6. Басо

—1—

Около 12:00 пополудни на Первомайском бульваре появилась странная парочка. Стоял солнечный весенний день. Близилась Пасха.
Двое молодых людей были одеты в чёрное. Молодой человек был среднего роста, строен, красив. Девушка лет двадцати имела короткую стрижку, была одета в длинную, до самой земли юбку и чёрную «водолазку».
Первомайский парк был достаточно люден, или можно сказать, достаточно насыщен молодёжью и другими представителями Расы. Где-то рядом шастал нелепый, коротко стриженый фотограф, пытающий сфотографировать всяк и каждого, естественно за денежку.
Хаживала здесь в эти минуты и старая толстая цыганка, которая в свою очередь многообещающе предсказывала судьбу некоторых бедняг, не лишённых номинала.
День был достаточно солнечным и сладким, и никто даже и подумать не мог, что близится гроза. Из собора Казанского в собор Знаменский ходили дьяки и косо, иногда крестясь, поглядывали на двух «пришельцев», которые в свою очередь кидали недоброжелательные взгляды в сторону обоих церквей.
Парочка облюбовала одну из скамеек парка, и беззаботно разговаривая, трепала друг друга за волосы и курила дорогие заграничные сигареты.
Неистово зеленели берёзы; ядовитым цветом молодых побегов зловеще изнывало дерево, похожее на кипарис. Девушка отломала часть узорного листа, понюхала и протянула её молодому спутнику:
— Пахнет так сладковато, похоже на древнее распятие…
— Папоротник. — Закончил фразу собеседник.
Потом нависла пауза неловкого молчания.
Так казалось, будто они вдвоём вспоминают времена Юрского периода, которые провели в отрочестве. Будто они видели молекулярное строение тел растений от начала времён.
Они походили на Адама и Еву в минуты этого молчания, которые вместе с Богом когда-то, ещё в Раю давали названия деревьям и птицам, и всему живому на свете.

—2—

Я познакомился с Оксаной на третьем курсе своего студенчества. К тому времени ей уже исполнилось (почти) двадцать лет. Как раз тогда она и пригласила меня на свой день рождения.
Я помню, когда впервые увидел её в троллейбусе. Она стояла, такая одинокая и в то же время величественная, коротко стриженная, в синих старомодных джинсах и летней кофте. Она тогда посмотрела на меня оценивающе, хотя я сделал то же самое, но думаю, она этого не заметила.
Она была похожа на худенького мальчика, который имел большие, необычайной красоты глаза, так казалось на первый взгляд. Но позже я, конечно, понял, что это было ошибочное мнение. Оксана была хрупкой и нежной для мальчика, но я думаю, если бы она оказалась случайно из другой половины человечества, я бы всё равно познакомился с ней. Рано или поздно.
Поздно или рано.
Того взгляда в троллейбусе было достаточно для того, чтобы я понял, что когда-нибудь наши пути пересекутся, и они пересеклись. Случилось это первого апреля, часов в одиннадцать.

—3 —

Если вы когда-то имели возможность поучиться в ВУЗе, то вы знаете, как порой нудны и убийственны бывают лекции, особенно в понедельник. Примерно на такой вот душеутомляющей и монотонной болтовне седоволосого профессора я впервые заговорил с ними. Их было двое, и они играли «в слова».
— Давай с нами, — сказала Патсо.
Я согласился и составил слово. Я сказал им, что меня зовут Глагол и пустил в ход все запасы юмора в тот день.
Патсо была крупной девушкой. Конечно же, ростом выше меня и далеко не глупая. Я сначала подумал, что она была из тех, кто увлекается женскими романами о любви, и на этом кончаются все интересы. Но узнав её получше, я понял, что она могла интересоваться и всем остальным.
Вторую бейби звали Оксаной. Мне она сказала, что её зовут Басо и что она слушает «Мумий Тролль», я же сообщил что мне нравится «Сплин» и добавил, что я её люблю.
Так, слово за слово мы проболтали в течение всей пары. Я думаю, лектор потихоньку сходил с ума оттого, что его почти никто не и не слушал. Ему невдомёк было понять факт того, что мне никогда не нравились лекции.

—4 —

— Эй Сальвадор! Ты зачем свои усы остриг?

