Не такие как мы...

Птицелов.

Движение было подобно течению воды, грация дикого зверя, гибкая мягкость гигантской кошки, все слилось в одном. Рука как будто раздвигала частицы воздуха, плавно придвигаясь к птичьей голове, с зажатой в пальцах черной, лоснящейся удавкой. Сидевшая на ветке птица горела живым пламенем, топорщились переливающиеся расплавленным золотом резные перья хохолка. Багряные крылья пугливо расправились, темно медовые глаза испуганно расширились. Бросок – внезапный, настолько быстрый, что движение смазывается, маревом расплываясь в жарком, влажном воздухе. Черная – неправильная, неуместная на шее петля стянулась и дернула вниз, не привыкшею, склонятся перед кем бы то ни было, Птицу Жара. Крик на грани слышимости, полный ультразвука разрезал тишину светящуюся звездной пылью. Лицо человека скривилось ухмылкой напоенной болью, лицо, так и сочившееся какой-то жестокой хищной красотой, единственное слово упало с губ, молчаливым шелестом истлевшей ткани:
- О нет...
Удавка с новой силой рванула головку, увенчанную короной из алых перьев. Рука затянутая в серую перчатку сжала некрасиво задравшиеся когтистые лапы, легкое напряжение плеч и растянутое на всю длину пернатое тело забило сильными крыльями. Изогнутый клюв поднялся готовый ударить дерзнувшего – рывок, задохнувшаяся Властительница Снов безвольно поникла:
- Моя....
Лишенные зрачков глаза, полыхающие холодным, злым огнем преступного, запрещенного Богами желания впивались в другие, прозрачно-янтарные, когда-то прекрасные, теперь - поддернутые пеленой страдания. Появился еще один волосяной жгут, ловец стянул им поникшие крылья вместе с птичьими пальцами. Связал их друг с другом, и так же ухмыляясь, повесил на ветку, с которой слетела привлеченная людским страданием птица Богов. Словно забыв о пойманной, он достал из-за голенища высокого сапога длинный, обоюдоострый кинжал. И так же молча подошел к лежащей ничком человеческой фигуре со стянутыми за спиной руками, перевернул лицом вверх, и посмотрев в расширенные от ужаса сапфировые женские глаза воткнул клинок точно в сердце. Не проронив ни слова, прикрыл мертвой веки, и рукой в перчатке вытер одиноко скатившеюся слезинку. 
Повернувшись к Птице Жара увидел - преображение началось. Дивной красоты перья опадали, хохолок превращался в золотую корону, крылья – в руки с длинными пальчиками, лапы с ножами когтей – в ноги, маленькие ступни стягивала черная удавка, горло человека исторгло полу вздох - полу стон: поистине красота достойная Богов. Волна пламенно-рыжих волос скрыла  черную змею стягивающую шею. Глаза прекраснейшей девушки, появившейся на месте птицы, исторгли такой поток горя и жалости, что ловчий невольно склонился перед состраданием Бессмертной к людям-мотылькам.
- Зачем???!!!
- Зачем что – злость, непокорность и гибельная ярость сквозили в каждой букве, - зачем убил или зачем поймал?
В ответ на эти слова она смогла лишь кивнуть, в бездонных, медового опала, глазах засверкали слезы.
