10. Ворота Сентября

— Жги; — сказал огонь
— Лей; — сказала вода
Человек просто расхохотался
И увидел ящерицу.



—1— Энергия.

Откуда берутся звёзды? Яфа разбил часы, и мы побежали.
Мы бежали по угольным шахтам, по дворам, по тюрьмам, сквозь атомный дождь, вопреки одиночествам. Через суицидальные площади, через рынки, к вечной весне. Бежали прочь от северного сияния, от братьев и сестёр, прочь в океан бессмертия.
Мелькали дома, люди, собаки, помойки. Всё мы видели и мчались наугад, всё быстрее и быстрее.
Это происходило внезапно. Яфа разбил часы и мы побежали. Кто был рядом с нами? Духи, бестии, подонки, я видел плотских щеглов, оккультных монашек, развращённых собственным целомудрием. Видел ли я Бога, смотрел ли он на меня, не помню. Но знаю лишь то, что когда мы врезались в депо, чей-то мёртвый клич потонул в серебре травы, и мы остановились.
Депо простиралось километров на семьсот; то было самое большое депо, которое я мог видеть за всю свою недолгую жизнь. Здесь расположились старые сгнившие поржавевшие трамваи, их было видимо-невидимо. Самые первые, самые вторые, ещё, ещё, потом мы заметили новые «утюги», свежие. Чьи-то мощи. Души бальзаковского возраста. Можно было подумать, что мы попали на кладбище.
Они оживали.
Вот я увидел девушку на крыше автобуса, она высиживала яйцо и мне казалось, в том периметре стояла осень. На автобусе же имелась надпись «луна».
Крест, стоявший невдалеке, у больших грязных луж, придавал невесёлое настроение всему этому хаосу.
— Вы сторож здесь, вы тут? — Яфа спросил почти то же самое, что и я хотел узнать.
— Нет, я обитательница автобуса. Это всё.
— У тебя имя-то есть? — спросил я.
— Магдалина – так все называют меня. А вы кто?
— Луи Сайфа, — представился я, и добавил: — вот он – Сатана .
— Спасибо.
— А почему ты сидишь на яйце? — поинтересовался Яфа.
— Я жду.
— Чего?
— Знак.
— Какой?
— Знак моей смерти. Знаете, это яйцо, это… это…
Она помолчала, обдумывая Нечто, всматриваясь в наши лица.
— Это конец света.
После этого мы увидели кровь, вытекающую из яйца, и ещё одно привлекло моё внимание: на лбу у Магдалины были сделаны татуировки – звёзды, штук двенадцать, а на платье, что походило больше на лохмотья, было нарисовано солнце.
— Чья жена ты? — поинтересовался я.
— Дракон мой муж. Красный дракон.
Пошёл дождь.
— Что это? — Яфа смотрел вокруг и на себя.
— Это мой муж, Красный дракон, — ответила Дщерь.
С неба на нас лилась кровь, и мы хотели спрятаться, но не могли. Случилась музыка.
— Рай для нищих и шутов… и ни церковь, ни кабак – ничего не свято. Вот так ребята, – песня полилась ниоткуда. Она была везде: в дожде, в том кресте у луж, Высоцкий пел свою цыганскую, а мы, опьяневшие от музыки, хохотали и искали прибежище от ливня.
Ритуальный танец двух трупов, вот что это было.
— Эй, Магдалина! — Яфа залез на автобус и вогнал в шею девушки кусок железной трубы.
— Стой, СТОЙ, стой, стой, стой, стой, сто…

Крик вопиющего в пустыне.
Вот мы ели мясо. Около полудня тучи вновь набрели на Депо. Что происходит? И где?
Лето, осень, и зима, и весна, мы не знали. Увы.
В автобусе было уютно, золотые смарагды, виноградники виднелись по другую сторону, а с той стороны, откуда мы пришли, свирепствовал шторм.
Я не могу вспомнить своих родных и близких. Помнишь ли ты меня, я помню тебя и твою кровь. Из-за чего всё и произошло. Было 15 ноября.

— Приветствую тебя, дух порочной!

Мультипликатор зашёл в Автобус (Янтарные смыслы перевернулись).
— Познакомься, Мульт – это мой самый лучший друг. Его зовут Павел или Яфа, или как тебе понравится. Паша, это Мультипликатор.
— Яфа, — представился сатанаил.
— Вижу, вы отыскали ворота сентября.
— Угу, — сказал я, жуя кусочек Магдалины.
— Похвально, похвально; знаете, что происходит снаружи?
— Увы, нет.
— Апокалипсис.
— Что ж, — хмыкнул Яфа и зевнул.
— Надеюсь, господа, вы не скушали яйцо.
— Нет, нет.
— Зато, — заявила ещё целая часть Магдалины — они скушали меня!
— Чёрт, — сказал Мульт. — Выкиньте эту суку отсюда.

