волной. Бассейны, бары, веселые люди... Как в телевизионной передаче “Вокруг света”, только знакомые лица.
- Могло ли быть такое раньше, чтоб я, инженер, смог поехать отдыхать за море? - спросил Млевский. - Да никогда! А теперь приходишь, тут же покупаешь билет куда хочешь - и лети на здоровье.
- Да, раньше инженер мог поехать не далее Крыма или Кавказа, - ответил Владимир. - А окажись ты инженером сейчас, то разве что  за пределы города смог бы выехать.
- Сами виноваты, что держатся за идущие на дно предприятия. - сказал тогда Родион. - Не нужно этому процессу мешать и становиться поперек дороги...
И вот вышло, что сам Млевский стал кому-то поперек дороги, подумал Владимир. И что его убил тот строй, который он так стремился создать.



Глава шестая

Стоя в коридоре и глядя на себя в зеркало, раздетый до пояса Артём старательно поднимал гантели.
- Сильным хочешь стать? - спросил Владимир, проходя мимо и глядя на его тонкие и худые руки, неразвитую грудь.
- Мускулистым! - ответил Артем. - Как культуристы.
- Культуристы? - остановился Владимир. - Гм! Так они же некрасивые.
- Некрасивые? - очень удивился такому суждению Артём и даже перестал поднимать вес. - Первый раз такое слышу!
- Конечно некрасивые! Потому, что самый первый признак красоты - это здоровье. - Он взял лежавшую у зеркала цветную фотографию атлета, на которого, видать, ориентировался юноша в своих устремлениях. - Посмотри, как болезненно выделяются кровеносные сосуды, кожа совершенно лишена жировой прокладки, что противоестественно. Конечно, должны быть такие монстры, чтоб производить должное впечатление и побуждать тренироваться всех остальных, - положил он фотографию на место. - Но самому стремиться стать таким я бы тебе не советовал. Ты кем хочешь быть, когда школу закончишь? 
- Фермером!
- Фермером? - теперь уже удивился Владимир, услыхав такое от городского парня. - Интересно! Ты хотя бы  когда-нибудь на земле работал?
- С классом осенью ездили на уборку капусты, - подумав, ответил Артём.
- И только? Гм! Этого ведь явно недостаточно, чтоб определить свою наклонность и способность работать на земле, изо дня в день всю жизнь. Умение нужно...
- Научат! В училище такое пойду.
- Научиться можно, конечно, всему - было бы желание!
Владимир сходил в кухню, налил чай и снова вышел в коридор, продолжая наблюдать тренировку.
- Представь себе, что ты стал фермером, - продолжил он разговор, помешивая чай ложечкой. - Это значит, что три раза в день нужно кормить, поить скот, доить коров, убирать за ними. Каждый день без перерыва, без отпусков. Тоскливая жизнь - нигде не бывать, никуда не выезжать, но, допустим, выдержишь такое. А вдруг заболеешь - что тогда?
Артём задумался и через некоторое время ответил:
- А я с товарищем договорюсь!
- Который тоже фермер? Но у него же своих забот по горло!  У меня родители несколько кур и кроликов одно время держали, так были заняты ими с утра до вечера. А если стадо целое? Ого!
- Ну, я с товарищем договорюсь так, чтоб как-то вместе.
- Товарищество, значит, создадите? Это уже другое дело!     А если еще третий твой товарищ добавится, то получится коллективное хозяйство, или колхоз.
- Зачем третий?
- Как зачем? Представь себе, что у тебя пошло дело нормально, продавать продукцию надо - телевизор чтоб купить, машину. Кто на базар поедет? А раз деньги появились, тут же рэкетиры возникнут, чтоб дань с тебя собирать. А могут вообще сказать тебе под дулом автомата, чтоб с земли своей убирался подобру- поздорову.
- А я их приемами каратэ...
- А когда же ты овладевать им будешь, если с утра до ночи работать надо? Самое большое, физкультурником можно остаться, а тут приедут мордовороты-профессионалы. Целая шайка, вооруженная до зубов.
Артём задумался.
- Так что, не говоря уже об остальном, есть над чем поломать голову, прежде чем браться за такое дело, - заключил Владимир, допивая чай, и перешел к другой теме.
- А от этого веса, - положив у зеркала чашку, поднял он четырехкилограммовую гантель, - ни сила, ни мышцы не вырастут.
- Это почему же?
- Мало очень! - положил гантель Владимир. - Килограмм пятьдесят поднимать надо, чтоб рост хорошо пошел. Для начала.
- Ого! Так много?
- Совсем немного! И раза три-четыре в неделю, да по два-три часа. Сначала, а потом еще больше.
- Да?
- А ты как думал? Настоящие твои культуристы, - кивнул он на картинку, - по шесть часов ежедневно вкалывают. По сто пятьдесят и больше килограмм штангу поднимают, да на специальном питании сидят. Вот так вот!
- Штангу? Сюда? - хлопал глазами огорошенный окончательно  Артём.
- Зачем сюда? В спортзал идти надо! Хочешь, вместе сходим,  я тебя устрою.
- Бесплатно? - забеспокоился Артём.
- Пока что да! Воспользуемся некоторыми пережитками социализма.
В один из следующих вечеров они действительно отправились во Дворец спорта, в секцию тяжелой атлетики, где Владимир не был много лет, но за прошедшее время, как оказалось, мало что там изменилось. Разве что стало непривычно пусто и тихо.
- Добрый вечер, Геннадий Григорьевич! - поздоровался Владимир, увидев сидящим за столом на привычном месте своего бывшего тренера, отпустившего усы и поседевшего, довольно крепкого на вид. - Можно зайти?
- Можно! - не сразу узнал его тренер, а узнав, попытался вспомнить и назвать его фамилию, и был близок к тому, что делало ему честь.
Владимир прошел, ведя за собой Артёма, поздоровался с Геннадием Григорьевичем за руку и присел к столу, сказав:
- Что-то спортсменов не видать! Раньше ведь очереди к снарядам стояли.
- - А! - махнул рукой тренер. - Кому спорт сейчас нужен? Деньги зарабатывать, а не здесь вкалывать - вот к чему вся молодежь сейчас стремится. Сто пятьдесят человек у нас занималось, а сейчас   и двадцати нет. Зал все время грозятся отобрать под какое-то заведение из-за этого.
- И надолго хватит человека, даже молодого, без спорта?
- А никто вперед сейчас и не смотрит. И ведь до чего народ хиреть стал! Раньше отбор среди ребят производил, а сейчас простые тесты на физическое развитие не всякий осилить может. Кого растим? Нация вырождается!
- М-да! - посочувствовал Владимир и кивнул в сторону стоявшего рядом Артема. - А я вот спортсмена молодого привел.
Геннадий Григорьевич только сейчас оценивающе взглянул на подростка:
- Занимался каким-нибудь видом?   
- Гантелями!
- Спортивную форму взял?
- Взял! - ответил за Артёма Владимир.
- Иди переодевайся, - кивнул тренер в сторону раздевалки.
- А можно и мне переодеться? - спросил Владимир. - Размяться заодно слегка.
- Отчего же! Места много сейчас, - сказал Геннадий Григорьевич, и добавил: - Тут у нас некоторые ветераны всерьез тренируются. Цымбаларя помнишь? В легком весе. Чемпионом Европы стал среди ветеранов. Там, на Западе, чтоб здоровье всей нации поднимать, стариков даже к спорту всячески приобщают. А у нас и на молодёжь наплевали! - махнул он рукой. - Сексом и наркотиками им все жизненные ценности подменяют.

