13. Апокалипсис

«Отвернись от могилы
Здесь, в Тринитичерч…»

Тринитичерч (кладбище в Нью-Йорке).


—1—

Ты превратился в меня, и я тебя вспомнил прямо здесь, стоя на крыше Вулворта.
Сначала можно умереть от тоски, свихнуться от ностальгии, но потом понимаешь, что и здесь ты когда-то был. Нью-Йорк многолюден, словно это твоя вчерашняя трагедия пляшет перед выстрелом. И дел нет боле, и дел и тел. Покамест ты просто дышишь июльским зноем, вызывая снега. И кажется, наркотик – только предлог избить человека. На самом деле это происходит из-за вкуса мяса. Сегодня, здесь, в двадцатых числах славного месяца моего рождения я собрал друзей на небоскрёбе, известном под именем «Вулворт». Старина Мент пьёт ром и играется с привязанными на нитку воробьями. Глухонемая Лариса расположилась у входа. Вон там идиотский Сашка с вечными скорбями по поводу гомосексуализма. Яфа протирает «Калашников», мой добрый злодей. И Оксана задорно смеётся, очищая мою заблудшую душу, показывая мир, ради которого стоит жить. Мы прячемся в сумерки и, освещённые рекламными огнями, беседуем про пустяки. Всё так внезапно, быстротечно. Каждый рассказывает свою маленькую судьбу в преддверьи чего-то большого. Как будто может быть что-то большее, чем просто судьба. Вечерний Йорк безупречен и по-своему хмур, по-своему чист; пройдёт июль, пройдёт август, а по наступлению сентября никто и не вспомнит твоей встречи. Лишь ласковый ветерок, словно птица, пустит слезу о Ляле, обо мне, о Яфе, о Басо, о Леоне, о Менте; и совсем не потому, что нас не станет, а потому что мы будем жить дальше, вдалеке друг от друга, и потому что мы не вспомним себя, не вспомним друг о друге.
Глагол сказал:
— Я не умею воскрешать людей. Я не умею вернуть тех, кто погряз глубоко в алчности. Но это и была моя ошибка. В этом мире всё возможно. Придите к своему другу, которого вы не видели десять лет и думали, что он вас и видеть не хочет, и вы увидите его обезумевшие от счастья глаза. Он обрадуется, ещё как!
И пока вы погибаете в собственной белой смерти, не стоит сомневаться. Вставайте и шагайте к тому, что казалось и было для вас, пусть в детстве, самым замечательным и светлым.
Моя жизнь соткана из вечной борьбы между ангелом и бесом, из стенания и выбора бога или дьявола. Я был ранен на этой войне со всех сторон, и стал похож больше на поле сражения. Никто мне не помог в выборе. Сердце не могло конкретно указать моё предназначение. Я рос долго. Я жил мало, и стал в конце концов стариком. Мой труп не опознают. Мои следы никуда не приведут. Вы мои соплеменники, вы мои любовники, укажите дорогу?
Яфа ответил:
— Я умею убивать людей. Я могу убить тех, кто находится слишком близко к телохранителям, но это была моя ошибка. В этом мире нет совершенств. Возненавидеть брата? Полюбить жертву? Что ещё. Что может быть опаснее этих двух чувств – любовь и ненависть. Я тоже метался в жизни, не зная, к кому приткнуться, и в итоге понял, что Я есть Я, и мне никто не нужен, никакой идол. Я поклоняюсь себе.
Бог на небе. Дьявол в аду. А между ними Я. И я не буду ничьим рабом.
Будь самим собой.
Басо посоветовала:
— Я не умею подлизываться, а точнее не люблю делать этого. Ты запутался и не видишь главного. Тебе дана власть – самая страшная власть на свете – быть живым. Страшнее только наказание, когда ты умрёшь и потом смерть придёт вся в мурашках, и ты подумаешь – чёрт, как некстати. Я думаю, ты трус, хотя и кажешься сильным. Ты призываешь всех к самоубийству, и что ж, слабо сейчас прыгнуть вниз! Тебе нужен путь – зачем? Чтобы быть философом, необязательно думать о чём-то, можно думать и ни о чём. Чтобы найти путь, необязательно идти, можно никуда не ходить, или идти в никуда. Иди в никуда, вот тебе мой совет.
Ляля. (Сказала жестами).
— Я умею пошутить по поводу всего этого. Ты нашёл нас всех и стал спрашивать. А мы сами хотели тебя спросить. Сколько время?
Мы можем любить друг друга. Если ТЫ любишь. Я думала, ты меня любишь, а ты? Когда-то мы были птицы вечного полёта, и нам так хотелось спуститься вниз, чтобы ходить и чувствовать природу. А теперь снова чего-то желаем. В конце концов среди концов мы наконец найдём конец? И не забудь: ради кончика ножа ручка. Значится, и мы не зря.
Леон произнёс:
— Я умею всех спасти. Ради Спаса. Верить в светлое. Я имею свой кайф, я курю траву, в этом тоже своя религия. Найди свой кайф, но сделай так, чтобы твой кайф не порушил мой. Я верю во Христа всю жизнь, и никогда не сомневался.
Мент заключил:
— Мы такие разные, у нас нет абсолютно ничего общего. Каждый, тем не менее, абсолютно прав. Лишь бы всё пошло в пользу. Мы просто знакомы, мы просто есть. И только ты смог собрать всех «за праздничным столом».
Посмотри на воробьёв, друг, ради чего они живут. Ради пути? Их путь лежит далеко за сознанием даже самой природы. Некоторые считают, что их предназначение сопровождать души людей во время их смерти. Другие думают, что это просто разновидность летающих тарелок. Мне бы хотелось думать, что это просто ВОРОБЬИ, а ты ЧЕЛОВЕК. И если бы ты был БОГ, тебя бы так и звали БОГ. И если бы ты был дьявол, тебя б так и звали: ДЬЯВОЛ. И кому бы ты не отдал предпочтение, ты всё равно проиграешь, потому что ты проколешься на обоих франтах. Плоть тебя выдаст, страх разоблачит. Иди в никуда, мы с тобой, будь человеком, подари другим свой кайф. И не покидай нас. Передай мне вон ту штучку и занимайся чем хочешь. Я не умею врать.
Глагол:
— Вы верите в конец света?
Яфа:
— Да.
Ляля (жестом):
— Да.
Оксана:
— Когда б он произойдёт…
Леон:
— Да.
Мент:
— Верим.
Глагол:
— Я не могу ждать. — (они подошли к краю) — Я думаю, неважно. Неважно, когда. И стоит ли видеть всё это. Я думаю, что Апокалипсис это просто наша смерть, описанная в обычной метафорической форме. Я не могу больше ждать…