— Очень надо! — вопила Магдалина, когда Пашка швырял её в сторону бури. — Можно подумать, я невкусная.
Потом наш автобус поднялся в воздух и завис.
Энергия раз.
* * *
Люцифер был самым любимым архангелом Бога. Свет несущий. Но после падения с Архи до просто Ангела он получил новое имя Сатана, что значит противящийся Богу.
Почему же Люцифер отвернулся от создателя?
Случилась гроза. Бог сидел у окна в комнате, обклеенной обнажёнными девками. Играла музыка на старом советском магнитофоне. Всё происходило в 24 квартире, по улице Комарова 12 города Курска.
— Бог, а Бог! Ты зачем свёл меня с ума, сука?
— Прости, Мишенька, я больше не буду.
— Дьявол простит.
— Ах, Мишенька, спасибо.
Тихо капал нос.
— Ты знаешь, Бог, что ты попал? Знаешь, ты попал конкретно, ваще. Понимаешь?
— Да.
— Сегодня 16 ноября, я иду к Яфе и всему ****ец.
—…
— А зачем ты, тварь гадская, изуродовал моё лицо в отрочестве?
— Хобби, моё хобби, я их придумываю.
— Кого, прыщи?
— Угу.
— А знаешь какое моё хобби? Бог?
— Знаю, сына, знаю (он превратился в моего отца).
— Прекрати паясничать, свинья. И слушай; моё хобби стереть тебя с лица земли, понял? Ты пророчил им Царство небесное и жизнь вечную, ага, в сумасшедшем доме. А я имею честь развратить народ, и прикрыть твою контору. Ты не дал мне ничего, хотя я всю жизнь творил добро во имя Твоё. Я любил людей, разных, близких, собак, кошек всех. Любил когда-то. Когда-то, когда был маленьким. А теперь всё, мне надоело. Мне не воздалось. Это как дрочить на ветер или ссать себе в рот. Всё, Бог, уходи. Я тебя изгнал. Прощай.
— До Свидания Люцифер.
— Прощай Адоний.
— До Свидания Вельзевул.
— Прощай Иегова.
— До встречи, Тетраграмматон.
— Уходи, Йуд-Хех-Вав-Хе.
— До свидания, сатанаил.
— Прощай, собака.
— До свидания, Мультипликатор.
— Пока, Господь.
— Я пошёл?
— Пошёл в Рай!

Он ещё сидел минут пять, а потом кинулся в большое зеркало, разбив его на мелкие куски. В комнате остался запах рвоты и капли чьих-то слёз. Люцифер поменял носки и пошёл к Яфе.
* * *
С Пашей Я познакомился ещё в детстве. Наверное, летом. Конечно же.
Видите вон того мальчишку с пакетом на голове? В пакете клей «Момент» и Он, а рядом второй отщепенец не от мира сего, тоже с пакетом на голове. Это я.
Мы учились в разных школах и жили в разных домах, больше того, у разных родителей. Однако ж мы были очень похожи вопреки этому факту; так бывает, такое случается.
Вот вижу шар огненный внутри целлофана. Возможно, это улей пчёл.
Кто-то мне сказал, что это СФИРИТЫ.
Технический спирт опрокинул булавку идиотизма. Звонкие апокрифы, смеющиеся тигры, орущие совы, гниющие львы, жужжащие пчёлы, раскрытые двери, глянь, Яф.
Жизнь промелькнула.
Тц тц тц тц тцс тцс Кьия – а – а-а…
Мы увидели открытые створки погреба. Из погреба доносились вопли, хруст ударов топора, долгий протяжный ливень там, под полой. Идёт дождь.
Я ступил в сугроб ЧЕРЕШНИ. Потом вижу КУХНЮ. На кухне сидит мать – без волос – лысая.
— Эй, Миша, прощай! — она хохочет. Плакать…

У любого креста — сорок две стороны.
У любого Христа гнев — снежинки.
И не надо мне чудес. И не надо небес.
Осенняя могила. Тишина. Лишь колокола
Лишь колокола, звон-перезвон по всей Руси!
О-о-о-о-о-о О-О-О-о-о-о.