---

Тюрин был сух, энергичен и подвижен; приходилось удивляться, как ему удавалось вкладывать столько сил и времени в столь масштабную партийную работу, которую выполнял, как и все партийцы сейчас, от рядового до центральных управляющих органов, только на общественных началах. Райком собирался на заседания по вечерам - все его члены находились в разных местах города и должны были  приехать после работы в школу, где сочувствующий компартии директор предоставлял им свой кабинет. Не всегда и не все успевали, или могли вообще прибыть в намеченное время, но никто никогда не спрашивал никого, почему так получилось, потому что подобрались в райкоме люди самоотверженные, совестливые и искренние, за которыми не требовался какой-либо контроль со стороны.
Эти люди, конечно, изрядно уставали от той дополнительной нагрузки, которую добровольно взяли на себя ради общественного блага, нервы их были перенапряжены, сказывались настойчивость и даже упрямство некоторых из них, что иногда приводило               к ожесточенным спорам, ибо, разумеется, единодушные в самом главном, касающемся современной жизни, в каких-то взглядах они отличались. Споры часто возникали из-за того, что волевой и энергичный Тюрин пытался управлять и держать под контролем все стороны жизни партийной организации и мягко, но настойчиво проводить свое решение, что, при всем уважении к нему, вызывало отрицательную реакцию у его товарищей. И спорили по принципам построения партии - извечном вопросе соотношения демократии          и централизма.
- Нельзя допускать впредь, чтоб руководящие органы становились над партией, - говорил Петров, доцент Сельскохозяйственной академии. - Иначе с партией повторится то, что уже произошло. Стоит верхушке разложиться или продаться, и погибнет вся партия.
- Но, как показывает опыт большевиков, успеха в политической борьбе может добиться только монолитная партия, действующая как одно целое, - возражал Никишин, рабочий станкостроительного завода. - А такое возможно, если партией руководят из одного центра, или даже головы. Иначе наступит тот разброд, который мы с вами имели в девяностом году и, оказавшись недееспособными, не могли противостоять даже разрушению Советского Союза, где нашими союзниками могло стать большинство людей.
- И одну голову мы тоже имели на протяжении многих лет, - опередила Петрова Скворцова. - То лысую голову Никиты Хрущева, преобразования которого зародили теневую экономику, то с густыми бровями Леонида Брежнева, застоем ускорившего разложение общества. И знаем, чем все это кончилось. 
- Значит, надо искать такую голову, как Ленин, - не сдавался Никишин. - Нравится вам централизм, или нет, но без него мы останемся дискуссионным клубом, неспособным на деле противостоять тому, что творят с нашей страной и народом...
Споры порой становились довольно ожесточенными, иногда даже доходило до того, что сгоряча некоторые даже заявляли о намерении выйти из партии, где придерживаются иной точки зрения. Однажды в такой ситуации Владимиру пришлось встать и сказать своим товарищам:
- Все мы в чем-то общие, а чем-то во взглядах отличаемся. Абсолютное совпадение возможно только в партии, состоящей из одного человека. Такая партия, сами понимаете, ни к чему. Давайте сосредоточимся на той цели, которая в данный момент не должна вызывать никаких разногласий и сомнений - устранение правящего антинародного режима конституционными средствами. Что же касается возможного выхода из партии некоторых товарищей из-за разногласий, или вывода других по той же причине, то мы должны понимать ответственность нашу перед народом, у которого больше не остается защитников, кроме нас с вами. Тяжело нам работать, конечно, у каждого множество дел и забот, и нервы у многих перенапряжены. Упрямство тоже проявляется порой. Тяжело работать в партии, потерпевшей поражение, с народом, который нас еще  и не всегда поддерживает. Но иного нам просто не дано!
В грустном размышлении уходил с таких заседаний Владимир. Состав партийной организации после её восстановления стабилизировался и, несмотря на рост числа сторонников по мере прозрения обманутых людей, не увеличивался. По возрасту члены партии превышали средний, что радовало противников коммунистов; представляя последних в средствах информации, журналисты обязательно находили старческие лица, некрасивые их позы и жесты, неудачные выражения и слова, стремясь тем самым показать, что и люди эти, и их идеи - нечто окончательно отжившее. Грубое чаще всего, а порой умелое и тонкое противопоставление поколений, с заискиванием перед молодежью, которая якобы определяет будущее. Но какое будущее? И будет ли оно вообще у человечества, подрывающего всячески истоки своего существования? В его истории были цивилизации, которые развивались и гибли, и в том,  и в другом случае, и в прогрессе, и в разложении, впереди всегда шла молодежь.
Находясь по своему возрасту на равном почти расстоянии от людей пожилых и начинающих жизнь, находясь в институте с лекциями и наблюдая последних, Владимир с сожалением отмечал, что в большинстве своем те ориентируются на потребительское общество, совершенно не понимая и не воспринимая первейшую  и простейшую закономерность физического и духовного существования - самоограничения. Сложный, трудный и, даже можно сказать, самый паршивый возраст в жизни человека - та молодость, когда уже не позволяешь себя вести кому-то, а сам по незнанию гребешь не туда или, чаще всего, плывешь по течению неизвестно куда. Нужны ли нынешней молодежи идеи и идеалы предшествующего поколения, чтоб, как бы становясь  на их плечи, достичь новых вершин в развитии общества, или же они отбросят их, как сейчас всячески пропагандируется, и начнут сначала свой путь проб     и ошибок?   
Но всегда, думал Владимир, даже в самые худшие времена были и будут среди людей мыслящие особи, которые подхватят и разовьют в той или иной форме все лучшие идеи, доставшиеся им в наследство от ранее живущих. Они, возможно, на этой непреходящей основе создадут новые духовные учения, очаровывающие вновь приходящие поколения и побуждающие их не губить себя или обрывать историю на себе, а, быть может, даже жертвуя собой, продвигать человечество в его будущее. Поэтому, размышлял Владимир далее, сейчас важно не прервать в угоду нуждающимся   в рабах и чувствующим себя господами безумцам связь времен  и поколений, а твердо удерживать то, что досталось поколению нынешнему от предшествующего, крепко стоять на достигнутом уровне развития культуры человечества, подставляя свои плечи тем, кто хочет достичь новых сияющих вершин.


