15. Маки

Идя на компромисс с Дьяволом,
Можно получить ценные знания,
Но потерять самое ценное,
Степные весенние маки.
(Звягинцев С.)



—1— Степные весенние маки.

Однажды, когда всё это произошло, над миром царила весна. Это была весна послежитейская, немыслимая весна в городе Весны. Тогда снег сошёл в преисподнюю, тогда расцветали все, все деревья и цветы, и запах весны был запахом весны, потому что это мог быть только этот запах. Я не знаю, что это был за Город, и был ли он просто городом, или же планетой, но тот аромат подснежников я запомнил до того, как вообще когда-то ступил ногой в свою хату. О, лучше бы я не возвращался, а остался навсегда среди прелестных созданий и добродушных влюблёнчиков в этом мире.
Вот, во что бы то ни стало я проник между сосновыми ветками в Весеннеполье. Меня заметили какие-то люди, должно быть ещё в сарае, заведомо.
Они махали мне руками, и я шёл к ним, думая что они приняли меня за одного из них. Я был уверен, что это лучшее место из всех.
Признаюсь, я долго не мог сориентироваться, возможно, так и должно было быть. Как будто я вколол себе героина и оказался на обратной стороне света.
Я познакомился с жителями, они сказали, что я не похож на них, и что я слишком уж большой, высокий и не похожий, но они разрешили мне жить с ними.
— Что ты будешь делать?
— Я буду рисовать вашу красоту.
— Что ж, ты откровенен, мы поможем тебе, мы будем тебе делать краски и холсты.
— Я нарисую всё, что здесь есть, я буду рисовать много-много, долго. Я смогу покорить ваши сердца.
— Мы дадим тебе кров и пищу, рисуй для нас. Живи сколько пожелаешь, мы будем жить рядом.

Потом мы ходили бесконечно долго, на восток и на запад, и на юг, и на север. Мы ходили и не уставали, и не было долго ночи, пока мы не разрешили ей быть. Я бродил по чащам, полям, пастбищам. Я подымался на горы и спускался к морю; я был в джунглях и в пустыне, я увидел всё что хотел.
Они жили прямо рядом, в хижинах, и привели меня в одну из них.
Жители все были моего возраста, но меньше по телосложению. А так все как я, будто мы вместе родились. Девушки, парни и всё.
В степи росли маки, весенние маки. И там стояло дерево, яблоня. На этом дереве росла одна-единственная звезда. Она сияла так ярко, когда мы вышли к макам, и запах сонливости ударил мне в ноги. Я упал и увидел чудо.
От яблони отделилась фигура. Это была девочка лет шести, чистая, небесная, очень похожая на мою сестру Катю. На её лице была роса; она протянула мне руку и помогла подняться.
Вместе мы пошли по цветам к яблоне. Дорогой мы говорили друг о друге, она сказала, что любит меня с того момента, как увидела, и поэтому сейчас она шестилетняя девочка. Я сам чувствовал себя тем тринадцатилетним подростком, когда впервые увидел сестру.
Катя привела меня к дереву, и мы сели под тень Звезды.
— Миша. Я знаю всё – и то, что с тобой произошло, и то, что будет потом. Знаю Любовь твою ко мне и могу ответить взаимностью. Я тоже жила ради тебя, как и ты ради моей улыбки. Люди не смогут понять наши чувства, поэтому мы и встретились только сейчас и здесь. Обними меня, поцелуй, сделай то о чём ты всю жизнь мечтал. Природа, родившая нас, была во испытание. Теперь, когда ты всех победил, можешь успокоиться. Долго ты шёл среди лжи и алчности, и творил зло только из-за того, что мы не можем быть вместе. Но теперь я твоя, мой свет.