Они сделали шаги в никуда. Они падали вечность, и потом не вспомнили о себе.
Леон долго стоял на краю, слишком долго, невероятно. Он видел эту красоту, сказочный закат зелёного цвета, запахи лета, тени любовников ящериц. Мир-утроба поглотил и его в конечном итоге. Мы распались на составные части.
Яркие вспышки. Ноосфера. Гулкий ветер. Мы развеялись ещё в воздухе.
Когда-то нас нашли и похоронили. Мы лежим на Тринитичерч и маемся в разных местах. Наши вещи раздали в приюты, наши песни отдали другим, картины остались в семьях.
Безлюдье, что я вижу. Индейский запредел. Я предал жизнь, и я скорблю. Поцелуй иуды – самоубийство. Тридцать серебреников на помины.
Жара, апрель, смотрю по мне играют проводы. И вот осень кто-то ещё? Октября. Моменты жизни. Июль – Рождение.
Я буду опять искать её. Мою радость, мою любовь. Я не могу и умереть, я не могу и жить.
И то, что зыблемо, то – это наши шаги в ту пустоту воздушного океана.
Оксана, Я люблю тебя.

—2— Воспоминания и СПЛИН.

Вечером мы с бабушкой посмотрели телевизор и «Спокойной ночи малыши». Вечером приезжал отец и привёз съедобных каштанов. Мы их съели, и они оказались вкуса картошки.
Я был болен, у меня был жар.
Приходил мой крёстный отец. Дал мне кедровых орешков, и сказал, что всё в руках божьих. Потом меня крестили, и я стал ходить в школу.
В первом классе учительница спросила меня, кто президент США, кто? Майкл, ответь, кто наш президент?
И я, не лишённый обаяния, звонко и весело ответил: «Ragivgandy».
И все прыснули со смеху.

Осенний Нью-Йорк прекрасен.

* * *
Главное, это не вернуться опять в Эдем.
* * *

Осенний Нью-Йорк беспристрастен и хмур. Птицы, похожие на чаек, гнездятся у побережья. Круг оборотня повторяется снова. Цикл неизбежен.
Осень грянула.