—5 —

Не рубите по живому, господа. Любите свою Родину, если вам нечего больше любить, но не рвите свою любовь как бесполезную синюшную куклу. Если вы уж дали человеку надежду на любовь, то не надо его потом убивать холодными словами первоклассниц. Я не пойму, за что и я не поверю, зачем. Я останусь навсегда тем семилетним мальчиком на фотографии и вечно буду молодым, вечно отвергнутым.
* * *
— Приходи, — сказала она, вкратце рассказав о том, что у неё день рождения. — Если хочешь, прихвати с собой какого-нибудь дружка.
Я в свою очередь пообещал приволочь гитару.
В тот день я подумал, что она попалась, как золотая рыбка. Я уже подумывал о свадьбе. Но если хотите правды – на крючок попался я, как безысходный романтист-калека попадается на блесну любовного приключения, как безупречный поэт, заблудший случайно на концерт группы «Дорз» вдруг узнаёт свои стихи в песнях Моррисона. Так и я будто бы узнал что-то родное в Оксане и попался на крюк осознания того, что я живу в своём, придуманном мирке, и я – увы, не умею предвидеть поступки людей.
Ещё одна вещь поражала меня в Басо – это то, как она была начитана. Читала она много, и казалось, просто книг ей было мало. Она рассуждала очень толково, даже слишком. Она могла опровергнуть любое серьёзное умозаключение самых великих людей и сказать это будто бы в шутку; и ВСЁ становилось таким глупым перед ней. Такое впечатление создавалось, поверьте, что Оксана была вовсе и не Оксаной, а дочерью Мефистофеля. Для неё не было ничего невозможного, она б послала на *** любого бакалавра.
Я думаю, она действительно могла то, что не доступно простому смертному. Огна могла двигать предметы взглядом, заставлять кошек нестись прочь, она могла заставить человека замолчать, не говорив при этом ему и слова. И ещё – она могла вызывать грозу. Будь я проклят, она умела делать это.
* * *
…Когда им надоело молчать, они стали говорить о разных вещах. Об Академии, о друзьях, о подругах, о кометах и научной фантастике. О своих мечтах и страхах – о разном.
И куда бы они не посмотрели, везде в этот день им виделась блажь, невыносимая лёгкость бытия. ВСЁ благоухало и трепетало перед этими двумя счастливчиками. И где бы не пролетали в этот день птицы, и где бы не хаживали звери – все они будто сообщали друг другу о двух влюблённых, которые находились в Первомайском парке и которые… вызвали грозу.
— О чём я сейчас думаю? — спросила Басо.
— Не знаю, — ответил Глагол, то есть я, но потом добавил: — наверное, о погоде?.. (Это первое пришло ему в голову).
— Почти правильно. — Прошептала спутница; — Я хочу, — говорила она — чтобы пошёл дождь, а потом и вовсе началась гроза, но без грома, а только с молниями и в конце должна быть радуга, обязательно – вон там; — и она указала туда, в сторону обрыва, где простиралась Стрелецкая.
Глагол посмотрел на слепящее солнце, на людей, которые ходили по скверу – ничто не указывало на приближение грозы, ни облачка, ни ветра. Он засомневался, конечно, но после, как игрок, ставивший на очевидность, поинтересовался:
— И через сколько минут вам предоставить дождя, мадам?
— Через пять, — ответила Оксана и улыбнулась несколько странной улыбкой, такой странной многозначительной улыбкой Господа Бога, который только что заставил завять греческую смоковницу.
У Глагола засосало под ложечкой.
И ногда ему казалось, что он разговаривал не просто с девушкой своей мечты. Она была больше, чем знакомая которая пригласила его на свидание. Когда Миша смотрел на Оксану, он думал, что в ней было что-то от Кришны – гибкость, здоровье. Она делала всё, что хотела.: остановилась посреди аллеи – малчала, и распластав руки, как на распятии, о чём-то думала. Она пела никому не известные песни, такие ведьмические завывания, не лишённые гармонии. То они вместе сидели, глядя на голубей, заставляя их подчиняться воли мысли, то они называли деревья новыми именами, то просто глядели друг другу в глаза, вглядываясь в бесконечность счастья.
И ещё.
В тот день какая-то неведомая сила толпилась рядом. Глагол понимал это. Он прекрасно это чувствовал, как если бы он ощущал голод или погоду. Что же касается Басо, то она вероятно знала куда больше, чем показывала. Порой мне становилось дико от неожиданного предположения того, что сила эта источалась его молодой спутницей. Если бы к ним в те секунды подошёл «Чёрный человек», и попытался бы купить у них души, ещё неизвестно, кто бы наложил в штаны.
Многое было странным в сей день в парке. Будто какие-то планеты сошлись в одно, предвещая о наступлении конца света. Будто все точки Писаний сошлись в тот день над городом.
Когда пошёл дождь, осталось только сказать Аминь.
Сатана ступил на грешную землю Курска.

