Слияние

Женщина у плиты была кем угодно, но только не моей матерью. Внешность ее ничем не отличалась от внешности моей родительницы, но было что-то неуловимо чужое во взгляде, и губы улыбались не так, как должны бы.
Женщина мешала суп поварешкой, и голые ступни ее были монументально впечатаны в пол кухни. Помертвев, я рассматривала босые ноги двойника. Мать  никогда не ходит босиком, поскольку в юности перенесла цистит. Она и мне все мозги проела с этими тапочками!
Женщина стояла ко мне в пол-оборота и взгляд ее был отвлеченно устремлен в железное нутро кастрюли, но я поспешила согнать с лица недоумение. Что-то подсказывало мне, что это создание могло видеть меня даже затылком.
 
- Мама, я пойду, прогуляюсь перед завтраком? – мой голос дрогнул,  и я замерла в ожидании разоблачения.

Его не последовало.  «Мама» искоса глянула на меня и кивнула:

- Только недолго, дорогая.

Я вышла из домика, содрогаясь от  холода ее слов. Утро встретило меня солнечным  поцелуем в макушку, ветерок ласково пощекотал щеки, но легче мне не стало, наоборот.
Все  неуловимо изменилось за минувшую ночь, и хотя эти изменения не смогли зафиксировать мои глаза, их заметило сердце, участив свой ход.

Страх заставил меня шевелиться быстрее. Через минуту я была  на поросшей разнотравьем широкой тропе. В нашем сегменте  эту тропу  зовут «горбатой» - почти отвесно сбегает она вниз к мохнатому леску. Если на изголовье тропы поставить мячик, и чуть-чуть подтолкнуть его ногой, то он прокатится 400 с лишним метров и успокоится лишь у воротец Кириллихи, огород которой притулился у самого подножья горы.   

Стараясь не обращать внимания на разлитую в воздухе тяжесть, я двинулась вниз.  А   когда домик с караульным окошком кухни остался за спиной,  побежала изо всех сил. Осока  нещадно резала мои голые лодыжки, по плечам и лицу стегали ветви разросшейся  малины,   но я летела вперед: для меня существовали только тропа, разворачивавшаяся под моими ногами словно бесконечный волшебный клубок, и взгляд бестелесного наблюдателя, следовавший за мною с того самого момента, как я покинула дом. Взгляд этот был недобр. Неописуемый ужас прибавил мне скорости  - только чудом я избежала участи  мячика,  и не скатилась с горы кубарем, разбрызгивающим кровь и мозги.

***

Обогнув ветхий заборчик Кирилихи, я вышла на опушку. И замерла в страхе. Около двухсотлетнего дуба – местного маяка, на который ориентируются все, кто вступает в лес с противоположной стороны, стоял человек. Молодой блондин в черных штанах и циановой футболке.
Поборов желание  броситься  на землю, прикинувшись сосновым поленцем, я направилась прямо к нему. На вид он был совсем не опасен, а попутчик мне совсем не помешал бы. В воздухе по-прежнему было что-то такое, с чем совершенно не хотелось оставаться наедине.  Я приблизилась к незнакомцу,   спросила куда он идет,  и испытала настоящее облегчение, когда он мотнул головой в направлении сегментарного центра. 

- Ольга – я протянула руку первой.
- Олег -  он  тихонечко пожал ее в ответ. Настолько слабо, что я подумала, а не болен ли он?

Он и впрямь выглядел бледным, но для людей с молочной кожей бледность –  не всегда признак малокровия. Я с любопытством рассмотрела его – небольшой прямой нос, пухлые губы, похожие на девичьи и светлые больше глаза – просто красавчик.
И чужак.  Таких смазливых парней на нашей горе нет. Все горинские мужички примерно одного типа, - маленькие, темноволосые и кривоногие,  к тому же - их  мало. У нас на горе всегда  лучше родились рыжие девченки вроде меня.
В народе говорят,  что это проделки солнца – мол из за него все младенцы рождаются в веснушках и без единого выступа.

Несмотря на анемичный вид, шел Олег споро. И молчаливо. В душе я радовалась, что попутчик не  болтлив – мне вовсе не хотелось поддерживать разговор. Странное дело, но после того, как у меня появилась компания, ощущение, что за мной следят, исчезло. Зато сгустилась грусть. Я шла и думала о маме, о ее голых ногах и голосе, напрочь лишенном интонаций. Увижу ли я ее когда-нибудь прежней?