---

Проживая уже более двух месяцев на новом месте и невольно получая некоторые сведения о разных сторонах жизни хозяев, Владимир так и не смог сам определить кто же мать Артёма и где она, хотя улавливал из разговоров бабушки и внука, что такая существует. Кто же та женщина, которая оставила почему-то своего сына на попечение Марьи Петровны? Спрашивать юношу было неудобно, опасаясь причинить ему боль, что вполне могло случиться, раз от разговоров о ней воздерживались.
Она появилась внезапно. Как раз в это время Владимир вышел из ванной с накинутым на плечи полотенцем; раздался продолжительный и настойчивый звонок, что можно было ожидать только от своих людей, и поспешно вышедшая из кухни Марья Петровна открыла дверь, даже не заглядывая в глазок:
- Наташа? С приездом!
Послышался радостный и приятный женский голос, и сначала показалась продвигаемая вперед большая дорожная сумка, а затем подталкивающая ее молодая женщина, невысокая и изящная. Она увидела Владимира прежде, чем он исчез в своей комнате, не удивилась нисколько присутствию постороннего и даже поздоровалась с ним, зная, должно быть, о его существовании.
С прибытием матери Артёма в квартире жильцов стало четверо, и Владимир понял, что, хотя ему пока ничего не сказали, пора покидать этот дом. Впрочем, задерживаться в нем он и сам долго не собирался, а лишь дотягивал до того, когда предоставят место в общежитии университета, где Зажогин выбивал ему комнатушку. Но через некоторое время вдруг исчезла Марья Петровна и почти не появлялась больше: во всяком случае, в то время, когда Владимир бывал дома.
С уходом Марьи Петровны в доме стало совсем тихо, разве что только Артем оживился и все время находился в радостном и неестественно возбужденном состоянии. Его громкий голос и шумная суета контрастировали с оказавшимся в щекотливом положении и замкнувшимся постояльцем, показавшимся очень тихим человеком Наташе, настоящей хозяйке квартиры, постоянно и негромко напоминавшей сыну о необходимости вести себя тихо, не навязываться и не мешать соседу. Появление рядом молодой и приятной, как успел отметить Владимир, женщины внесло в его жизнь некоторую нервозность; находясь в своей комнате, он невольно слухом воспринимал где она находится и что делает. В кухню, как и прежде, он старался не заходить без излишней надобности, но иногда сталкивался с ней в коридоре, где они старательно обходили друг друга, прижимаясь к противоположным стенам. Там он и рассмотрел как следует ее завитые русые волосы, короткий прямой носик на бледном лице, и нашел, что в домашней обстановке, где многие женщины, теряя приобретаемый лишь на выход лоск, становятся неузнаваемыми  и даже неприятными, она выглядит просто и, в то же время, привлекательно. Такие мимолетные встречи, похоже, волновали их обоих, и когда Владимир поймал себя на том, что ищет причину еще раз без особой надобности высунуться в коридор, а сон его стал плохим не столько от умственной перегрузки начинающего преподавателя, сколь от являющихся вожделений, он решил приложить максимум усилий, чтоб быстрее выехать в общежитие.
Наконец с комнатушкой все было улажено и, уже перенеся туда часть своих немногочисленных вещей, он зашел в кухню, где   в это время  находилась Наташа.
- Наталья Михайловна, добрый вечер! Можно с Вами чаёк попить? По случаю моего предстоящего выезда.
Она несколько недоуменно взглянула на него, сразу отведя взгляд.
- Да-да! Конечно! Я сейчас... - засуетилась она. - Садитесь!
- - Прошу прощения за то, что стеснил вас, - сел он за стол      и достал бутылку сухого вина. - Марье Петровне пришлось даже уехать из-за меня.
- Что Вы! Марья Петровна уехала на свою квартиру, - поспешила она успокоить его, оглядывая стол и доставая из холодильника кекс. - Она с Артемом была здесь только на время моего отсутствия.
- Да? А я чувствовал себя виноватым.
- Не стоило беспокоиться!
Еще она достала фужеры, фрукты, помыла их и тоже села за стол, с торца его.
- Раз уж так получилось, что я уезжаю, то давайте, Наташа, выпьем по этому случаю немного хорошего вина, - наполнил он фужеры и, вспомнив, достал из сумки плитку шоколада. - Отечественный! - подчеркнул он. - Не то, что всячески рекламируемые и поставляемые нам отбросы западной цивилизации.
- Артём скучать без Вас будет, - сказала она, подвигая к себе наполненный им фужер. - Он ведь не знал даже, что такое мужчина в доме, - горько усмехнулась она. - Все бабушка, да мама. Он даже изменился весь как-то. 
- А мы с ним в спортзале встречаться будем, - поднял фужер Владимир. - И он ко мне в гости в университет приходить будет.
- И Вы тоже к нам приходите, - предложила она. - Марья Петровна тоже рада будет. Рассказывала мне как боялась квартирантов нанимать и очень удивилась, что есть еще порядочные люди.
- Спасибо!
Они неторопливо выпили вино.
- Артём с таким восторгом о Вас отзывается! - продолжила она. - Никогда бы не поверила, что современные дети, такие независимые от родителей, учителей способны так ко взрослым привязываться.
- Да, мы с ним частенько о всякой всячине разговаривали. О том, как он фермером хотел стать...
- Фермером? - с удивлением улыбнулась Наташа. - Вот не знала! Выдумщик какой.
- Да, фермером, - подтвердил он. - Но я взял грех на душу  и отговорил его.
 Они сидели, неторопливо разговаривая, и Владимир чувствовал, что ему совсем не хочется уходить отсюда. Она почти не глядела на него, что позволило ему с удовольствием рассматривать ее кругленький маленький рот, порозовевшие от вина щечки, шею с крестиком на серебряной цепочке. Два одиночества, они могли бы, быть может, поискать дорогу навстречу друг к другу, но он знал, что за восторгом и радостью сближения неизбежно следует горькое разочарование, испытывать которое он больше не хотел.
- А... Вы почему неженаты? - решилась спросить она. 
- Я? Гм! - покрутил он в руках фужер, перестав смотреть в ее сторону. - Был женат! Другие ругаются, бьют посуду и даже физиономии друг другу, ненавидят, обманывают, изменяют, и живут вместе. У меня не получилось. Но не будем об этом! Лучше выпьем за Ваше здоровье и счастье.
- Счастье... - грустно произнесла она. - Только где же оно?

