Жена. Рассказы из разных кружек

 После японских хайку я больше других Гумилева люблю. И все за одно стихотворение. Помните:
Из логова змиева, из города Киева
Я взял не жену, а колдунью…
Ну, он-то об Ахматовой писал. Но как обо мне.
  Встретились мы с ней на какой-то вечеринке. Мне она сразу приглянулась, хоть и знал, что разведенка с ребенком. А она на меня всё волком смотрела. Потом рассказывала: «Ты ко мне клинья подбиваешь, а я смотрю и думаю, вот уж этому-то борову ничего не светит!» Вид у меня, и правда, из фильмов про мафию: «холодильник  на ногах», затылок плавно переходит в плечи, ёжик коротенький и морда войной разворочена.  Но потом ничего – оттаяла. Мы в то время оба очень уж голодные были. Как-то так получилось. Я со своей предыдущей подругой уж полгода как расстался. Чуть было не женился, да вовремя одумался. Не ровён ведь час, и шею сверну! Она из тех, что собственную значимость на мне ощущала. Вроде как меня построит, и человеком себя чувствует. Надоело. С миром воюешь, приходишь домой, а там об тебя ноги вытирают. Ленка моя по той же причине развелась. Муж у неё самоутверждался по принципу: «Самый лёгкий способ стать выше  – унизить того, кто рядом». Ну, ей, в конце концов, и надоело жить на корточках. Может, от того, что так у нас похоже в жизни сложилось, мы быстро и сошлись. И как сошлись!  Из постели на работу, с работы в постель. Дело зимой было. Сугробы, мороз – минус двадцать, а у нас весна, щепка на щепку лезет. Мне бы тогда удивиться, с чего бы это вокруг снегу по колено, шапки на крышах, а вокруг дома, где Ленка квартиру снимала, то ручейки текут, то просто голо. С вечера иду -  как у всех, сугробы. Утром на работу – сушь, как феном выпарено. А тут ещё приболел. Лимфоузлы вздулись по всему телу. Опасался, конечно, но бояться было некогда. Любовь крутил.
  Потом пришлось мне уехать года на полтора. Возвращаюсь – Ленки нет. Я по знакомым.  «Очнулся, – говорят. – Ленка родила и в декрете сидит. Взяла детей и уехала из города в поселок городского типа, километрах в семидесяти от Киева. У нее там то ли домик, то ли квартирка».  Посчитал, прикинул… Мы же с ней друг от друга только на работе и отдыхали. Выходит, что мой ребенок. Я, дурак дураком, Ленку искать. Ведь ещё до отъезда думал к ней посвататься, да больно независимо она держалась. От первого брака отходила, что ли?
  В общем, нашёл её. Говорю: так, мол, и так – ты этот год здесь досиживаешь. Я буду навещать. А на следующий я тебя с детьми забираю. Побуянила маленько: Киев, работа… Но остыла и согласилась.
И вот, когда всё немного устаканилось, стал я замечать всякое. По ночам у неё в квартире всякие скрипы, потрескивания. Иной раз явственно слышны чьи-то разговоры. Да не за стенкой, а вот тут, рядом. Как будто возле тебя стоят и беседуют, просто ты их не видишь. Раз сижу в гостиной перед телеком, дорожную сумку ремонтирую. Вдруг слышу смех и разговор, вроде компания мимо идёт. Негромко, но явственно, с телевизором не спутаешь.  И вот, когда звук совсем над ухом был, кто-то словно толкнул диван. Чувствительно так толкнул. Я даже испугаться не успел, прикрикнул от неожиданности: «Эй, поаккуратнее нельзя?» Слышу, замолчали. Потом сквознячком повеяло, и всё. Я у Ленки спрашиваю: «Что это тут у тебя, барабашки?» Плечами пожимает. «Я, - говорит, - привыкла. Вокруг меня всегда так. И зря ты на кухне из блюдечка блин слопал. Это я домовому оставляю». Я на неё смотрю, как баран на новые ворота. Я и правда съел какой-то отдельно лежащий блин, осталась от армии такая привычка: всё, что на виду подметать. Там ведь иной раз не знали, когда в следующий раз есть будешь. Но никак не представлял, что это домовому. Я давай осторожно расспрашивать, а ты его видела? « А ты разве не замечал боковым зрением, как иногда что-то в ногах, точно кошка, шмыгает? И потом кто-то же все эти звуки издаёт. Я условно считаю, что домовой». Я спорить не стал. Я, и правда, что-то такое видел. Двери меня сами собой несколько раз по лбу били, а однажды прямо на глазах сам собой слился бачок. Прошу понять меня правильно: всё это, если постараться, вполне можно объяснить естественными причинами. Но не многовато ли для одного места на единицу времени? Статистически, даже по приблизительным прикидкам, выше нормы. Камни, правда, по квартире не летают, так что и наверняка недоказуемо. Но раз я очень удивился.
