14. Курский трактат вечной молодости

«Я ключ. Ты замок. Твой друг – ворота.
Я вставляю ключ в замочную щель,
И ворота открываются».
Яфа (Павел Ефимцев).

—1—

Он всегда думал, что город, где его произвели на свет, есть несомненно, незыблемая причина к ненависти. Он не понимал всегда, для чего он был рождён, для какой цели. И каждый день, проведённый в четырёх стенах своей комнаты, считался провалом в сплин.
Жители были разными, как обычно. Достаточно было взглянуть на соседа внизу и соседа вверху: длинный и короткий, умный и глупый, мужчина и женщина. Их интересовало одно и то же, это да. А впрочем, и в прочем были они и есть только по желанию природы.
В некоторых случаях Он неожиданно внимал всем просьбам и молитвам, и тогда выпадали осадки.
Вечерами он находился дома, ночами спал, и весь день проводил в долгой прогулке по дворам, скверам, паркам своего города.
Если понять сущность этого человека, можно излечиться от многих напастей. Скажем, поправит нестоячку, вылечит свищ. Однако, в иные моменты его жизни реальнее всего было бы пустить пулю в лоб, что было бы к тому же и честнее всего.

Его звали Павлом, другие называли его Яфа, третьи вообще не знали его.
И каждый день бытия его становился открытием очередных дверей в непознанное.
Он открывал эти двери.

«Я ключ. Ты замок. Твой друг – ворота.
Я вставляю ключ в замочную щель,
И ворота открываются».

В один из дней в дверь позвонили.

—2—

Когда-то, в давние времена, когда не существовало автомобилей, холодильников и Кельвина Клейна, люди жили себе одинаково, убивая китов, проживая долгие суровые зимы и дни, больше похожие на бессмертие…
То были времена светских бесед, времена движения культуры и науки. Но не надо забывать, что в ту пору, как и сейчас, существовали ненависть, злоба и войны.
Париж превращался в законодателя мод. Париж был на грани нервного срыва, и не было причин вернуться назад. В первобытнообщинный строй.
Облака месяца мая в сопровождении гроз сбежались к истокам мироощущений. Иллюзорные витрины оповещали о вещах, которые имелись в магазинах.
Молодой человек приятной наружности шёл, пересекая границы Елисейских полей, глупо добираясь к Монмарту. Европейская растительность, Польше напоминающая русскую, бурно готовилась расцветать.
В руках у Луи был небольшой свёрток, в котором было завёрнуто нечто.

«Сейчас Это произойдёт, — думал парнишка — сейчас я не выдержу, и это вырвется из мнея. Я пукну».
И представьте себе, он пукнул. Напугав тем самым трёх девушек, мирно отдыхавших в парке. Вот так казус!
— О святой Шива! Простите мою грубость. Это произошло случайно. Горох. Я ел вчера горох. И потом эти колики! Всё так дерзновенно!

Мопассан приблизился к дамам, раскланялся и рассказал им о том, как его зовут.
— Луи Сайфа Мопассан! К Вашим упрёкам, Вы столь прекрасны и молоды, что надеюсь, вы простите мне мою неосторожность!? — и он пёрднул во второй раз, ошеломив своих чудесных незнакомок бескрайней дерзостью.
— Меня зовут Мишель, — произнесла одна из трёх, и представила двух оставшихся подруг. — Это Мари, — она указала на брюнетку. — А это Ирма, - она иностранка.
— Весьма рад, рад, и поражаюсь вашему спокойствию. Вы безупречны и хороши. Если б я был министр, я б позвал вас сейчас же на пир, во имя извинения. Но к сожалению, я просто альфонс, так сказать, и всё, чем могу отплатить – это подарить вам час неземных наслаждений. Ну как, Мишель, мне кажется, наши гениталии созданы друг для друга!
Мишель облизнулась и задрала юбку:
— Я вас жду, Мопассан.
Луи встал на колени, развернул свёрток и извлёк оттуда толканчик, потом стал целовать влажную щель Мишель, призывая двух её подруг присоединиться. Произошёл секс. Ирма оказалась лесбиянкой, и ублажала прелестные формы Мишель. Мари предалась наслаждению, что доставлял ей за свой неосторожный пук Луи Сайфа. Оргия длилась ровно час. И дамы благодарили господа за такого страстного неожиданного любовника. К вечеру Мопассан обслужил весь квартал, и пьяный вдребезги вернулся в свою обитель.
* * *
Закрыв входную дверь, он оказался в небольшой комнате, посреди которой имелись небольшие, с его рост ворота, сделанные из дерева клёна, проволоки магнитов и зеркал.
Мопассан скинул одежды и шагнул сквозь них.
— Паша, к тебе какой-то мальчик!
— Иду, мам!
Он одел на себя спортивный костюм, закурил сигарету и, закрыв шкаф, из которого вышел, покидая досовременный Курск, вышел на лестничную площадку.