—6— «Свадьба»

Я увидел Грозовой перевал. Потом запах ярмарки и звук срывающихся крыш.

Мультипликатор шёл впереди похоронной процессии. Они двигались со стороны Казанского собора, их было человек сто. Сначала были тени, а потом-то я и увидел всю преисподнюю, как на ладони.
Свинцовое небо, словно миндальное молоко нависло своей гигантской душой над бездарным урьанистическим городком, что так весело (минут пять назад) кишил счастливыми людьми, занятыми своими бессмысленными затеями
Вспышки молний колесили по небу, как черти на сломанных колесницах. Где-то сыпал град, засыпая поля люцерны и васильков. Воздух наполнился запахами моря и осени. Примерно двадцать чёрных птиц, словно пришельцы, прилетели и расположились вблизи лавочек и кипарисовых деревьев. Это были вороны.
От таких сполохов и дождя люди бежали прочь под навесы. Группа послушников в сутанах спешила в Знаменский собор. Тьма наступила.
На аллеях парка осталосьтолько двое смертных – Глагол и Басо, другие иные и прочие были не от мира сего.
Я видел карликов уродских ко всему прочему. Утопленницы брели меж чертей и прекрасных ведьм. Мразь и всякая тварь наполонила Первомайский парк. Убийцы и выры, сукины дети, иноземцы, сумасшедшие.
Гроб, что несли на плечах семнадцать младенцев, оказался пустым. Он был в три раза больше обычного гроба.
Когда я поровнялся с Мультипликатором, то увидел бесконечную грусть в его глазах. Онбыл одет в вышитый золотом старинный камзол, причёсан, неотразим, в общем при параде. Хромал на левую ногу и богохульствовал на чём свет стоял. (Причём он мне объяснил позже, что терпеть не может таскаться в грозе, тем более за которую ему пришлось поцапаться с Творцом… Я думаю, за пять минут сдвинуть небесную твердь достаточно тоскливая работа для свидетеля).
Младенцы грохнули гроб на почерневшую гнилую землю. Гроб захлюпал, будто погружался в болото, и превратился в в ступени, ведущие в неизвестность. Мне бы усмехнуться в тот момент, хотя бы просто из вежливости, но я всю свою мысль кинул в Оксану. Главной частью разума я ощущал себя Иудой из Кариот, на душе поселилась безумная тоска.
* * *
Вы будете смеяться, наверное. Возможно, от безысходности, но я почему-то подумал о том, что Басо не позволила мне хоть раз в жизни обнять её, не говоря уже о поцелуе. Она всегда говорила, что если ей нужен парень на потрахаться, она всегда его найдёт, а вот я у неё получился как бы для души. Тогда я был девственником и был им ещё долго. Дело не в том, что я был человеком стеснительным, но вот вопреки заявлению Оксаны я не мог переспать с человеком, не будучи в него влюблён духовно, а любил в своей жизни я далеко не всех.
* * *
Небеса трещали по швам. Казалось, Сатана вступил в словесную перебранку с Творцом, и дерзко, звонко посылал его на ***. Создатель в свою очередь матерился на своего любимого ангела в пределах позволения небесного провианта.
Я всё думал о тишине, об успокоении и о чём-то ещё.
Пока Оксана разговаривала с младенцами, уличая их в том, что ступени к аду недостаточно хороши, я преспокойно ждал у обрыва Мульта. Мульт разделался со своими делами минут за пять и пришёл ко мне, как я надеялся, для маломальского объяснения всего этого цирка.
Он сунул мне в руку сахарной ваты и спросил:
— Всё ли у тебя хорошо, мой друг?
— Я думаю, да. — ответил ваш покорный хозяин.
— Это твоя свадьба, Миша. — сказал Мульт и слеза стекла у него по щеке.
— Ты не брился, — заметил я, и указал на купол церкви, что виднелась на Стрелецкой. — вон там Она хотела радугу.
— Радуга будет; она тебя предаст, – Оксана….
— Я знаю — ответило моё «Я», и я понял всё на свете, всю тоску, что было, что будет. Я был благодарен Мультипликатору в том, что он смог найти силы быть со мной и в печали, и в горе, и в горле, и в городе.
— Что двигает этим миром? Ненависть, злоба, неужели это всё, что нас отделяет от животных? Неужели они все продолжают есть плоды с древа жизни и смерти, неужели они так ничего и не поняли…
Почему они распяли своего Бога, не потому ли что они настолько верили в него до такой степени, пусть смысл здесь потеряется, что захотели увидеть, как Он сойдёт с креста? Словно не ведали, что творили, словно дети, играющие со спичками, случайно сжигая своих родителей в спальне. Они то думали, что здесь нет ничего особенного, в убийстве сумасшедшего, который потом встанет над всем миром, сводя с ума миллионы. Веди даже если небо обрушится на землю, мы не сможем летать, потому что давно уже ходим по небу, завядшие в своих предательствах и бессмысленной лжи. Один раз в жизни я увидел счастье, оно было тогда один день, одну секунду, когда поверил в её любовь.
* * *
Когда мы сошли «вниз», мы оказались в Янтарной комнате. Светильники излучали вечность, немыслимые канделябры пестрели средь прочего богатства. Здесь кроме всего прочего имелись шедевры животных, скажу больше, мы шли прямо по полотнам. Я держал Оксану за руку, и она сказала, что это самый счастливый день в её жизни. Покинув комнату, мы вошли в бесконечные залы. Они тянулись прямо в поля, мешаясь с редкими чудными деревьями. Я понял – это был рай. Черти и прочая нечисть осталась далеко позади, а здесь-то, вот в чём прикол, не было ни души. Только красота и добротность живья. Колибри гнездились вблизи тропинок и мы наперекор правилам шли прямо по траве. Мы прошли мирровый лес, и бальзамовые рощи, в конце концов нам полагалось Его увидеть.
Мультипликатор шёл впереди наглой своевольной походкой, словно у себя в доме. Здесь, правда, нет ничего предосудительного. Я думаю, ему было решать, как себя вести в данной ситуации.
Семь жутких львов толкались у какого-то древа необычной красоты. Я до сих пор не знаю, как оно называлось точно. Скажу, что где-то такие произрастают.
— Где мы? — спросил я наконец Мультика.
— А просто так, Забегаловка – село недалеко от Оболни, здесь я редкий гость. Впрочем, смотри – и он указал мне в сторону, где протекала река. Там сидел молодой человек, он удил рыбу и писал что-то на пергаменте.
— Кто это?
— Отпетый вор и мошенник, плут, каких свет не видывал – Творец. — Эй, Чувак! — крикнул он Творцу. — Ждёшь гостей?!
— Ба, — ответил увидевший нас парнишка.