---

Никто не ожидал, что Артём так близко воспримет отъезд Владимира.
- Дядя Вова, не уезжайте! - чуть не со слезами просил он. - Разве у нас Вам плохо? Я попрошу маму, чтоб к Вам в комнату телевизор поставила. Все равно он мне мешает делать уроки.
- Не в этом дело! - невесело усмехнулся Владимир, обняв за плечи своего юного друга. - Так нужно! А мы с тобой в спортзале встречаться будем. И ты ко мне приходить будешь. Хорошо?
Но последнего, видно, Артёму было мало. Ведь про себя он давно уже решил, что если мама у него очень хорошая, и дядя Вова тоже хороший, то они обязательно со временем поженятся, и у него будет настоящий отец. В том, что он все же уезжает, скорее всего, виновата мама, которая до сих пор так и не смогла кого-то женить на себе, за что сейчас он возненавидел ее.
На тренировку в спортзал Артём не пришел, и Владимир понимал почему - тот видит в нем чуть ли не предателя. Почувствовав что-то неладное, он решил заехать домой за ним, где дверь открыла сильно обеспокоенная чем-то и бледная Наташа.
- А где Артём? - поздоровавшись, спросил Владимир.
- Не знаем! Со вчерашнего дня нет, - прикрывая руками лицо, произнесла она.
- Я  же говорила! - появилась за ней встревоженная Марья Петровна. - Я  же вам говорила!
- В милицию заявили? - спросил он.
- Да! Вчера ещё.
Не заходя в квартиру, Владимир поспешил в отделение милиции, где упитанный дежурный сержант ответил ему равнодушно  и спокойно:
- Ищем! Вон их у нас сколько - пропавших. Всех ищем! А молодёжь чаще всего по подвалам или чердакам тусуется. Родители их частенько из-за этого зря к нам прибегают. Объявится, не волнуйтесь! А Вы кем ему будете?
- Тренер-наставник! - нашелся Владимир.
- А! - не понял, но проникся уважением к столь странному званию дежурный, и снова успокоил: - Найдется обязательно!
Запищала и забулькала рация, сержант взял трубку, отозвался и послушал, поглядывая на Владимира, что-то ответил и, положив трубку, сказал:
- Вот и нашелся! На чердаке дома шестнадцать по улице Комарова. Скоро доставят. Ждать будете?
- Позвоните, пожалуйста, домой к нему, - попросил Владимир. - Родители там с ума сходят от беспокойства.
- Воспитывать надо, а не с ума сходить! - нахмурился сержант, взявшись за телефон. - И Вас, как наставника, это тоже касается!