—3— Глагол.

Пашка знал Глагола давно. Это как проснуться и посмотреть в зеркало, узнавая своё до боли узнаваемое лицо. Глагол был чуть повыше Ефимцева, но намного худощавее. Это производило впечатление совершенно разных людей, но только на первый взгляд. Миша приходил часто в гости к своему другу, и вечно с глобальными непостижимыми идеями. Однажды, конфуз, он пришёл расстроенный, но очень злой и сказал, что хочет свершить конец света. Непременно сегодня и прямо сейчас. Какая-то девушка опечалила его, и он был решим убить всю планету. Яфа стал натачивать меч, но пока он его точил, Глагол передумал и ушёл домой.
Постоянно шли разговоры о дьяволе и о сатанизме. Паша всячески поддерживал такие беседы, но в свою очередь намекал на то, что он боле всего нигилист, нежели приверженец поклонений.
Глагол был Создателем. он всё время писал какие-то непонятные стихи, рассказы, сочинял песни, мазал картины. Наверное были люди, которые завидовали ему в этом. Рассуждал он всегда толково и с юмором. Любимой поговоркой его было изречение «талант не пропьёшь». Но паше больше нравилось «конь о четырёх ногах, да напивается». Узнавалось многое. Миша являлся внезапно, и как открытая энциклопедия, вещал о непостижимых творениях. Любил искусство, как самого себя.
Часто гуляя на холмах, они предавались рассуждениям на тему Любви.
— И когда ты постигнешь Это, возможен провал. Любовь тебя поимеет, но всегда найдётся возможность устоять. Потому что мы как Хиросима взрываемся, но быстро, и потом пошлая радиация произведёт на свет новые чувства. Это подобно землянике размером с арбуз. Что-то кажется бредом, кто-то не хочет соболезновать. А мы лишь маленькие человечки на остановках.
Ландшафт нас уменьшает. Но кто бы это всё увидел, если б не было нас. Кто бы сказал тебе «привет», если б ты не окликнул? Так же и в любви. Она самозабвенна. Ты начинаешь не доверять самому себе, и лишь с приходом твоей Лапочки все симптомы ненависти сгорают, уродства кажутся прекрасными. Мир преображается. Однажды ты обернёшься, и увидишь яркий свет, и он станет более ярким, если ты пойдёшь к нему.
Я люблю. Я люблю одну и ту же девочку, и мне кажется, что если войти в эти двери, возможен выход в другие инстанции. Что-то скрывается за порогом – нужен лишь переход, наслоение одного мира на другой. Нельзя идти пустым, иначе не будет плодов, которые дадут возможность идти дальше.
Можно просто вихляться и сидеть на качелях, постигая риторику пчёл. Организм позволяет. Ты научишься управлять временем, и Она тебя выберет.
Вот если бы яблоня умела думать, что бы августовское небо сказало ей на осыпавшиеся плоды? «мир таков. Через год встретимся». А кто-то сидит в данный момент и моргает, усталым взором окидывая комнату и всё больше останавливаясь на… этом месте я вижу поле, и свет, и вокруг голубые огоньки и зелёные. Ангелы мечутся в преддверии падения. И я продвигаюсь среди маленького камыша, чтобы не опоздать.
* * *
Глагол рассказывал много про Ад, про смерть, про прошлые свои возможные жизни. Он постоянно экспериментировал и рос вверх.
Он рассказывал, сколько и чего он читал: Боулер, Мольер, Алигьере, Комфорт, Маркес, Байрон, Бёрнс, Гетте, Рембо, Грэг, Сартр, Стокер, Драйзер, Кинг, Хемингуэй, Фейхтвангер, толстой, Пушкин, Булгаков, Чехов, Достоевский, Гоголь, Хлебников, Войнич, Стругацких, Ильфа и петрова, Джима Моррисона, он плавал в этом, как человек-амфибия, и не мог найти никак того, что искал. Он говорил, что были моменты, когда он просто шёл по улице и казалось, будто мгновением он хватался за ту истину, что его мучила и дразнила. Но вскоре всё проходило и он снова шёл куда-то, одинокий и влюблённый.