Господь был белокурым мальчиком, невысоким, волевым и достаточно остроумным для Господа. Факт моего интереса заключался в том, что бог был болен. У него имелись все человеческие болезни, от сумасшедствия до СПИДа, на шее виднелись чумовые раны, в смысле язвы; из носа шла кровь, лицо покрывали прыщи вперемешку с оспинами. Он то падал наземь в эпилепсии, то задыхался внезапно. Господь рассказал нам о нескольких болезнях, которые вот он на досуге выдумал, и что обязательно будет вносить их в обиход. Был момент, когда он вообще умер и его божественная личность была облеплена мухами и цепнями. Он сказал, что всё идёт по плану и угомонился. Чрезвычайно просто говорили мы с Творцом.
— Вот я например считаю, — спешил сообщить ему я — что в аптеках ко всему прочему хорошо бы продавать и болезни. Ну там Рак, ангину, психозы всякие. А СПИД ваще считался бы за положняк и доставался только из-под «полы». И было б круто ещё, если б появились машины-церкви. Можно было б тогда в них ездить и заодно молиться Его Высочеству.
Богу понравились сии идеи Наверное, таки или иначе мне так подумалось. Потом Бог сказал нам своё настоящее имя. Я не смогу вам его написать (я был сильно удивлён), но для соображения скажу: представьте, что у вас семья и сейчас вы дед; внука с каким именем вы будете любить больше всех? Так вот, если верить писаниям, кто там у бога ходил в любимцах, теперь догоняйтесь сами.
Были моменты, когда в реке появлялись водовороты, и тогда и Бог, и Мультипликатор отходили к вязкому тростнику и очём-то своём договаривались. Со стороны они выглядели плаксиво, сумеречно как-то.
Дьявол был выше, а маленький болезненный мальчик Ему безысходно жестикулировал руками. Словно младший брат говорил со старшим о вчерашних обидах, ссорах, драках. Только те обиды были вечными, те ссоры – глобальными и драки очень походили на войну 41-45 годов.
Я видел, как цвела душица, как благоухала мандрагора. В небе, синеве его, весеннего, гневно цветало прекрасными букетами, словно царица небес сеяла смарагды, Звёздная обитель.
Вчетвером мы попёрлись в чащу леса отыскивать папоротник, пустырник и немного дикой вишни.
В лесу было достаточно интересно весьма. Я всё мечтал увидеть какую-нибудь особенность или сущую безделицу для того, чтобы взять её на память. Вот я сорвал немного черёмухи и предложил её всем сразу. Бог с удовольствием принял мою нехитрую снедь и даже не ругался. То же самое сделал Мультипликатор, а вот Оксана почему-то отказалась, и сказала, что её здесь холодно. Я положил немного черёмухи в карман и попытался обнять невесту, но та отпрянула, сказав «Куда?»