Глава седьмая

Устроившись с жильем в небольшой комнатушке, расположенной в закоулках первого этажа общежития университета, Владимир незамедлительно отправился в отпуск с тем, чтоб успеть вернуться к началу нового учебного года. Впервые за последнее время из-за высоких цен на авиабилеты ехать пришлось на поезде, что ему даже понравилось - представлялась возможность взглянуть на всю изменившуюся страну. Впрочем, из окна вагона все выглядело так же - бескрайние поля и леса, запущенные и грязные хаотично застроенные пригороды, многочисленные “комки” с наполненными зарубежными товарами витринами и полками на вокзалах. Пока что условно обозначенная граница с Украиной, где люди с огурцами и помидорами, яблоками и вишнями, пивом и колбасой, вареной картошкой и прочей снедью в руках бегали вдоль поезда и с особой настойчивостью, которую могла вызвать только нужда, обхаживали высовывающихся из окон пассажиров.
Хотя Украина была объявлена “самостийной” и государственным языком стал один украинский язык, повсюду говорили в основном на русском, как сложилось в прежние времена, а рекламные вывески писались только на английском. А падение уровня жизни, обнищание народа для столь богатой страны за прошедший после прошлого отпуска год были поразительными.
- А у вас там, в России, говорят, вроде бы неплохо живут, - сказали как-то Владимиру соседи.
- С чего вы взяли? Управляют нами и вами и теперь из одного центра, - ответил он. - Только не из Москвы, как было раньше, а из штаб-квартиры Международного валютного фонда. Так что движемся мы с вами в одном направлении, только с разными скоростями. В пропасть, можно уже сказать без всяких сомнений.
Нарастающая нищета людей трудолюбивых и честных, но покорных и безмолвных на фоне богатеющих и самодовольных “новых украинцев”, гонявшим на иномарках и, подобно таким же ”новым русским”, воздвигавшим хоромы в новых районах на окраинах городов, оставляла на душе тяжелый осадок. Приходил в упадок и родительский дом, особенно после того, как какие-то вконец обнаглевшие молодцы безжалостно и сильно побили отца, однажды шедшего через парк в больницу навестить мать, превратили его фактически в инвалида. Вот почему из отпуска Владимир возвратился в мрачном настроении.
Начинался учебный год и, уже испытав себя в качестве преподавателя, Владимир находил, что это занятие ему по душе. Готовя лекции к предстоящему семестру, он вспоминал своих лучших учителей, чувствовал желание в чем-то повторить их, как, быть может, когда-то делали и те, поддерживая непрерывную цепь традиций, создавая школу преподавания, берущую свое начало от далеких и неизвестных предшественников - корифеев научной  и инженерной мысли.
Собственное понимание и знание предмета необходимо было дополнить уже несколько подзабытой из-за редкого использования общей теорией и представить в доступной студентам форме. Это значило, что надо было научиться так вести себя перед аудиторией, чтоб писать на доске формулы, например, четко и ровно,        рассчитывать их расположение так, чтоб они не упирались в край доски, спрессовываясь до неразберихи. Чтоб, наконец, говорить четко и внятно, и не в сторону или в доску, на которой пишешь, а, как это делают артисты обращаясь к зрителю.
На первых своих лекциях Владимир, следя за мыслью и изложением, почти не выделял студентов из их общей массы; они ведь не представлялись ему, как это принято в школе, и их общение пока что ограничивалось формой, когда один он говорит, а другие только слушают, записывают и лишь иногда, не называя себя, задают вопросы. Кто они, сидящие перед ним студенты этого сложного времени? Такой вопрос задавал он себе, глядя на юношей и девушек, толпившихся в коридорах, на лестничных площадках,  веселых и озабоченных, вежливых и безразличных, беспечных и занятых, как и во все времена, и несколько иных в общежитии - раскованных, шумливых, подолгу не спящих по вечерам, пребывающих в непрерывном шуме музыкальной дребедени, сопровождающей их везде, и, как их сверстники в западных странах, сейчас почти ничего не читающих.
Современное общежитие студентов значительно отличалось от прежних большими свободами для его обитателей, что не всегда шло тем на пользу, ибо свободу, как известно, должен и может иметь лишь тот, кто умеет ею пользоваться на свое и общее благо, и ограничения должны сопровождать всякого до тех пор, пока не возникнет внутренняя потребность в самоограничении - нравственной основе продолжения существования рода человеческого. Так что прежние строгие порядки общежитий, о которых сейчас напоминал лишь вывешенный на проходной и забытый всеми распорядок, их полуказарменное бытие Владимиру нравились больше.
А сейчас в общежитии университета торговали всяким барахлом, кто хотел и когда угодно приходил и уходил, устраивали шумные и затяжные попойки, пробовали наркотики, парни довольно открыто ночевали в комнатах девушек, которые таковыми, выходит, уже не являлись, и даже прирабатывали “по вызовам”; судя по интервью одной из студенток, данной ею пронырливому журналисту вечерней газеты, такое занятие им даже нравилось. Приторговывающие и гуляющие, пьющие и почти сплошь курящие, и пока что довольно неплохо живущие за счет своих родителей молодые люди почти поголовно существующие порядки и власть поддерживали, отрицая безоговорочно социализм и коммунизм, о которых уже почти ничего не знали, как не имели представления и о религии, хотя многие носили, скорее всего ради экстравагантности, ее внешние атрибуты - цепочки и крестики. Повсюду, а в среде молодежи особенно, мерилом ценностей становились деньги, вместе с вещами перемещаясь в души и вытесняя духовное.
Впрочем, со временем научившись не воспринимать, пропуская мимо органов чувств, шум и внешний блеск, он стал выделять в разноликой массе студентов незаметных сразу и серьезных, обстоятельных и способных, заинтересованных в учебе и познании молодых людей. Это обнадеживало, ибо как раз такие немногие      и неприметные в шумливой среде люди двигали общественный прогресс.   
- Ты что там, коммунистической пропагандой среди студентов занялся? - спросил однажды Владимира Зажогин.
- Я? Да нет! Не дошло еще до этого. Не знаю еще, как к студентам подступиться.
- На советских ученых в лекциях ссылаешься, - усмехнулся Николай Степанович.
- А кто первый вывел автоматические аппараты в космос...
- Ладно, ладно! - перебил его Зажогин. - Мог бы сказать - отечественные ученые.
- Хм! А что, доносы входят в моду? - спросил Владимир, догадываясь о происхождении информации.
- Видишь ли, наш ректор - демократ...
- Демократ в кавычках, или учёный? Совершён акт мракобесия в общественных науках – исключен из программы обучения Карл Маркс, основоположник научного подхода к развитию общества, а ему хоть бы что.
- Между нами говоря, больше первое. Но, благодаря ему, положение с финансированием университета стало улучшаться. Так что надо учитывать обстоятельства.
- Спасибо за предупреждение!  Мы, Николай Степанович, даем, как и раньше,  основательные специальные знания студентам, но в образовании пропала идея. А, как сказал мудрец Омраам Микаэль Айванхов, не получив идеала для самосовершенствования, люди знания свои будут использовать для удовлетворения низменных целей.
Вот такая неприятная история приключилась с самого начала. Теперь он жил в непосредственной близости от живой и неуемной, и столь противоречивой юности, в самом конце коридора на первом этаже, позади всех бытовок, камеры хранения, бывшего Красного уголка и душевых, в комнатушке на три с половиной метра в длину и два с половиной в ширину. Конуре, с которой он изрядно повозился еще до отпуска, устраняя огрехи побывавших здесь ремонтников, навесив яркие шторы, книжные полки, установив переносной телевизор и одностворчатый шкаф, привезенный из своей бывшей квартиры, которую бросил, прекратив затяжную и нервную борьбу со своей бывшей супругой.