- Зачем? Зачем!... Ты еще спрашиваешь... Я привлек тебя сюда страданием и болью, подлинной болью человеческого существа, по другому ведь нельзя, и ты прилетела, наверное чтобы утешить, погрузив в сладкую грезу,  спасающую на мгновение от жестокости мира, всего лишь на миг. Эту боль принес ей я. Убил? – ухмылка не уместная здесь и сейчас, уродующая лицо, искривляющая его до неузнаваемости, даже та извращенная красота пропадает - как это привлекло тебя, так и привлечет других. Поймал? Это не так просто...
Я – Птицелов...
- Я... не... просто...птица...
- О да, я знаю, ты Птица Жара, Властительница Снов, грез и надежд, настолько глупых и бессмысленных, что человек засыпает под них не видя тебя, но думая и мечтая о тебе, как под рассказанную бабушкой сказку. Почему? Зачем? Кто, КТО дал вам право решать о чем грезить нам – Людям? Стиснутые со всех сторон законами Богов, моралью человеческого стада и поучениями глупых святош, с висящей над нами смертью, раздираемые двойственностью души, мечтающие благодаря вам о несбыточном, с уже решенной  ИМИ, Богами, судьбой – наши грезы, остаются нашими и ни кто, слышишь ни кто не смеет отбирать у нас то, что нам принадлежит по праву рождения. Пусть, пусть нас окружает грязь и смрад грядущей гибели с самого появления на свет, пусть ... но это наше, свое, ...а мечты каждого священны. А вы ...Это насмешка, одна огромная насмешка над нами, над мышиной возней Человечества, вы вечные в своей молодости, в своей красоте, в надменности и гордости. Клянусь, с этого дня я не уйду из этого тварного мира и не успокоюсь пока вы все не уйдете  навсегда, я буду уничтожать вас одну за другой, шаг за шагом, я вычищу этот мир от вашей мерзости. Ты станешь первой. Как? – усмешка больше похожая на горькую гримасу расколола мрачное черноглазое лицо – ты давала нам часть себя когда дарила сны, я же дам тебе часть себя, крупицу того, что вы называете человеческой Душой.
Полузадушенный вскрик ужаса:
- Нет, прошу, нет...
Подойдя, человек снял перчатку с левой руки, открыв кожу покрытую частой сетью шрамов, возложив руки на вырывающуюся рыжеволосою головку женщины-птицы, погрузил большие пальцы почти до половины в глаза цвета летнего меда....
... Освободив черные, человеческого волоса, удавки, постоял над мертвым получеловеческим, полу птичьим телом и криво улыбнувшись мягким звериным шагом покинул место смерти Птицы Жара - его путь лежал дальше на Юг, там, где-то в теплых странах лежали Леса Рождений Властительниц Снов – там был нужен Птицелов.
***
Через многие сотни лет Человечество все так же смотрело в небеса, мечтая, погружаясь в то, что зовется Миром Грез. А мятежный дух, все так же стремился к чему-то недосягаемому, несбыточному и сказочному, а багряные крылья Птиц Жара рассекали ночной аэр, но уже не неся Людям ТЕ мечты. Лишь иногда, кто-нибудь из опьяненных Любовью только на миг чувствовал касание невидимой и неслышной Властительницы, выливающееся в такую безмерную и неподъемную тоску, что скрипели сжимаемые зубы и и болели изломанные кулаки.
Но больше ничего, ибо клятва данная Птицелову, последней матерью Властительниц Снов, в тот момент когда она стояла поверженная, на коленях, была нерушима, до сего момента...