Я приблизился к ней и поцеловал, и почувствовал, как земля исчезла из-под наших ног, и мы оказались как в воде, но только дышали и не тонули. Мы просто ушли по горло в омут сладких объятий и поцелуев.
Это мгновение, как будто ты стал её Телом, а она твоим, как будто ты победил всех и стал на вершине мира. Я не умирал, и это был смысл жизни, я был с ней всегда и вечно, и она давала мне радугу; и от это й радуги становилось необъятно легко, будто то не радуга в небе возникала, а Небо в радуге. И миг был как вечность, и я нежил её и пил её молодость.
— Ты любишь меня?
— Да.
— А я тебя.
* * *
Я обернулся; Оксана переодевалась. Мы собирались пойти прогуляться и подышать свежим воздухом вместе с Пашкой.
Мы шли за руки, как семья. Павлик иногда «откалывался» в поиске бабочек, но потом снова хватал нас обоих за руки - меня за левую, Оксану за правую.
Бабочек уже почти не было, но наш мальчишка всё время хотел их раздобыть. В руке у меня был пучок кленовых жёлтых листьев. Оксана была в джинсах и курточке. Стояла слякоть.
Мы покинули посёлок и пошли в лес. Чистый воздух, больше походивший на аромат синего августовского неба, воспел о нашем приходе. Стая грачей взлетела в сторону озера.
Мы прошли просеку и оказались на небольшой поляне, окружённой вечнозелёными соснами и орешником.
Лес был безлюдный, немного пугающий. Казалось, эта осень – самая настоящая осень в мире.
Вот мы присели на бревно и увидели воду. Она текла с неба в виде осадков.
Смотреть было просто и уютно. Да, мы просто смотрели, и ничего не было потом, а ничего и не нужно было. Мгновенные силуэты, и двери, похожие на переулки; мы просто сидели и покоились под сентябрьским небом. Нам было просто вдвоём, не нужно совершенно становилось что-то искать, говорить о будущем или о прошлом. Наблюдать этот мир в экран глаз, это всё что мы умеем, это всё что мы можем.
Осеннее небо могло неожиданно пошатнуться, упасть и выбросить к нам на поляну самого прекрасного утопленника неба. Но это была бы другая история. Это был бы Маркес. А возможно, что где-то в тот период тысячелетия именно такое и происходило. Истории любят повторяться и превращаться в легенды. Всё, что потеряло невинность, становится легендой. Легенду можно экранизировать, и кто-то другой посмотрит в свой экран глаз на происшествие. Идя на компромисс с дьяволом, можно получить ценное знание, но потерять самое ценное – степные весенние маки.
* * *
Мы сидели под яблоней год, год прошёл безразличным для глаз. Наши тела достигли совершенства, и мы остались примерно одинакового возраста. Катя говорила о том, что ждёт меня в её новом мире, и что никогда никто не мог знать истины, потому что даже не все ангелы могут подойти к двери. Дверь существует. Дверь — восприятие, любовь это звонок в двери. Если вы достаточно сильны в ней, двери откроются. Я знал, что мы откроем эти двери, и войдём навсегда в них. Я боле всего надеялся на предначертания высших сил, и в тот момент не ошибся.
Мы позвонили.
* * *
Люди столпились у дома. Милиция, скорая помощь. Рёв и плач женщин. Я сижу на краю стула и смотрю на пальцы. Всё получилось, рядом лежит моё тело, везде кровь, руки порезаны насмерть.
— Это всё, что ты смог сделать?
Медленная походка гнома.
— Гном, ты Бог?
— Да, я бог.
— Бог, ты рад?
— Нет, я рад.
— Слушай, ты не тот бог, про которого все говорили…
— Да, я другой бог, Миш, совсем другой. Зачем ты порезал себя?
— Я не люблю постоянство.
— История мне знакома.
— А меня кто-нибудь ждёт здесь?
— Где Здесь?
— Где я оказался…
— А ты нигде не оказался. Ты остался там же, где ты и был. Правда, клёво?!
— КУ-У-УЛ! А почему?
— А вот потому, что все самоубийцы отчего бегут, туда и прибегают.
— Значит те, кто бежали в рай, попадут в ад.
— Ну… да.
— Значит, мне ещё повезло.
— Это твоя Функция.
— Как само собой разумеющееся.
— Да, Катях, как фильтр от сигареты. Иди сюда.
— Что?
— Я СКАЗАЛ ИДИ СЮДА, ГОВНО.