---

К осени политическая ситуация в России в противоборстве президентской власти и Верховного Совета обострилась чрезвычайно. Депутаты, до сих пор почти безоговорочно предоставлявшие исполнительной власти все запрашиваемые ею полномочия, задумались над тем, как эти права используются, если продолжается развал страны и ее экономики. Даже вице-президент восстал против такого безобразия, за что был отстранен от должности. Угодничавшие перед властью телевидение и пресса всячески оскорбляли, унижали депутатов, обвиняя их в некомпетентности, приписывая им тупость или корысть, неизменно представляя их карикатурными иждивенцами общества, что воспринималось многими гражданами как радение за их благо. А Президент во всеуслышание заявил об артиллерийской подготовке для выяснения взаимоотношения с Советом, что пока расценивалось как звучная метафора в словесной дуэли. .
В конце сентября от слов перешли к действиям. Ельциным был издан Указ о приостановке деятельности Совета, а тот, устами вице-президента Руцкого, объявил о прекращении полномочий Президента. Кремль и Белый Дом стали один против другого, как два грозных дредноута, а между ними курсировали на утлых суденышках, призывая к миру и согласию, видные общественные деятели, невидимые и не услышанные в грозном противостоянии вооруженных людей.
- Завтра еду в Сучье Болото, - сказал Владимиру Марков, когда они сели рядом, придя на встречу представителей левых сил, собравшихся для обсуждения складывающейся ситуации.
- Куда? - не понял тот.
- В столицу! - И Анатолий пояснил: - Раз уж переименовали там почти все улицы, даже Чкалова - представляешь? - то надо и все остальное привести в соответствие со стариной.
- Столица нашей Родины...
- Один из районов Москвы так и назывался - Сучье Болото. Очень подходит для современной нашей столицы, города воров  и проституток.
- В командировку? - еще спросил тогда его Владимир.
- Да нет! Ты же видишь какая заваруха там начинается? Провинция спит и по привычке смотрит на столицу, и там решается судьба всей страны. Пока что не в ее пользу. Так что едем защищать демократию от демократов. А не Руцкого или Хасбулатова, как кто-то может подумать.
- Я так не думаю! - отреагировал Владимир. - Хотя, казалось бы, так им и надо за то, что все это разрушительное время были правой рукой Ельцина. А Совету за то, что поддержал развал Советского Союза, и почти единогласно. Но сейчас нечего вспоминать, кто и что натворил, надо защищать законность и демократию.
- Вот-вот! Поэтому туда и едем.
- Кто едет?
- Группа наших товарищей.
То, что произошло в Москве в последующие трагические дни, казалось немыслимым безумием правителей, судорожно цеплявшихся за власть любыми, даже самыми бесчеловечными и жестокими, средствами. Телевидение показывало, как огромное белое здание Совета окружили войсками и колючей проволокой, отключили свет и воду. Разогнали Верховный суд, осудивший этот беспредел. И по окнам ударили из танковых орудий. Все это происходило не на массовых инсценированных съемках с наигранно убиваемыми людьми, а показывалось в реальном масштабе времени, наяву,      в огромном городе, при миллионах свидетелей творящегося преступления!   
- Это же злодейство! - говорили на другой день люди, притихшие от потрясающего открытия - они увидели истинное лицо власти, её оскал.
- А почему они не подчиняются Президенту? - отвечали им другие, взбодрённые происшествием.
- А почему Президент не подчинился решению Верховного суда? - спрашивали тех. - Закон для всех писан?
- Потому, что они не правы!
- Судьи не правы?
- Да, не правы!
И так рассуждали некоторые интеллигентные люди!
Вслед за разгромом Съезда Советов запретили левую прессу, угроза нависла и над левыми силами.
- Запрет компартии у них уже не пройдёт! - уверенно заявил Тюрин членам райкома. - Они имеют дело уже не с разложенной ими КПСС, а достаточно окрепшей организационно партией единомышленников, способных работать в любых условиях.
- В подполье, что ли? - переспросил кто-то.
- В любых условиях! - не стал уточнять Виктор Павлович и продолжил: - Власть не устраивал разогнанный ею Совет, она хочет созвать покорную ей Думу. А ведь для нее это был самый лояльный представительный орган. Что ж, теперь они получат нечто иное! Такова задача всех патриотических, действительно демократических сил и, в первую очередь, нашей партии. Будем готовиться к выборам!
На кабинет, где заседал райком, вошел, не поздоровавшись даже, чем-то подавленный Карцев и сел у входа. Когда на него обратили внимание, он встал.
- Как вы знаете, группа наших товарищей нелегально выезжала в Москву, чтоб стать на защиту Отечества от предателей народа. - Он нахмурился и опустил голову. - Нам стало известно, что при расстреле парламента погибли наши товарищи Марков       и Демьянин, которых вы все, - голос его дрогнул, - хорошо знали. Прошу почтить их память вставанием!
Все поднялись и замерли от столь неожиданного трагического известия, некоторые побледнели. Владимир стоял, потрясенный, еще не до конца веривший, что это так. Он вспомнил слова, которые однажды там, в заснеженном саду, в отсвете огня печурки сказал ему Анатолий - народ, который не имеет людей, способных пожертвовать собой во имя общего дела, обречен. Слова, которые повели его в пекло противостояния.
- Их расстреляли во дворе прилегающего стадиона, - отвечал на вопросы Карцев. - Многих расстреляли! Тысячи людей, говорят.
“Куда зайдет государство, убивающее своих честнейших людей? - горестно размышлял Владимир. -  Бесславием закончит власть, что так губительно правит страной, и это государство, столь враждебное своему народу!”
- Вслед за разгоном высшего Совета начался роспуск местных, - продолжал заседание Тюрин. - Торопятся и наши местные демократы, в кавычках. Которые когда-то кричали, пуская пыль в глаза народу, и требовали передачи всей власти Советам. Видели вчера выступление по телевидению Валкова, ратовавшего за роспуск областного Совета? Дал сигнал к действию.
- Так он сам же - заместитель председателя Совета! - удивилась Скворцова.
- Вчера был! - пояснил ей Семенов. - Да и то с утра. А к концу дня - уже заместителем главы Администрации области. В президентской команде!
- М-да! С такими кадрами наши демократы вряд ли далеко уйдут! - сказал Портнов.
- Да, конечно! - откликнулся Петров. - Но до чего дойдет страна вместе с ними?

