Пестня похмельного утра

* * *
Тогда я просыпаюсь и слышу, как откуда-то издалека доносится могучий храп Степана. Я открываю глаза, снова закрываю их. Хлопает дверь.

* * *
Не знаю даже почему я все так же привязан к Степе и Коле. Наши встречи не бывают короткими. Если уж мы встретились, то проходят сутки, иногда еще одни и еще, а мы все никак не можем распрощаться. Степа смеется добрым картавым смехом, Коля наигрывает что-то на гитаре, поет о чем-то, а я сижу на диване и подпеваю. Коля говорит, что ему бы хотелось что-нибудь написать на стене в моей комнате. Он берет маркер и пишет «Меня два, что поделать?». Ничего уж тут не поделаешь.

* * *
Песня похмельного утра – один из самых приятных моментов жизни. Я знаю, что утро придет, но стараюсь не думать об этом – входит Степан и приносит пищу. Завтрак в постель. Как в Европе. В лучших семействах.

* * *
Проснувшись сегодня утром в обед, я понял – праздник кончился. Стало грустно. Минут через пять, подсчитывая накопившуюся тару, я несколько повеселел. В жестянке с долбанами обнаружилось два довольно больших окурка, и мир показался еще милее.

* * *
Курить я начал еще в детстве. Помню с приятелем Йосиком, дай Бог памяти… ага, точно, с Йосиком Стопкиным искали бычки «Беломора» и укуривались ими в ноль, где-нибудь под железобетонными блоками в бесчисленных количествах разбросанными на бесконечных стройках нашего медленного быстрорастущего города.
Однажды мы нашли целую пачку. То-то было радости. Никотин чуть ли не сквозь сфинктер капал.
Ощущения? Да какие могут быть осчусчения? Свобода, независимость. Оно поначалу только, а как в никотиновую кабалу попали, так свобода и кончилась. Йосик в прошлом году, аккурат в день борьбы не пойми с чем, и отплыл в мир иной. Докурился. А я, наверное, от цирроза преставлюсь.

* * *
Помнится, был такой момент.
- Ты знаешь, Степа, я хочу на каток, – выдал я, внезапно очнувшись от трехдневного запоя.
Степа только что проблевался и вид имел жалкий, а цвет лица его варьировался от синего до бледно-зеленого, трясущимися руками наливал в стакан подкисший кефир. Услышав мои слова, посмотрел на меня серьезно и хлопнул кефиру. Затем посмотрел на меня еще раз, уже более осмысленно, и снова умчался в ванную, мимоходом перевернув раскладушку с Коляном.
- Едем! – твердо сказал он, вернувшись.

* * *
Вчера встретил старика Забубенщикова, характерный мужичок, бомжевать начал еще при Союзе, а как демократией нас всех приложили, так вообще разошелся. Счастливее человека я не встречал.
Толковали о пользе пластиковых бутылок, пришли к выводу о полной их бесполезности. Забубенщиков сказал, что об этом Президенту писать будет и все минусы обрисует. Вот как на ручку с бумажкой денежку накопит, так сразу и настрочит. Я подарил ему картонку от обуви и огрызок карандаша. Пусть практикуется, мастер эпистолярного жанра.

* * *
Жрать нечего. Подхватил грипп. Думал о смысле жизни. Честно, минут десять думал. Устал, голод усилился. Придется звонить Степе. Он золотой человек, по сути, хотя в жизни старается выглядеть значительно хуже. Положение обязывает – директор охранной фирмы «Удальцы», как никак. Только со мной да с Колькой он все такой же, как в школе. Жуткие были времена, по отдельности каждый из нас был бит не единожды.

* * *
Я считаю, что окно на самом деле лучше телевизора. Поэтому свой «ящик» продал еще года три назад. А вот окно… При всем желании не продам.
Больше всего меня захватила мысль, что можно пропустить что-либо интересное, выходя из дома. Я стал переживать, нервы расшатались.
Когда это все же случилось, меня чуть Кондрат не хватил. Расстроился так, что разбил весь недельный улов. Пока я трепался с соседкой Настенькой, в доме напротив, мужик из окна сиганул, в одних часах. Очевидцы говорят, кричал чего-то странное и бутылками швырялся (ирод), потом трусы снял и махнул через подоконник.
Три дня на том месте кошки землю вылизывали. И кричали безумные: «Мяу! Мяу!».
Пожалел, что не завел собаку.

* * *
(едем в такси)
Я: Почему-то, в последнее время количество становится мне безразлично…
Степан: Конечно, количество… (задумывается)
Мы молчим. Проходит некоторое время.
Я: Смотри, грузовик!
Степан (кивает): Если бы я был грузовиком… (опять задумывается). Водитель смотрит на Степана с подозрением.

* * *
Ее звали Катя. Но я называл ее – Ёё. За что был довольно часто бит ее старой бабкой с труднопроизносимым именем Грыжына Шмиткеблюдке.
У Ёё были большие базедовые глаза цвета малахита, умопомрачительные золотистые букли перемежающиеся маленькими розовыми бантиками и почти прозрачная ангельская кожа.
Одевалась она всегда в кружева и крепдешин, порхала, будто бабочка, мимо окон нашей усадьбы, а я часами мог наблюдать за ее грациозными па. Тетка моя, заставая меня у окна, говорила, что девочка ко мне неравнодушна, но рождена не для меня, приземленного.
- Ты, Федя, грубым своим естеством разрушишь ее хрупкое счастье. Такой красотой надо любоваться на расстоянии, – неустанно повторяла она.
Я соглашался и расстроенный шел за поддержкой к Степе. Он в те годы жил с отцом в покосившейся небеленой хижине, близ гаража батиного треста. Его отец был алкоголиком запойным, но механиком от бога, за что мой батя его всячески любил и привечал.
Я приходил к Степе и плакал в жилетку, а он говорил, что тетка – дура.
- А Катька тебе подходит. Вот упустишь Ёё, и жизнь у тебя не заладится. Попомни мои слова, Федька.
Я помню, Степ, я помню. Только человек предполагает, а Господь смеется последним, – Ёё умерла через год. Туберкулез. Жизнь моя, Степ, полна утрат.

* * *
Мне нравится место, где я живу. Чувствуешь себя свободно, когда не боишься наследить на полу, сломать что-нибудь, испачкать. Атмосфера свободного художника. А ночью, при свете уличных фонарей в углу тускло поблескивают пустые бутылки. Их мерцание убаюкивает меня и я засыпаю, засыпаю, проваливаюсь…

17-19 января 2002 года