Инквизитор.

Кто ты? Зачем ты здесь? Куда бежишь ты? Не поздно ли? Ты потерял 25 лет в погоне за рыжеволосой тенью и что? Ты ее нагнал? Ты уверен? Не знаешь? Что это? Нож? Ты хочешь бросить его? Он тебе не нужен? Нет? НЕТ? Да…

  Темная, покрытая застывающей осенней жижей, с легким налетом белого, замерзающего снежного пуха, деревенская улочка. Освещаемая лишь редкими фонарями, поскрипывающими на ветру, желтым неярким светом вырывающимся из мрака. Две продавленные, деревянными ободами, колеи. Практически беззвучная завеса тяжелого пробирающего до костей мокрого снега, ни луны, ни звезд, небо затянутое косматыми, мглистыми и рваными тучами. Маленькая деревня как будто вымерла, даже псы боясь непогоды или еще чего-то, попрятались.
   Конь устало перебирая ногами, давя ледяной пух, медленной поступью пробирался сквозь режущий снег. Ночь была для долгой и трудной, скачка сквозь метель, безжалостные понукания наездника, еще более уставшего, двое суток в седле даже для всадника было слишком много. С небольшими перерывами на почтовых станциях при смене лошадей. Безумная ночь значила многое, время было важнее сна и отдыха. И он успел.
    Сквозь бешенную пляску осколков льда начала проясняться желтое свечение оконного проема . Полоска под дверью, качающая под порывами ветра  вывеска : «Приют у края». Да, та самая таверна, о которой говорил доносчик.
  ***
Свет от громадного очага, расположенного прямо посреди зала, сполохами ложился на почерневшие стены и низкий покрытый сажей потолок. Кругом огня  размещались грубые дощатые столы, земляной пол усыпанный перепревшей соломой, был невероятно загажен. Толстая девчонка, вероятно дочь хозяина, разносила глиняные кружки увенчанные шапкой пивной пены. Этой ночью в таверне было многолюдно. Рядом с очагом мирно попивая эль восседали двое, неизвестно как оказавшихся в этой богом забытой деревушке, солдат.  Прислоненные к лавкам стояли укрытые в ножнах короткие мечи. За соседним столом молча переживая яичницу нахохлился крестьянин припозднившийся на хутор и многие, многие другие. Отражали пламень очага драгоценности вельможи в сопровождении молодой девушке в черном. И в самом темном углу спиной к стене, укрыв лицо широкополой шляпой и иногда прикасаясь губами к бокалу с вином сидел человек, словно находясь вне этого зала. В теплом густом потоке, заменявшем воздух, чувствовалось напряженное ожидание. Все находившееся за столами постоянно возвращались взглядом к закрытой двери на втором этаже. Редко из-за нее доносились зажатые в себя стоны.
 ***
Хлопком, от ветра, открывшаяся дверь на мгновение потушила все разговоры. Толстушка уже кинулась закрывать ее, но в проеме возникла фигура заставившая вздрогнуть не одну ее. Высокая шляпа с серебряной пряжкой впереди, плащ с приподнятым воротником, короткие подкованные сапоги, широкие вытертые штаны цветов инквизиции. Горящие залитые кровью усталости глаза, эмблема вышитая огненными нитями на груди, костер и силуэт с распростертыми руками истаивающий в пламени, вынудил многих опустить глаза. Инквизиция. Вездесущая и всеведущая, карающая длань святой матери Церкви. Миг и дверь захлопнулась отгородив собравшихся от буйства стихии.
- Хозяин ужин и комнату. Быстрей.
Хриплый надломленный  голос вошедшего услышали все и преувеличено по деловому предпочли вернуться к прерванным разговорам. О холодке пробежавшем по спине предпочитал не думать никто. Всего лишь, один заблудший странник.
***
Инквизитор чувствовал – она где-то здесь. Среди всех этих людей. Обычных и обуреваемых задавленным страхом и ожиданием чего-то важного. Да ведьма еще здесь. Оставалось только ждать.
***
- Преподобный, садитесь к нам, - вельможа указывал на скамью рядом с собой. В ответ кивок благодарности.
- Вы здесь по делу? – вопрос словно удивил охотника, скинувшего плащ, рука снимавшая шляпу на миг остановилась, тень до этого момента прятавшая лицо пропала, открыв длинные с проседью волосы, резко очерченный рот, острый раздвоенный подбородок, прямой нос идущий ото лба и глаза как два куска горного льда – светлые, почти белесые.
- Нет…, - не желание продолжать разговор на эту тему явственно следовало из тона выбранного им, - я еду домой – «а есть ли этот дом? где он?»
- Домой?
- Да домой…