---

Той осенью Владимир прощался с институтом автоматики, называвшимся теперь Акционерным обществом, с лабораторией, в которую пришел чуть более пятнадцати лет тому назад молодым и немного наивным специалистом, преисполненным надежд, отчасти и сбывшихся. Тогда вошел он в комнату лаборатории, где сейчас собралось за прощальным тортом несколько оставшихся сотрудников - Шошин, Бочкарский и Симаков. Непонятно почему и эти еще оставались здесь, ибо работы для них уже не было; регулятор был заброшен и почти уже забыт даже теми, кто пытался продать его по дешевке, других заказов не существовало и вряд ли их можно было ожидать в ближайшем будущем. Акционерному обществу требовалось, как и следовало ожидать, только здание института, и его обитателей потихоньку выживали. Лаборатория была обречена и это навевало грусть.
- Собирался и я одно время уйти, - сказал Шошин, заваривая крепкий свежий чай. - Телевизоры ремонтировать взялся. Выходило, однако, так, что я их даром ремонтировал. За спасибо! Какой из меня рыночник?
- Искать другое занятие, значит, надо, - вставил Симаков.
- А ты нашел? - повернулся к нему Лев Борисович. - Нашел бы стоящее дело, так не торчал бы здесь. Тряпки импортные перепродаешь и, думаешь, нашел себя? Зачем, скажи, высшее образование тебе давали? Для этого, что ли?
- То было образование теоретическое, а сейчас я на рыночной практике самообразование прохожу, - ответил Сергей. - Со временем, быть может, то и другое соединится.
- - Практику чего - самообогащения? - не отставал от него Шошин. - Ни одно - заметь! - религиозное или философское учение      в мире не признает богатство высшей ценностью для человека.         В “Евангелии” говорится, что лишь князь демонов, источник всего зла, обещает богатство и власть, чувственные радости и роскошь, оргии и праздное безделие.
- И, тем не менее, мир движется в этом направлении, - не сдавался Симаков.
- - В каком - этом? Мы просто проваливаемся еще в один виток развития, и, к сожалению, нисходящий, - вмешался в их спор       Владимир. - Идею справедливости человечество будет вынашивать всегда, пока не реализует ее. Так что еще все впереди!
- - Ты, Лев Борисович, прямо как марксист выступаешь! - не оставлял в покое своего первого оппонента Симаков. - Чего же ты      в партии не был?
- Потому, что не приняли, - выставляя на стол чайник, спокойно ответил Шошин; Владимир заметил, что у того слегка отрепаны манжеты рубашки и потерты рубцы пиджака, чего раньше и быть не могло. - На прием интеллигенции тогда очередь была установлена.
- Постоял бы в очереди! Привычное для всех по тем временам занятие.
- Нет уж, спасибо! В такой очереди я стоять не собирался. Забрал заявление и больше не обращался.
- Ничего не потерял! - махнул рукой Симаков.
- - Мы все еще не в полной мере осознаем, сколь значительно для нас всех и, быть может, человечества в целом то, что мы на самом деле потеряли! - многозначительно произнес Лев Борисович. - Пусть даже с тем несовершенным социализмом, который у нас был. Не дошло еще! И ничего пока не приобрели хорошего даже      в перспективе. Закон Паддера - все, что плохо начинается, кончается еще хуже.
- Как ничего не приобрели? - подал голос молчавший до сих пор Бочкарский. - Очередей не стало, купить все можно. Автомобили, видеотехника... Такого качества продукции мы никогда и не видели.   И не увидели бы! Даже зубную пасту не могли сделать как следует. А ты старое защищаешь.
- Не могли, потому что по глупости не занимались, -  оглянулся на него Шошин. - Самолеты, танки, подлодки клепали...
- Я  про другое!
- А если про другое, то разве можно сравнить разрекламированный “Сниккерс” с нашим шоколадом? Да и за какие шиши купить все то, что предлагают? И не это прошлое я защищаю, а лучшее из прошлого. Как и то очень немногое, к сожалению, что появилось хорошего в  настоящем.
- За большие деньги всегда и везде можно было и раньше купить что угодно! - сказал Владимир. - На черном рынке. 
- А, на черном! - не сдавался напору коллег Сергей.
- А сейчас у нас рынок какой? Криминальный - это же черный.
- Что касается очередей, - продолжал спор Шошин, - то, как сейчас помню, после войны в магазинах чего только не было. Все товары отечественные притом, экологически чистые, а не какие-то отбросы, запрещенные к употреблению в развитых странах и хлынувшие к нам сейчас. Но покупать все это люди не могли - денег не было. Так что большого ума - ценами и обнищанием чтоб от очередей избавиться - не надо, и хвалиться нашим горе-реформаторам тут нечем.