***

Через час мы миновали Ягудинскую яму, одолев ровно половину пути до центра.  Солнце достигло пиковой точки и жарило беспощадно, даже кроны деревьев не могли укрыть нас от ультрафиолета. Мне то и дело приходилось слизывать ручейками струившийся со лба пот, да и вообще я порядком устала. Олег же ничуть не утратил прыти.
Золотистый хохолок его нисколечко не взмок, походка по-прежнему была легка – он шел, словно летел, словно не было в нем шестидесяти килограмм плоти и крови.  И молчал. Мои тревоги относительно возможных притязаний с его стороны давно перешли в другое качество. Теперь я переживала по поводу его абсолютнейшего равнодушия.  Это, наверное глупо, думать о том насколько ты приглянулась симпатичному парню, когда бежишь неизвестно от чего и неизвестно куда – но… именно такие мысли крутились в моей голове.

Невозможно продолжать путь, если думать только о том, что произошло сегодня ночью. Волей-неволей приходят мысли о неравенстве сил. А когда исчезает надежда,   хочется только одного – зарыться с головой в прошлогодние листья и не шевелиться. И умереть.
А я пока не хочу умирать.

Когда мы достигли очередной земляничной полянки, я рухнула на колени:

- Все, привал!

Олег опустился на траву рядом со мной. Недозревшая земляника наполнила мой рот сладковатой кислотой, от которой лицо мое сразу сложилось в маску китайца. Сквозь щелочки прищуренных глаз я посмотрела на Олега – он не ел ягод, а теребил прутиком  кустик осоки. Лицо его было невозмутимо. Чувствует ли он, что в мире кое-что изменилось? Ощущает ли он витающую в воздухе опасность? Я не осмелилась спросить его об этом. Может быть потому, что мне не хотелось показаться сумасшедшей. Ведь если он толстокож, это первое, что пришло бы ему на ум…

***

Мы заблудились. Мы умудрились заблудиться в лесу, который я знала, как пять собственных пальцев! После того, как мы прошли Ягудинскую, я не узнавала ни одного деревца, ни одного пня, а подозрительно сужающаяся тропинка, истончившись, вскоре исчезла совсем. Духота в воздухе сгущалась, страх в моем сердце тоже. Неведомое обреталось в лесу, следило за нами, сбивало с пути, забавлялось, чтобы наигравшись, поглотить совсем. Сколько будет длиться эта  игра – полчаса , час?
К царапинам, полученным мною при спуске с горы, прибавились новые - нам пришлось  продираться сквозь заросли дикой малины. И хотя Олег по-джентельменски придерживал ветки, мои плечи и лицо изрядно пострадали. Борозды на моем теле нещадно щипал пот, а на лице,  кажется,  и слезы – они текли из глаз помимо моей воли,  тонкой струйкой, словно вода из крана с расшатавшейся резьбой. 
А Олег оставался невозмутимым, он вел меня за собой сквозь путаницу ветвей малины и орешника, эдакий ледокол, пробивающий  путь для маленького катерка. И я держалась, и наскоро выстроенная мною метафизическая плотина, должная защищать меня от  реки отчаянья, держалась тоже.

Но когда, проблуждав по зарослям, около двух часов, мы вышли туда, откуда начали свой путь,  шлюзы прорвало.


***

 Увидев  домик кирилихи, утопающий в кустах, и Горбатую тропу, на которой четыре часа назад я едва не сломала шею, я закрыла глаза и больше уж не видела ничего. И не слышала ничего, кроме своего утробного воя. Я выла и выла, и какая-то частичка меня, парившая вне охватившей меня истерики, незатронутая ею, жутко стыдилась происходящего. И от стыда и бессилия, и от обжигающей исцарапанные щеки слезной соли, я выла еще громче. А когда голосовые связки не выдержали раздирающей мощи тоски,  я охрипла, но все-равно продолжала терзать изнанку горла до тех пор, пока не почувствовала руки Олега на своих плечах  и нечто удивительное внутри. Ощущения эти настолько  потрясли меня, что я  онемела враз.
Ладони Олега, по-прежнему остававшиеся на моих плечах -  словно раздвоились – их фантомы просочились внутрь меня, добрались  до моего сердца и стали укачивать его, как ляльку в люльке – плавно, нежно и завораживающе ритмично. И страх, недвижимым камнем-богатырем лежавший внутри меня с самого утра, куда-то исчез, растворился, словно его и не было, и сладкие волны пришли на смену ему и омыли меня изнутри, словно ключевой водой, и счастье, все счастье мира,  вдруг навалилось на меня всей своей неудержимой громадой и придавило к земле, положив на обе лопатки.
Раскрыв глаза я увидела лицо Олега – близко-близко, и небо, его глаза были как небо – синие,  без единого облачка, а потом я почувствовала, как его губы (нежные словно у девушки) коснулись моих, раскрылись и сделали вдох. И я  хотела засмеяться. И спросить - что это было - поцелуй, или искуственное дыхание? Но не успела. Потому что исчезла. 

***

Мы поднялись на гору. Мы подошли к дому.  Мы постучали в дверь. Мама отворила. В карих глазах ее светился укор.

- А мы вас уже потеряли… - сказала она.

И хотя мама была совершенно одна, мы нисколько не удивились этому «Мы».