***
Он помнил первую свою жертву, первое существо которое приказано было убить, создание, не вписавшееся в картину мира принятую человеком. Оборотень. Совсем еще молодой. Инквизитор вышедший на его след чувствовал страх снедающий юного полуволка. Растерянность Измененного. След в след охотник прошел с ним по болотным тропам, ощущая запах бешеного зверя и испуганного человека. Встреча произошла в такой же маленькой деревушке – в полнолуние. Трактир битком, забитый людьми. В обществе себе подобных ищущих защиту от ночных страхов, одним из которых являлся оборотень. И топя боязливый трепет в пиве и пустых разговорах, не подозревая о том, что среди  них находится человек-волк, пожираемый ужасом пред ночной темнотой и тем, кто скрывается в ней, как они все когда-то. Среди теплого света, запахов мужчин и женщин зверь, претворяющийся человеком, попытался заглушить свой страх, и ему это удалось. Распахнувшаяся дверь и застывший  на пороге инквизитор заставили испуганное существо прервать рассказ, что так увлеченно выводил, смешно размахивая руками, полу волк. Обернувшись и встретившись глазами с пришедшим, он прервался на полуслове и кивнув, смеявшимся над его историям людям, опустив голову, молча прошел мимо посторонившегося охотника, навстречу своей смерти. Потом, стоя на коленях рядом с болотным озерцом, каковому предстояло стать его могилой, может быть выплескивая горечь, а может на самом деле видя, что-то недоступное живым, он  произнес:
- Придет время и на моем месте, будешь ты…
***
- … Так вот мы услышали о какой-то ведьме, излечивающей любые болезни, от заезжего торговца. Я сразу собравшись взял обеих дочерей…, понимаете преподобный нам необходимо было удалить плод, а на восьмом месяце как известно это практически невозможно, поэтому…
Очнувшись от воспоминаний, инквизитор понял, вельможа рассказывал уже в течение нескольких минут и смысл от охотника ускользал, но этот занюханный дворянин говорил о ведьме:
       -      Как звали ведьму? -   вопрос привел в замешательство высокородного еще больше, чем то, что его прерывают.
- Елена…
***
- Как ты сказал, лечит?
Потрепанного вида мужичок сжимая в руках пустую кружку кивнул:
- Очень интересно, и где?
- Приют Святого Павла.
- Держи, - в грязной ладони горожанина исчезли несколько золотых монет, - кстати, последний раз, когда я тебя видел, твоя рука не заживала и начала загнивать… ты заплатил лекарям?
- Нет, господин, это она – брови у покупателя информации взлетели вверх.
- Она?
- Да она… и совершенно бесплатно.
- Понятно, - на тонких губах зазмеилась усмешка - ладно, святая Инквизиция тебя не забудет.
Церковный палач во главе отряда из 10 стражей-псов ворвался в приют Св. Павла. Монашек попытавшейся помешать получил кованым сапогом в живот и так и остался лежать на каменном полу. Быстрый обыск подтвердил, ведьма ушла, оставив после себя несколько излеченных ею и маленькое серебряное распятие.
***
- Она единственная из всех целителей взялась, так как говорят, что ребенок на восьмом месяце получает душу.
Инквизитор поднял голову, на балкончике, выходящем со второго этажа в общий зал, увидел ее. Устало, опершись на перила, Елена смотрела в глаза своего палача. Взгляды их встретились, да так и застыли…
***
Всегда сколько себя помнил инквизитор, все, что он делал – убивал, вырезал целые поселения еретиков, сжигал на кострах, ни единой минуты не было, чтобы инквизиторский массакр сомневался в своих действиях, ни мига. Все его действия венчало всеблагое знамя Матери Церкви, у него была уверенность в своей правоте, непогрешимости. Он являлся последней инстанцией правосудия, истиной, ведь перед смертью все равны. Но с каждым годом службы вера в пастырей и свою праведность уменьшалась. И однажды подойдя к зеркалу, титулованный палач ужаснулся, величайший из охотников на еретиков, сам превратился в человеческий ночной кошмар, в тех, кого преследовал и убивал всю свою жизнь.
***
Опрокинутый стул отлетел назад, инквизитор окаменел, впившись взглядом в ее лицо, руки при этом сжали, побелев, пояс.
- Зачем ты здесь, убийца?
- Я … здесь… не знаю…
***
Сообщение Высшему Совету от инквизитора (субъекта 1) первого ранга: устал, ухожу.
Приказ Высшего Совета инквизитору (субъекту 2) первого ранга: применить все меры к устранению предателя и его сопровождающих, женщины и ребенка в младенческом возрасте. Способы выбирайте на свое усмотрение.