Отворилась дверь и в лабораторию ввалился раскрасневшийся расхристаный Малин.
- О, кого я вижу! - воскликнул он, вскинул вверх руки, после чего стал здороваться рукопожатием со всеми. - Что-то я не припомню у кого сегодня день рождения, - кивнул он на торт.
- Раздевайся и садись, тогда узнаешь, - предложил ему Шошин, разливая чай, и заметил: - Что-то у тебя физиономия все шире и шире становится?
- Опять вы тут о политике языками чешете, - не реагируя на подколку, сбросил кожаную куртку и присел к столу Малин. - По всему коридору слышно. Не надоело? Бросьте вы всю эту чепуху. - Он подтянул к себе чашку с чаем. - Власть была паршивая, сейчас ни к черту, но и лучше не будет. Потому что, как сказал Фридрих Хапек, у власти всегда оказываются худшие. Надо приспосабливаться к тому, что есть.
- К чему приспосабливаться? - спросил, подкладывая ему кусок торта, Владимир. - К грабежу народа и коррупции? Мафии, наркомании и проституции? Развалу науки, культуры и образования?
- Ваша философия - не для меня! - отгородился от него руками Малин. - Пью чай и покидаю ваш теоретический семинар.
- Какими разными все мы стали! - заметил Бочкарский.
- Да, и должны найти способ жить всем нормально, а не так, чтоб богатые обирали бедных, мошенники обманывали честных, сильные давили слабых, - высказался и Владимир.
Все занялись чаем и прекратили спор. Потом Малин и Симаков попрощались с Владимиром, пожелали ему успехов на новом поприще и ушли по своим коммерческим делам. А Владимир отправился на склад подписать там обходной лист. В последний, быть может, раз он шел по коридорам, пустым и заброшенным. Давно не крашенные стены и двери, вспученный и местами ободранный пол, оклеенные бумажками объявлений стенды. Где-то энергично возводили перегородки в дополнение ко множеству таких же, обозначенных вычурными названиями фирм.
В подвале он застал, наконец, кладовщицу.
- За Вами еще графин числится! - сказала она, найдя и показывая его карточку.
- Графин? Разве? - растерялся он. - Не припоминаю, чтоб у нас такой в комнате был.
- Как так? Вы же брали его три года назад!
- А! - вспомнил он. - Так он разбился нечаянно. Давно уже. 
- Так чего же вы не принесли осколки, чтоб списать?
- Как-то не подумали об этом! И... что же теперь делать?
- Я  не могу подписать обходной! - сказала эта женщина, как человек-автомат.
- Но мне уже некогда разбираться с этим чертовым графином! - вспылил Владимир. - То Вас целую неделю найти не мог, теперь еще осколки, чего доброго, искать придется... Пусть, в конце концов, высчитают с меня его стоимость при расчете. Если за пятнадцатилетнюю мою службу в институте нельзя  списать просто так, в качестве... выходного пособия или памятного подарка.
Но, оказалось, в мелочах бюрократический аппарат разваленного и разграбленного института еще работал и, как придавленная змея, кусался; проще было, неверное, утащить все здание, чем рассчитаться за некогда разбитый графин.
Наконец, через объяснительную с рядом резолюций, все было утрясено и ничего больше не связывало Владимира Симчина с институтом, кроме воспоминаний и отметок в трудовой книжке. Он вышел из здания и оглянулся на него. Погасшее световое табло, следы дождевых потоков на стенах из-за прохудившейся крыши, отстраиваемое в модерновом стиле одно крыло, увешанное рекламными щитами... Он тяжело вздохнул и, отвернувшись и подняв воротник, неторопливо пошел вдоль прилегающей улицы, по которой много раз ходил, спешил или просто прогуливался туда и обратно. Все это отходило навсегда в прошлое, он начинал новую жизнь в другом месте.
Навстречу ему шли какие-то неулыбчивые и мрачные, глядевшие больше исподлобья и мимо встречных, люди. Сжавшись от холода, сидели на своих привычных местах одетые в отрепья нищие попрошайки. Яркими вывесками и полками, заставленными цветной мишурой самых разных товаров, блистали магазинчики, втиснутые во все щели между зданиями. По проезжей части проносились на недозволенной скорости иномарки, завихряя за собой бумажный мусор и крупинки первого  в этом году снега. Ветер, как бы сердясь на что-то, катил по мёрзлой земле прозрачную пустую пластмассовую бутылку, громыхал о край тротуара помятой пивной банкой.
Спотыкаясь, шарахаясь, меняя свой облик, переламывая судьбы людей, город приспосабливался к новой жизни.

Конец

1996