Завоеватель

Горячее солнце клонилось к закату.

Марк оглянулся на своих спутников – жалкое зрелище представлял теперь его, некогда блестящий, отряд. Люди были измучены вчерашним боем, изнурительной жарой и невероятно длинным переходом.  Марк гнал солдат, надеясь уйти от отрядов Ганнибала, и ему это почти удалось. Может быть, один дневной переход отделял его от могущественных легионов консула Тудитана. Но этого перехода не выдержали бы ни люди, ни кони.

Багровый диск коснулся края земли. Марк поднял руку, отдавая всадникам приказ спешиться. Нужно было разбить лагерь.

Он остановил свой выбор на небольшой оливковой роще, прильнувшей к склону холма. Здесь, под сенью деревьев, казалось ему, будет безопаснее. Теперь оставалось лишь назначить часовых – и можно будет уснуть, положив под голову плащ.

Внезапно, предвечерняя тишина наполнилась криками и лязгом оружия. Даже великий Юпитер не мог бы знать, что отряд карфагенских всадников остановил свой выбор на той же самой мирной оливковой роще. Наемников Ганнибала было гораздо больше и они моментально окружили небольшой отряд  римлян.

Бой шел беспорядочный, против  всех правил военного искусства – уставших солдат Марка застигли врасплох. Думать было некогда и, выхватив меч, он бросился в самую гущу боя. Твердый клинок с легкостью прошил чью-то мягкую плоть, разрывая внутренности и тут же взмыл вверх, отразив вражеский удар.
Внезапно, среди окровавленных  веток мелькнул алый, ярче последних лучей умирающего Гелиоса, расшитый золотом плащ. Марк узнал бы это плащ из тысячи других – Ганнон, убийца его брата, был здесь. Сильным ударом он отбросил преградившего путь воина и ринулся вперед.

Вечер взорвался алыми брызгами. Марк повернул голову, чтобы увидеть широко открытые, ненавидящие глаза карфагенянина. Враг резким движением откинулся назад, вытаскивая меч из его, Марка,  живота.

Странная слабость подкосила колени. Чтобы не упасть он оперся спиной о ствол оливы, но земля все равно тянула к себе. Попытался зажать рану, но та была слишком широка, ему показалось, что между пальцев на землю сочатся его собственные внутренности – теплые и склизкие - и отдернул руку.   

Прямо перед его лицом оказалась покрытая тем самым плащом широкая спина Ганнона, теснимого двумя римлянами.  Собрав остаток сил,  Марк сжал склизкую рукоятку меча обеими руками и рубанул по толстой шее, пониже края блестящего шлема. Он вложил в этот удар всю свою ненависть, всю обиду за то, что он уже никогда больше не увидит Рима, никогда не поцелует своей Августы, за то, что он всего пары дней не дожил до полных тридцати лет.

Обезглавленное тело врага рухнуло на землю, в конвульсиях забрызгивая все вокруг липкой кровью. Марк опустился на колени рядом с ним.

От удара с шеи Ганнона слетела золотая цепь с большим медальоном. Она обвилась вокруг меча Марка. Странное желание охватило его – увидеть в последний миг, чем же так дорожил противник. Слабеющими пальцами он открыл тонкой работы замочек. Внутри была прядь волос и камея с профилем юной девушки, который показался римлянину странно знакомым – и вдруг он узнал облик. Перед его глазами, яснее чем наяву, возник образ Смирны, рабыни  доставшейся ему от брата, который привез девушку после одного из североафриканских походов. Строптивая девчонка! Марк улыбнулся, потом захохотал – как только может хохотать человек, чьи внутренности лежат рядом с ним на земле, вывалившись из распоротого живота. Он смеялся, пока свет в его глазах окончательно не померк.

***

Ханс Штраусс открыл глаза. Он лежал и глядел на просвечивающее сквозь острые лезвия осоки, багровое с золотым небо. Ханс чувствовал себя куда лучше. Он наконец-то выспался за последние три дня – хотя, если бы несколько месяцев назад кто-то сказал, что возможно выспаться вот так, лежа как свинья в вонючей болотной жиже – он только  посмеялся бы.

Приснившийся ему странный сон Ханс отнес на счет усталости, жары и засевшего в бедре осколка. Он был третьим сыном в семье зажиточного баварского бюргера и слышал о римлянах лишь однажды, когда в их городишко приезжал театр. Честно говоря, до той поры, когда он впервые увидел Фюрера, мясная торговля отца  и аппетитная фройлен Бьянка волновали его куда больше, чем всякие военные дела, тем более военные дела древних римлян. Но Фюрер сделал из него человека.

Вечер принес прохладу. Ханс чувствовал в себе достаточно сил, для попытки прорваться к своим – раненная нога почти не болела и, хотя крови он потерял порядком, несколько километров, которые, вероятно, отделяли теперь его от фронта - не казались чересчур большим расстоянием.
Ханс осмотрел автомат – все было в порядке, за исключением того, что остался всего один рожок патронов. Еще оставалась на поясе одна граната и нож. Немного, но должно хватить. Стараясь не шуметь, насколько позволяла раненная нога, он начал пробираться сквозь камыш.