—7—

— Куда? — Сказала Басо.
Они стояли в парке, гроза кончилась, оставив после себя тяжкие лужи и чернь тротуаров. Он стоял около Оксанки, пытаясь обнять её в несколько ошарашенной форме. Глагол в недоумении осмотрелся – ни Бога, ни Мультипликатора не было. Народ медленно выползал из своих «окопов». Кто-то сутулый показался в конце аллеи.
Бешеный смех раздался со стороны Стрелецкой: запоздало обрушилось дерево. Оно падало целую вечность. Глагол увидел шестерых бесов, которые как перепуганное стадо бизонов, рванули в сторону Дома Советов.
Радуги не было. Туман опустилсся на город и сотня, а может тысяча ворон затмили собой пространство.
* * *
Мультипликатор был для меня не просто другом, или человеком дел. Здесь, за всеми словами я скрываю его истинную миссию. Он был чудом, самым лучшим в моей жизни избранником, спасителем, искусителем, искупителем. Он был всё для меня. Каждый день я засыпал и просыпался с единственным стремлением пообщаться с Ним. Он давал мне всё – смысл жизни, веру, надежду, любовь. Он отучил меня курить.
Как-то его долго не было в городе, он уезжал в Харьков по своим «небесным» делам. Я отрешился от мира, даже не из-за этого, а совсем из-за другого. Помню, на покров пришло ко мне письмо. Оно было лучшее письмо, какое я только читал.
Он писал:
Спаситель мой! Прости. Прости меня, что покинул тебя, моё милое дитя. Я люблю тебя. В этом мире может быть мы не востребованы, может нам не успеть до конца раскрыться. Но знай: я никогда не покину тебя. В мире столько разочарований и счастья. Ты моё я, я – то, что происходит с грозой. Прости за то, что не построил вам с Оксаной радугу, ибо здесь я не смог ничего сделать. Твоя настоящая радуга тебя ещё ждёт.
Будь сильным на этом пути.
Скоро надеюсь встретимся.
Прошу, не кури Ты нужен мне чистым, грязным, но не кури.
Myльt
Я знаю, что Любовь есть. Есть, но она спит пока. Пока всегда.

С Оксаной Басистой я расстался спустя год. К тому времени у неё родился сын. Он родился шестого чила, шестого месяца, в шесть часов утра. Его назвали Павлом в честь дедушки. Оксана полностью погрузилась в материнство. Она ВСЯ ушла к своему Сыну. Я не имею никаких претензий по этому поводу. Единственно, я жалею что Паша не мой ребёнок.

Однажды я позвонил к ней по телефону и она просила больше к ней не приезжать, что лучше не начинать того что не закончится. Её голос был такой гадкий, как у наглой девки из пятого класса. Я не злюсь на неё Я тоскую я действительно верил в любовь. Но от этого мне не стало легче. Всё закончилось.

Как-то поздним вечером я ел чибрики на кухне, и мне в голову пришла мысль написать ей письмо.
Скажу вот что. Таких писем никто никогда не писал. В нём отразилось всё. И промозглая осень, что в ту пору пришла в мой город в очередной раз, и боль моя и Скорбь.
Скорбь Сатаны.