Я помню опять моменты детства: мы с мамой катаемся на лыжах. Лес кажется мне таким вечным, мама такой молодой, любимой. Мы словно жили ради друг друга и этих ёлок и сосен, что засыпаны сверху до низу морозом. Где-то там я обернулся и увидел оленёнка. Он вышел на просеку, посмотрел на нас и умчался, лишь вечность осталась от его молодости.
Я взошёл на гору.
— Миша, не упади!
И я падаю, снег, лицо, и я увидел солнце.
Звук ломающегося утюга. Красный ад. Рвота. Самовоспламенение.
Потом мы все сгорели.
* * *
Стоило нам взлететь, произошло землетрясение. Депо провалилось в трещину, город распался на три части.
— Ну вот и свершилось, — мультипликатор позвал нас к себе, и указал в сторону, где было чудесно, в сторону вечной весны. — Вот Рай и отделился от Ада.
— А где же мы, Мульт?!
— В Армагеддоне.

—2— Армагеддон.

Увидим ли мы когда-нибудь землю? Свет? Мы не знали. Не знал никто.
И после многих вёсен я спросил Астарота:
— Мультипликатор!
— Да
— Что за число здесь?
— Двадцать шестое.

Он говорил мне это всегда. Уже лет тысячу. Мой Сатана поругался с головой, мой Люцифер плох, он сошёл с ума. Поехала крыша, слетела Кукушка у него, у моего Астарота. Мы ели воздух, мы пили песни, молчали, спали иногда, объятые ветром, но больше всего думали, думали про себя какие-то бесконечные мысли.
— Выйдем отсюда, пойдём на смоляное болото, искать крылья.
— Непременно завтра, или после, потом.
— Сегодня!
— Астарот!
— Да.
— Мы когда-нибудь вернёмся?
— А ты хочешь? Разве не этого ты хотел, всегда быть со мной?
— Я люблю человечество.
— Как, уже?!
— Я понял это сегодня. Знаешь ли, я люблю женщин и жизнь. Мне всего этого не хватает. Я хочу вернуть всё назад. Я просто мечтал бы прожить жизнь лет с двенадцати, но чтобы я всё помнил и исправлял ошибки. Ты бы мог всё изменить.
— Возможно.
— Что я должен сделать для этого?
— Вернуться потом сюда.
— Я согласен.
— Полетели…
Мы вернулись назад.

Стоял ничтожно ржавеющий сентябрь. Желтизна меня поражала, словно осень была изначально опорочена.
Автобус стал на поляне, недалеко от моего дома. Паша и Мультипликатор остались в «Луне», а я стал уходить по направлению к Комарова.
— Эй, Миша, ты запомни эти ворота! Ворота сентября. В любой день мы будем ждать тебя, слышишь, в любой.
Я обернулся и увидел два клёна, из которых вышел. Красно-жёлтые, осенние, неистово вечные и беспристрастные в своём ожидании. «В любой день… слышишь?»
Я потом вернусь сюда дважды – сначала в крови, потом с армией, на чёрном вороном коне. Но до этого момента я успею измениться, в два раза постареть и прожить немного в облике двенадцатилетнего безгрешного мальчика.
Лес простёрся пред моими шагами, и я вышел к карьеру, к дому.
Я попал в Армагеддон быстрее быстрого.

* * *
С каждым годом я пытаюсь осознать свою сущность. Кто же Я, Мы, Он на самом деле? Много лиц у Бога, у дьявола только я. Кто знал, что будет намного страшнее, чем было вообще, подобно Холколивану, подобно зверю с двумя рогами, подобно Лжепророку.
Неважно, любишь ли ты Бога, куда важнее тот факт, есть ли у него возможность любить тебя. И не надо мне чудес, и не надо мне небес. В сущности, я их предал. Конечно, это было не предательство, куды, ибо они не погибли, но вот первое время мне весомо казалось именно это. Может быть, вот почему я и вернулся в гневе, показать рабам, чему надлежит быть вскоре. Но тогда мне как раз исполнилось 12 лет, а домой я вернулся, точнее явился в дом как-то так неожиданно рано, и попал на день рождения брата.
Красивые люди только в гробу, хорошие вести только в душе, мирные войны только в траве, шальные пули на подзатыльник. Я помню его друзей, друзей моего брата. Все они были интересные, умные, со своими приколами, всегда со мной открытые и смешные. Я же пытался хоть как-то вести себя по-взрослому в ту пору, чтобы подобаемо им видеться на уровне. Слишком честное стремление, рано я забыл детство и поздно вспомнил об этом.
Тишина, травы, на рояле растущие вверх, кровь.
Ванна застыла в воздухе, посредине одиночества. Видишь эту мерзлоту всплеска вод, разбивающиеся часы о мраморное знамение, злоба яровых небес над всем безмерием столетий. Тискай свою малышку, утроба, она жаждет поклонений, она ждёт жертвоприношений. Умереть ил Умереть? Чёрт. Шоу началось, и началось ли?