Небо становилось все более красным, будто впитав в себя всю пролитую сегодня на земле кровь; чуть далее от огромного багровеющего диска красное становилось серым и черным, так же, как и кровь запекается на ране, покрытой дорожной пылью.
Болото источало невыносимый смрад, но Ханс научился не чувствовать его, привык за эти дни. На войне случаются запахи и похуже. Он не замечал и мириада комаров, вившихся вокруг, и облепивших ноги пиявок. На войне это мелочи. Главное – выжить, не важно как. Выживший получает награду. Выживший получает все.

Через несколько часов он выбрался из болота, дальше шел густой, поросший боярышником, почти непроглядный в эту летнюю пору  лес.

Ханс опустился на землю – он все же нуждался в отдыхе, рана давала себя знать. Запах болота сменился запахом гари: может быть то был лесной пожар, дым горящих машин или стертых железным богом войны деревень. Но и это было неважно.

Надо было идти дальше – уже совсем стемнело и это придало солдату смелости. Ночь была ясной, звездной – но все же лучше, чем день, его темной формы было практически незаметно среди деревьев.

Куда идти? Этот вопрос его не терзал. Совсем близко были оглушительные звуки боя – русские, видно, не унимались даже ночью. Скоро Ханс вышел на опушку леса .

Открывшееся в белом свете луны зрелище поразило бы более впечатлительного человека, но воину великой армии фюрера сейчас было не до сантиментов. Коротким и стремительным броском он одолел расстояние от последнего дерева, за которым укрывался, до горы дымящихся бревен, бывших еще недавно чьей-то избой. По этой деревеньке видно, прошли танки, может быть даже его колонна.  Ханс плюхнулся на землю, чтобы оглядеться и унять пронзившую ногу боль. Его рука коснулась чего-то мягкого и липкого – это был солдат, в русской форме, вернее – пол-солдата. След от гусеницы проходил где-то на уровне груди.

Отдышавшись, Ханс седелал еще одну перебежку – до следующей избы, еще, и еще одну. Метрах в пятидесяти за последней избой снова начинался лес, за ним, кажется, блеснула в свете догорающих бревен река.

Он решил передохнуть немного и лег на бок, позволив ноге расслабиться. Надо было бы перетянуть рану туже, но он боялся быть застигнутым врасплох.

Вдруг – рядом послышался стон, явственный человеческий стон. Солдат вздрогнул, подхватил автомат и направил ствол в сторону, откуда, как ему показалось, он услышал странные звуки. Но никто больше не стонал. Он пытался всмотреться в темноту, но в призрачном свете луны не мог ничего разглядеть.

Прополз несколько метров вперед и его рука уперлась в нечто, в нечто теплое, еще теплое. Ханс нащупал в кармане зажигалку, щелкнул колесиком – и застыл в ужасе. Прямо на него смотрели дикие, в свете язычка пламени - глаза Бьянки. Бьянка? Откуда она здесь? Но он не мог сойти с ума, не сейчас. Он поднес зажигалку ближе. Нет, конечно, никакой Бьянки – это была русская, просто русская, с такими же пшеничными волосами как у его невесты. Девчонка была завалена бревнами рухнувшей избы, но еще жива. Сам не зная зачем, он коснулся рукой её щеки, перемазанной сажей и кровью. Она смотрела на него пронзительными карими глазами, такими же, как у той, из маленького баварского городка, а потом плюнула прямо в лицо немца. Ханс отпрянул, утерся рукавом.

Незачем было терять время. Он встал, чтобы бежать к лесу – и увидел. Прямо перед собой. Русского, живого солдата. Совсем мальчишка - лет, может быть, семнадцати, но он был живой, совсем живой – и сжимал в руке автомат. На несколько мгновений Ханс встретился с ним взглядом.

В ночи коротко блеснули вспышки автоматной очереди и Ханса отбросило назад. Он почувствовал, как летит в пустоту, черную пустоту, гораздо ниже земли. Он почувствовал холод, холод и все.

***

Майор Нил О’Брайан поднес к сигарете зажигалку и с наслаждением затянулся ароматным дымом. Было жарко, жарко до невозможности. Солнце клонилось к закату, а жара и не думала спадать.  Погрузка на машины тоже явно не шла к концу. Эти желторотики-новобранцы, какой только придурок решил их отправить в пустыню! И какой злой рок сделал майора их командиром?

Подошел сержант Томпсон – старый товарищ. С ним они были еще во время первой «Бури». О’Брайан молча протянул ему сигарету и щелкнул зажигалкой.
 - Долго еще? – спросил он
 - Черт его знает, майор. На редкость бестолковые. А на базе вроде ничего были. Я уж и орать устал.
Ирландец глянул на катившийся к горизонту багровый солнечный диск.
 - Окей, три машины уже готовы. Я отправлюсь сейчас. Закончи погрузку, Дик, и вечером жду тебя в своей палатке.
 - Понял, майор.
Он подошел к своему «Хаммеру» и, плюхнувшись на сиденье, чуть не заорал от боли – все было раскалено до предела. «Поехали», - скомандовал он солдату и опустил на глаза темные очки. Солдат не должен был видеть, что командир спит.
Майор закрыл глаза, и через минуту уже видел сон. Первый сон за последние сутки.
 
Горячее солнце клонилось к закату.