  Что-то нужно было по хозяйству припаять. Усаживаюсь за столик, разогреваю паяльник и, чтобы лак на столе не пожечь, подкладываю под паяльник круглую какую-то коробочку. Дело сделал, убираю. Глядь, а коробочка-то была жестяная, из-под леденцов. И как я стормозил?  В общем, на углу стола аккуратный такой круглый след в виде запузырившегося лака. Думал, Ленка убьет. Она только пальцем потрогала и ехидно так спросила, не заканчивал ли я школу с физическим уклоном. Всю ночь ворочался, думал, как бы там лак обработать, чтобы видно не было: то ли наждаком, то ли ацетоном... Всё не то. Утром засуетились, до обеда про это пятно и не вспоминали. А перед обедом Ленка меня зовёт, стол показывает. «Ты тут вчера пятно оставил. А ну найди!» Я весь стол едва не обнюхал. Нет ни пятна, ни старых царапин. Лак по всей столешнице - ровно вчера с фабрики. Вдвоём искали хоть намёк, на то, что вчера было. Я тогда впервые увидел, чтобы Ленка курила. Только и повторяла: «С ума поодиночке сходят! Это только гриппом вместе болеют». Да и я, признаться, от неё недалеко был. Это тебе не шорохи и толкание дивана. Там хоть что-то околоестественное, пусть и с натяжкой,  сочинить можно.
   Чудеса чудесами, а жить дальше надо. Весна наступила. У Ленки километрах в трех от посёлка участочек в садовом кооперативе. Место красивое. Там когда-то речка была меленькая. Её в нескольких местах перекрыли дамбами. Получилась цепочка ставков, полных всякой живности. Утки, журавли, ондатры, раки с лягушками, пиявок видимо-невидимо, рыбка. На участочек сходить, искупаться. Там деревца кое-какие, картошка, морковка, клубника, цветочки. Ничего особенного, но присматривать надо. Приехал я к ней как-то в конце июня. Оставили мы с Ленкой детей друг на друга, взяли ведёрки и мотнулись на дачку, насобирать клубники. Клубничная полянка у неё большая, завозились до заката. Погода сухая стояла, Ленка попросила меня сбегать пару-тройку раз за водой, полить посохшие цветы: солнце садится, за ночь они и отойдут. Не вопрос! Тем более, что берег ставка тут же, вниз по склону, в каких-то тридцати метрах.
Спустился я к берегу. Вода стоит  тёмным зеркалом: солнце уже село, луна ещё не поднялась. Надо мной к ставку ветви посадки склонились, по берегам высокий камыш. Наклоняюсь водички набрать, вдруг слышу тихий такой голос: «Боня… Боня…». Я замер. Зовут меня! Вообще-то я Бронислав, но в детстве и дома, и во дворе, Боней звали. Может, Ленка, но та Славой зовёт. Хочу скорей набрать воды и назад, но ни рукой, ни ногой… Встряхнулся, подхватил ведёрко и к Ленке. Сумерки быстро падают, её сразу не увидел и аж взмок от волнения. Чего боюсь, сам не знаю. Думаю, может, реакция с войны осталась: темнота, заросли и всё такое. Ленка на месте оказалась: присела на корточки, чего-то взрыхляет. Меня не звала. Вылил водичку, иду назад. Чувство такое нехорошее, но за давешний страх стыдно, да и любопытно, с чего бы это мне голоса чудятся. Похожу к воде, стою, жду… И точно: «Боня, иди сюда, ко мне… Боня…» А по воде вроде бы рябь пошла, хоть вокруг «мертвый штиль». И что на самом деле страшно, в воду тянет: окунуться, полежать, остыть после жаркого дня. В общем, самое время смываться.
 Кое-как полил эти цветочки, подхватил Ленку с клубникой, и домой. Когда попали в электрический свет, помылись, переоделись, уложили детей, я Ленке рассказал. Она не то, чтобы не поверила, но и ажиотажа делать не стала: « После «горячих точек» и не такое с мозгами бывает. Хотя места здесь непростые. Поселок на бывшем болоте стоит, всё может быть. Что там сегодня по телевизору дают?» Надо сказать, что в газетке на развороте с программой тогда, да и сейчас, всякую разность печатали: анонсы, время захода и восхода, знаменательные даты, приходящиеся на этот день. Среди прочего была и колонка «Народные приметы». Читаю: «В этом году на сегодня приходится десятое воскресенье после Пасхи, называемое в народе Русальным воскресеньем». И дальше - чего в этот день не рекомендуется делать. Не знаю, что на меня тогда нашло, а только в привычной обстановке Ленкиной квартирки, среди телевизора, газовой плитки, шкафов с книжками, электрического света, я чуть ли не героем себя вообразил.  Самому себе доказать хотел, что на ставке мне всё привиделось, воображение разыгралось, что на самом деле никакой чертовщины я не боюсь, ибо нет её? Не знаю, а только стал я Ленку уламывать пойти сейчас на озеро. До двенадцати недолго, как раз до ставка дойдём. Посмотрим и назад. Дети спят. Поселок тихий, у всех работа, потом сады-огороды. Народ умаялся за день, спит. Кто не спит, в квартиру не полезут. Не принято тут. Кур, уток, гусей или поросёнка спереть – дело другое, этим не брезгуют. Да и я за этот год и видом, и повадкой так Ленкиных соседей расшугал, что они с ней только «на Вы и шепотом». Ленка упёрлась, но потом увидела, что меня раж взял. «Мужик – что бык, втемяшится в башку какая блажь, колом её оттудова не выбьешь…» - процитировала она любимое место из Некрасова и начала одеваться.