 
Бабочка.



- Принцесса Вам туда нельзя.
- Я посмотреть мир, увидеть как живут Смертные.
- Простите, Его Величество запретил Вам покидать сияющий цветок.
- Но я хочу, я требую, я приказываю.
- Хорошо принцесса Сати вы можете лететь…
***
Он ненавидел эту стройку с самого ее начала, он вообще не любил строить или что-то создавать. Даже в детстве, когда друзья лепили замки из песка, потом, он возглавлял детей при разрушении маленьких крепостей.  Теперь, каждый день работы, когда кирпич за кирпичом возносилась стена, ненависть увеличивалась.
Здание, возводимое прямо напротив его окон закрывало, все больше и больше, вид морского пляжа. Ирония же заключалась в том, что он сам строил эту проклятую кирпичную коробку. Платили на стройке мало, но надо ведь на что-то жить, а другой работы не было. И утро за утром стоя перед стеклами, его взгляд упирался во все возрастающую стену.
- Борис докладывай, и спускайся вниз, сегодня сдаем.
Ответный кивок. Раствор ложился ровно, по пояс, по горло. Чисто механические действия, разрешали особо не сосредотачиваться на них. Именно поэтому, Борис не заметил как на мастерок села бабочка. Пурпурное и перламутровое.  Влажный шлепок и цветочное создание, отчаяно забив крылышками, начало погружаться в полость.
- Черт, - рука дернулась схватить за крыло и вытянуть, но было уже поздно, комок цемента с хлюпаньем накрыл мотылька, поломав крылья, сорвав с них цветочною пыльцу.
***
- Ваше Величество принцесса на грани смерти.
- Что?
- Ее замуровали в одном из гигантских жилищ Смертных.
- Ну, так освободите ее.
- Простите, для этого надо разрушить возведенное ими, а мы не можем так поступить…
- Договор, будь он проклят.
- Да, Ваше Величество «не одно создание Чудесной Страны не имеет права нанести вред смертным, либо их имуществу», Вы помните, что стало с гномами когда  они обрушили шахту по добыче урана под Царь-Горой.
- Да… Смертные…
***
Он достроил его. Стену перед тем, что осталось у него свободного – взглядом. Господи! они разграничили поделив все что можно, они ввели какие-то дурацкие бумажки, ставшие мерилом человечности. Они закупорили землю в каменные скорлупки – тротуары. Но им мало материальных стен, они пытаются вогнать разум в клетку, из бумажных машинописных страниц. А теперь этот дом, безликий, серый, с шевелящимися кусочками протоплазмы и геранью на окне. Самое кошмарное было то, что он чувствовал, как сам погружается в их действительность.
***
В ночь с 17 на 18 августа всех новоселов разбудил жуткий грохот и зубодробящие удары. Картину которую они увидели запомнилась надолго. Пробитая дыра в несущей стене, выходящей на морской берег, в которую врывался вольный соленый ветер и сидящий на битых кирпичах и разломанной штукатурке держащей в руках кувалду человек. Он рыдал у кого-то прося прощения, все случившееся само по себе шокировало, поэтому мало кто обратил внимания на переливающуюся яркими цветами бабочку, присевшую на плечо у плачущего юноши…



Последний из …



Резким лучом серебра зеркало, прожгло роговицу. Зрачки, эти два провала в ничто, сузились превратившись в булавочные головки. Легкая дрожь пробежала по дорожкам морщинок расползавшихся спицами от уголков глаз. Губы, окруженные изборожденной каналами лет кожей,  растянулись в чуть детскую полуулыбку. Тяжелые набрякшие веки опустились, и оставались закрытыми пока он надевал белого лебединого пуха рубашку. В свободный ворот буйно вырвались уже поседевшие волосы. Прикосновение чистой ткани, пахнущей свежестью, прохладой, напомнило ему руки матери – сотворенные нежностью. Аромат долго держал его в своих объятиях, а когда выпустил в пальцах, грубых, натруженных он вертел простой, тоненький серебряный ободок. В темноте кольцо, с надписью на древнеславянском, идущей по внешней стороне, сияло каким-то своим, внутренним  светом. Каждый раз когда оно охватывало безымянный палец, он читал надпись высеченную на металле: «Господи спаси и сохрани мя». И всегда взгляд словно присыхал к последнему символу. Православный крест с диагональной перекладиной: « дорогой в небеса».  Мягко, ладони  сошлись в слитном рукопожатии…. Противный писк будильника точно вырезал его из транса, и все-таки на мгновение туманная поверхность полированного стекла отразила образ человека до глаз закованного в зеленую, цвета новорожденной  весенней листвы, броню. Миг и фигура рыцаря пропала, канула во мрак зрачков… Быстрый взгляд на часы: 7:45, движение чтобы поправить галстук, пальцы пробежали по волосам, по костюму, щелчки замков (захлопнулся кейс полных бумаг), последний оценивающий взор – в порядке, и шумное утро мегаполиса приняло его в свои объятия.
И долго еще, пока он толкался в метро, опускал подаяние в кружку нищего старика, ругался с редактором об одиозности стихов, зеркало хранило образ последнего из Рыцарей Красоты…