—4— «Курский трактат вечной молодости».

Он частый Победитель. Он пьёт воду по утрам и отправляется в путь. Кто-то идёт рядом в этом Городе. Город похож на престиж, на разруху, ещё на что-то. Здесь нет проигравших.
Сегодня избили тебя, завтра ты победитель.
Он тоже был победителем, и был им много-много раз. Здесь, в этом сучьем безмозглом городке. Курск – это одна большая зона. Чтобы не обольститься. Ты умираешь молодым.
Каждый день происходит драка, каждый день Яфа просыпается и отрабатывает удары, набивает кости рук и ног; и друзья, приходя в его дом, просят об одолжении.
Здесь называют это «стрелкой».
Павел идёт обычно на встречу, и вот вечер. Идёт ли вокруг дождь, снег – ему всё равно. Это его Жизнь.
Чтобы у киллера не ныло сердце, ему не нужно делать двух вещей – влюбляться в жертву и убивать брата. Бороться сложно.
Паша мечтает о женщине и о сыне. А город убивает эти стремления, город ноется всегда под ногами, ведь возможна внезапная схватка на смерть.
Всё так глупо и плотско, что не остаётся времени выбрать настоящий путь, стезю, ведущую к абсолюту, к божеству. Вот и глагол, лучший друг, не может остановить его поступь.
Яфа – бессмертен, он вечен. А то, что остаётся после него, очень похоже на реальность. Он гибок и молниеносен, он смерч.
А Глагол – всё то, чего ему не хватает.
Когда они ходили в Пещеры, там, за городом, они видели вместе музыку плавленых небес. Это когда резина горит и падает снег. В такие минуты они понимали, что где-то вблизи растёт их общий сын.
Вместе ходили в лес за глиной, и потом лепили дома у Ефимцева Голую женщину в полный рост. Глагол назвал её «Глинькой», и потом они долго смеялись, когда на предложение его слепить Глинюка Яфа отказался. Он мотивировал это тем, что Глинюки имеют дополнительную часть тела, и это лишние затраты времени.
Позже. Намного позже. Он сказал Мише, что хочет сделать ворота в параллельный мир, и даже нарисовал примерную схему. Необходимостью к постройке ворот были электромагниты… и вдруг глагол увидел перед собой Эйнштейна. Глупо всё, но это правда.
* * *
Когда Паша познакомился с Ирой, Глагол уехал в Киев и жил некоторое время там.
— Будешь со мной мутиться?
— Да.
И всё. Они стали встречаться. И Яфа проявил талант альфонса, он говорил без умолку. Смешил иногда свою девчонку, и даже провоцировал её к поцелуям.
* * *
Каждый вечер он встречался с ней, и был весьма под впечатлением.
Когда-то потом он рассказал ей. А может, и нет, но вспомнил об этом точно, и вот что.
В те времена на улицах сырели носы и губы, и дети бегали вдоль похоронных процессий, думая что бегут на свадьбу. Тогда и средь них мчал беспечный мальчишка Паша. Это было так. Ветер рвал ветер, за дверью открывалась дверь, и все они впадали в детские неуемные игры. Порою были снеговики, потом догонялки, и Сифа. Все играли в «Сифу» и в «Фу».
Став старше, они стали нюхать клей. Потом у них были проблемы с памятью. Павел начал вдыхать токсические вещества, и радужный мир превратился в Хаос.