 Заперли детей и пошли. Луна в небе полная, всё как на ладони. Прошли через поле и вошли в темень посадки. Я споткнулся пару раз о корни, Ленка меня оттолкнула и впереди пошла. Я аж обалдел: Ленка в сумерках вообще ни хрена не видит. Днём в подъезд или подземный переход заходим, она руку просит – ступенек не видит. А тут идёт, будто над землёй порхает. Ни разу даже веточки не задела. А по сторонам огоньки зелёненькие мелькают: гнилушки. Свет у гнилушек коварный. В темноте на неё глянешь, свет на сетчатке отпечатывается. Потом куда ни посмотришь, этот свет чудится, пока глаз не отойдет.
 Вышли, наконец, из-под деревьев, перешли по дамбе меж двумя ставками на другой берег, сели на склоне в траву. Сидим осматриваемся. Нанизанные на старое русло озерца поблёскивают под огромной луной. Напротив, за ставками, темнеет посадка, из которой мы вышли. За спиной по склону заросли кустов, а за ними дачные участочки. Под ногами обрывчик к воде, окаймлённой зарослями камышей. И тишина. Лист не шелохнётся. Не знаю, когда всё поменялось. Вот сидел я, смотрел на всё это: не первый раз ночью в засаде… Ничего не происходило, да и не должно было. Только вдруг начало меня трясти, сильно, всем телом. И не тишина уже вокруг, а пение. Только не ушами его слышно, а словно прямо в мозгу оно звучит, кости выкручивает, сухожилия натягивает... Без слов, без мелодии, но от этого пения таким веет ужасом, такой тоской, что хочется убежать, спрятаться снова в жёлтый электрический свет, маленькую, человеческую квартирку! И понимаю, что сам напоролся, что стыдно, держусь изо всех сил, а оно всё надвигается. Вот уже кажется, что вижу среди камышей у того берега неясные, подёрнутые дымкой фигуры, хоть никакой дымки и нет, а сама ткань мира колеблется, истончается, и сквозь её газовый покров мерцают плывущие по воде огоньки.
 Тут я понял, что больше не могу. «Ленка», - хриплю, а она молчит, только смотрит туда, на воду. Видит, нет – не знаю, да и знать не хочу. Вскочить бы и из калаша - туда, по озеру, по камышам, чтобы звуками очередей заглушить этот страх, это отчаяние! Но нет автомата, да и поможет ли? Только Ленка рядом, но она-то почему молчит? Снова зову, хватаю за руку, чтобы хоть тепло чужое почувствовать. Она вздрогнула: «Чего тебе?» «Пойдём, - говорю. - домой!» А она не хочет. «Я вдруг словно бы дома очутилась. Не у себя в квартире, а ДОМА. Понимаешь? ВЕРНУЛАСЬ ДОМОЙ!» Я ей шёпотом объясняю, что у меня сейчас крышу сорвёт, что испуган до смерти, что не знаю, как быть, я-то по живым… а эти? Она посмотрела на меня, словно не отсюда, потом обронила: «Эх ты, смертный…» Встала, посмотрела на озеро, и в этом звуке, так чудовищно звучащем во мне, я вдруг почувствовал её голос. Королева прощалась, госпожа приветствовала, владычица благодарила … Наконец бросила: «Пойдём! Там дети одни». И, не оборачиваясь, двинулась по тропе. Мы всю дорогу молчали. Она шла впереди, а я жался к ней, как в темном месте ребёнок жмётся ко взрослому. Те проводили нас через посадку, немногие  увязались в посёлок. Только в подъезде я вздохнул спокойно. Потом мы возились с дверью. Видно, дети вставали и защёлкнули замок. Пришлось будить соседей и лезть в собственную квартиру через их балкон. Это и вернуло мне немного достоинства и утраченного равновесия.
 Мы живём вместе уже давно, и я чего только не навидался. Она научила меня видеть то, чего раньше не замечал,  вести себя тогда, когда заканчивается «здесь и сейчас» и начинается «никогда и нигде». Ей нельзя лгать, неважно, узнает она об этом или нет. Сделаешь ты доброе или злое, то, что в ней есть, узнает и, как бумеранг, всё вернет тебе. Я и сам изменился. Например, вдруг обнаружилось везение в игре. Абреки на рынке показывают меня  своим и предупреждают, чтобы не играли в нарды на деньги: «Шайтан!» Я не знаю, ведьма она или богиня, но она моя жена. И здесь, и в том месте, которое она называет своим ДОМОМ.