Гном превратился в Алифана. Алифан улыбнулся:
— Теперь ты наш, Глагол.

Алифан схватил меня за волосы и стал убивать. Я думал, что раз я умер, то больше не буду испытывать смерть. На я чувствовал боль и страх, и то, как он меня убивал.
— Пусти, пусти меня, пожалуйста. Я больше не хочу, не хочу (я описался) Не надо
Но он не внял моим мольбам, достал нож и стал резать меня по частям, он стягивал с меня кожу и между делом бил ногой в живот и в лёгкое.
— Курил?
— Курил.
— Получи.— Глухой удар, у меня изошлась кровью глотка.
— Я тебе скажу больше, Глагол, здесь ещё более всего по нарастающей, чем прежде — СверхЖизнь! — потом он вырвал мне хребет, я почувствовал Всё. И звуки, и боль – то, что она не кончалась. Я видел и чувствовал взгляды за спиной, они ждали своей очереди. Когда я умер во второй раз, я стал ещё живее и меня стал убивать Ходунов.
— Губа, а Губа, ты ведь мечтал об этом, слышишь, ты ведь хотел быть падшим. Соси — он сунул мне свой член в рот и порвал его, он двигал свой причандал туда-сюда, пока не кончил мне на всю жизнь в глотку и на лицо. Я был послушным ягнёнком, и мне было страшно. ТАК страшно, что я даже дар речи потерял, весь дрожал.
Спустя минуту Ходунов привёл ко мне мою МАМУ, он стал в проходе и толкнул её к стене.
— Это, кажется, твоя мама?
— …
— Не слышу!?
— Да
— Она тебя любила больше всего на свете. Она жила во имя твоё; ты помнишь, чем платил ей.
Он вынес канистру с бензином и заставил меня облить её с ног до головы.
— Поджигай, вафлёр.
Я испугался, что меня снова будут бить и скоро мчался поднести пламя. Я видел глаза мамочки, когда она, объятая пламенем, превратилась в мясо, как свечка. Стоны и скрежет зубов.
— Ты либо дурак? Ты либор думаешь, она из глины? Говно. Ребята, он обосрался.
(Я обосрался).
— Слышь, идиот, а идиот? Неправильный поступок, иди сюда!
Ходунов ударил меня слева.
Я упал и опять плакал, как всегда в детстве.
— Ты её Убил. Ты либо не понимаешь, Говно, ты её убил. Ты сжёг только что свою единственную вечную любовь.
— Простите его, я вас молю! — сказала мёртвая мама.
— Молчи, сучка, — Агибалов сорвал ей голову.
— Лови, Алигофрен!
Я отшатнулся, меня вырвало.
Алифан подобрал меня:
— Утю-тю-тю-тю. Кажется, наш дьявол плачет.
Я думал, это было не по-настоящему, да. Некоторое время.
За окном опустилась ночь.
Смех. Потом был дикий смех, они хохотали от смеха.
Явился Волобуй:
— Мальчик, тебя обижают?
На мгновение я подумал, что он меня спасёт.
— Да.
— На!
Он вывел моего отца на поводке, как собаку. На другом поводке сидел мой брат.
— Отвечай мне, это собаки?
— Да, да, да, — ответил я, трясясь за свою шкуру.
— Не ****и. Сдаётся мне, что они просто катяхи. Катях старший и Катях младший. А ты какой катях?
— Мокрый, — сказал я, и опять обоссался.
— Молодец, мокрый катях, посему мы убьём сначала первых двух катяхов.