Как-то в один из тусклых сентябрьских вечеров он вдыхал клей и видел галлюцинацию.
Он увидел три двери и три книги: и одна из книг была магия, другая Библия и ещё одна неизвестная. И голос произнёс: «Ты будешь жить десять тысяч лет». Когда всё закончилось, он увидел козлов. Люди все, все превратились в козлов, и они всё ходили вокруг и гундели.
С мамой они поехали в церковь. Главный священник оказался тоже козлом.
И Яфа понял, что он Господь.
Когда в Сапогово привезли уставшего отрока, шёл дождь.
— Меня зовут Бог; — сказал мальчик, и понеслось.
В его голове звучали голоса, двух мужчин и двух женщин, и даже собака говорила с ним. Все они просили продать им его душу…
Время, проведённое в больнице, не прошло даром – его вылечили. Галоперидол и аменозин были прописаны в больших дозах, и всё-таки потом он исцелился.
Мама лежала на кровати рядом, она не могла оставить его одного наедине с голосами. Пашка видел за окном берёзы. И ели.
Через два года он вернулся в Курск.

Яфа рассказывал странные вещи, более странные, чем может показаться на первый взгляд. Например, о том, что старые, угрюмые стены в Сапогово скапливают в себе все безумства и дурь, и что если туда поместить здорового человека, он сойдёт с ума в мгновение ока.
Ему было восемнадцать лет, когда он по-настоящему познакомился с Глаголевым Михаилом. То биш подружился.

Однажды они придумали совершить Апокалипсис, и возможно, это стало для них реальным смыслом жизни.
У них всё получалось, а если не всё, то многое.
Они были молоды. Они были всегда. Они есть и сейчас.
* * *
правда, Паша имел некоторые свои соображения по поводу откровения Иоанна Богослова. Красный дракон ассоциировался у него с сигаретами, зверь с водкой, а лжепророк с наркотиками. Всё могло быть и так, у каждой метафоры свой толкователь.
Яфа единственно и правильно осознал одну хорошую мысль. Мысль о бессмертии, мысль о вечной молодости.
И он решил во что бы то ни стало стать бессмертным.
И он стал им.
Представляя тело человека и его органы, и кровь, можно и представить одно мгновение его состояния, например, бодрствование. Вот оставшись в одном состоянии навсегда, когда кровь ещё не течёт по венам, можно быть вечно молодым.
Почему это возможно? Потому что я дьявол, потому что я разрешил осуществить такое. Вот и всё.
* * *
— Паша, к тебе пришли!
— Иду, мам.
Он вышел на лестничную площадку и поздоровался с Глаголом.
— Здравствуй, Паша.
— Здравствуй.
— Поедешь со мной?
— Куда?
— В Нью-Йорк…
— Несомненно.

Яфа разбил часы, и мы побежали.

—5— Последнее упоминание о Мультипликаторе.

Перед тем, как уехать, Павел пошёл навестить свою бабушку и деда, заодно попрощаться с ними. Стояло солнце. Июль напоминал Африку. Когда он проходил мимо четырнадцатиэтажки, где и Мент жил, он увидел человека на крыше; он шёл по карнизу, а потом двинул прямо в небо. Из его рук шло свечение. Вдруг он кинул в Пашу какую-то безделицу, Яфа поднял и увидел маленькую веточку черёмухи. Он положил её в карман, а когда посмотрел снова вверх, то ничего не увидел. Лишь чёрный ворон стремительно свился вниз и погиб под колёсами трамвая.
С тех пор земля осиротела в глазах его, ему почему-то подумалось о смерти.
«А что», — подумал Паша — «быть может, смерть – это есть смысл жизни».
«Чёрт, всё так плохо»
«Смысл жизни –
Не
Умереть»
И он подумал. И он воспрял. И он улыбнулся.