Я тогда, вот тогда, в тот момент как раз мочился в туалете, когда сзади объявился мой старший брат. Он закрыл дверь на защёлку и сказал, что будет клёво.
Всё произошло быстро, всего две минуты.
Мы выкурили по сигарете «родопи».
* * *
Лазер разрезает плоть неверного. Снега нет, только дожди, и где-то здесь начинается мой роман. Я наблюдаю киборга, отчасти похожего на меня. Ох, о как же у него всё здорово получается. Вундеркинд растёт, к небу раскидывая руки, словно на распятии. Конструкция замирает к осеннему бунту.
Мёртвый Агибалов ходит угрюмо внизу, и что ж, я не смеюсь, я не плачу, просто вижу.

Маленький мальчик окидывает взглядом помещение: Эй, и где же здесь его мама, и нет ли здесь кого ещё?

— Дик, пойдём гулять!
Собака завиляла хвостом, метнулась к выходу. Ребенок одевает ошейник с поводком, прячет в карман скакалку и уходит по порожкам к вечным мукам.

Мама, знаешь, он плакал как ребёнок, плакал как ребёнок, он плакал как ребёнок, он плакал как ребёнок, он плакал как ребёнок, он плакал как ребёнок, он плакал как ребёнок, он плакал как ребёнок, он плакал как ребёнок, он плачет как ребёнок, он плачет, плачет, плачет, плачет, плачет прости меня Ма.
* * *
Снега таяли. Наступала весна. С неба постоянно шло тепло, сосульки плавились от солнца. Течка продолжалась месяц. Я думал, что сойду с ума от соседней капели. Земля медленно обнажалась глубинными проталинами и ела нашу девственность, раздеваясь как старая гнилая шлюха пред взорами сутенёра. Бумага, фантики, помои.
Как неумытая ящерица — кикимора. Солдаты плелись вдоль остановок, и запах моря обрушился не к пятнице. Город наводнялся бредовыми бомжами, иностранцами, да и просто жителями.
Прилетали стрижи, чижи, синицы. Метались вблизи мусорок, да поезда приходили и уходили. А я шёл по второй платформе с мерзким чувством тревоги. «Двадцать шесть поезд Москва-Керчь прибывает ко второй платформе. Поезд Москва-Керчь…»
Я не могу здесь больше быть. Рука накидывает поверх ошейника петлю, сделанную из скакалки. Бурелом. В этом городе появился дьявол, у него две жизни, моя и моя. У дьявола холодное сердце. Ждёшь ли ты меня, Керчь, город счастья, мой чудовищный Понтикопей. Дик кажется очень лёгким, ветка очень крепкой.
Кто научил тебя этому? Так ненавидеть свой дом.
Никто не остановит тебя! Эй! Путник встал у шоссе, он оказался в бредовом положении. Змея выползла из мартовского амбара, и он увидел солнце.
— Миша, не упади!

Чистота морозного снега, где же ты там, сама упавшая до наготы? Моя верная священная любовь, победоносная, всегда гордая; от одного лишь взгляда на тебя хотелось остаться, от одного прикосновения – жить.
Жить, чтобы бегать, жить в прибежище бесов, где и Сатана погребён.
Мирное небо над головами, кони, воюющие с удилами. Ветхость снегов, да светоносца отряд, млечность ли снова баючит утят?
Розовый плед, мой острог больше, чем вся беспечность.

Яфа тоже не выдержал. Он захотел любви и девушку. Ещё он хотел ребёнка во что бы то ни стало. Он ушёл позже. Мультипликатор остался один. Печальный, вечный, верный и никем никогда не любимый.
Но мы обещали вернуться, во что бы то ни стало, живыми или мёртвыми.
Он понимал это и ждал, и знал, что мы придём. Ибо если ребёнку необходимо ещё раз обжечься об утюг, пусть обожгётся. Например, до кости, чтобы потом не выжить. А всё, что было хорошее, мы послали На ***.