И он самолично стал избивать их дубиной, ломая рёбра, уничтожая их и всё это я видел, и не мог ничего поделать. Ох, только не бейте меня.
Отец умер, как старый мамонт. Он повалился на бок и смотрел на меня, тоскливо прощаясь. Брат был моложе, и прежде чем умер, успел немного побегать по кровавой комнате. Приходил снова мой черёд. Комната расширялась по мере накопления в ней людей, она медленно, но верно увеличивалась в размерах.
Каждый раз, когда я умирал, я испытывал ещё больше смерти и ещё больше ужаса.
После они, их было двадцать, привели мою сестрёнку и стали насиловать её, чтобы я видел, она кричала, вырывалась, но они делали это снова и снова, пока она не умерла и не превратилась в кровавую куклу. Муки её были муками всех женщин, стоны и мольбы ко мне, чтобы я не смотрел или спас её, уже меня не тревожили. Я понял, это конец. Ничего ужаснее никто бы не смог сделать. Но они сделали. Они убили меня ещё раз семьсот за каждый грех, за каждый плохой поступок, они неизвестно где черпали силы на новые зверства.
Потом мы спустились во двор и я увидел то, что нигде не мог увидеть.

Это был лес, полностью состоящий из колов, на которых гнездились трупы всех дорогих мне людей. Всех остальных.
Я шёл как крыса среди святых, и мне было плохо, очень плохо.
Мы вышли к рынку (Васильевский). На рынке почти никого не было, играла музыка и я узнал, кто там должен был быть. Это ж мой знакомый, дружок мишка, правда не волков. А продавец кассет просто личность из повседневности. Я же не придавал никакого значения, что он мог быть…

— О, Михон!
— Здорово!
— Михон, как дела?
Я обернулся, мои злодеи стояли рядом. Он посмотрел на Алифана и сказал:
— Димочка, будь так добр, сходи, купи чебурек. Михон, ну чего молчишь?
— Привет.
И всё встало на свои места. Это был ОН.
— Миша, — сказал я — а ты… это…
— Ну ладно, ладно, узнал и хорошо. Надеюсь, ты всё понял?
— Да… — (с сомнением сказал я)
— Что. Ну тьфу. Опять?! Ты что, не мог облить бензином Алифана, мы ж всё сделали, чтобы было клёво. Тебе понравилось? Ну, что ж ты за отца не заступился. А сестра… ты позволил им…
— Я – испугался.
— Миша, помнишь ты мне подарил картину за то, что я тебе просто дал пятьдесят копеек на сигарету?
— Помню, — ответил я.
— Доброта за доброту? Так вот, я показал тебе лишь часть того ужаса, лишь вариант. И чтобы ты не рассерчал до конца бесконечности, скажу: ты не мог поступить иначе, или же это был бы уже не Ад. И я бы был не тем, кого ты всё время искал. Но надеюсь, ты теперь оценишь свою шкуру, что она ничего не стоит.
— Да, но…
— Я всё сделал, Миш, за картину. Ты порадовал меня, я помог тебе.

Алифан пришёл с чебуреками и один дал Мише, и другой мне.
— Да ладно, Глагол, не бери в голову. Ты же тоже нас убил. Не серчай. Прости, если уж что. — Димка улыбнулся и удалился.

Вот рынок стал наполняться моими знакомыми, они были все живы – отец, брат, мама; после они все опять разошлись.
— Как видишь, они работают.
— Спасибо.
— Это ещё не всё, приготовься, — он перелез через ларёк, развернул меня в сторону выхода и мы вышли к остановке. Появился автобус, из него вышли только два человека, девушка и её сын. Это Оксана и Пашка.
— Эх, любите друг друга. Чего ты хочешь ещё? — я посмотрел на солнце, на Мишку (Оксана и Павел ждали меня на остановке).
— Катю.
— А ты мне что?
— Степные весенние маки.
— По рукам!
Екатерина взяла меня за руку и повела к Оксане с Павликом. Мы сели на автобус и уехали. Миша, он же Сатана, самый что ни на есть дьявол, ехал с нами. Он ехал с нами всегда, всю вечность, и был рядом. Иначе как мог он
Заполучить степные
весенние
Маки.
Только так и никак иначе.