Штормовая волна

             Трагедия души человеческой.

                (рассказ).

             Из цикла «Библейские галлюцинации».


                Зачумленный сон воды,
                Ржавчина волны…
                Мы – забытые следы
                Чьей-то глубины.
                Александр Блок.


                ***********

Густые сумерки сползли в море, насыщая его пеной негодования. Тучи уверенно принялись раздирать небо, залив свинцовые горизонты кровью. Одинокий альбатрос, атакованный резкими порывами ветра, заметался в пространстве. Волны вздыбились, широко вывернув свои прелести в поисках сиюминутной добычи. Воздух до неприличия насытился запахом соли и озоном. Все вокруг замерло в ожидании бури. Порочной и гордой. Инстинкт замедлил свое движение, барабанные перепонки сжались от волнения. Вот-вот треснет одинокий нерв, всплакнет обречено и захлебнется в мутной жиже. Замельтешит в адском водовороте все живое, и растерзает неугодных, и сломает им жизни. Ибо шторм и есть сама жизнь. Верховным жрецом терзает Он плоть нашу, страхами наполняя сердца беспечные. И нет пощады непокорным, и нет жалости к слабым. Судный час наступил. Резко, нелепо, трагично. Неизбежность предсмертного крика уже настигла каждого, кто попал в эти цепкие жернова стихии.
Огромные черные волны принялись обгладывать небольшую рыболовецкую шлюпку, но та отчаянно сопротивлялась. Ее затянуло под ледяное покрывало, резко отбросило наружу, оголяя израненные в схватке борта. Металлический скрежет волн и зловещий гул ветра предвещали о скорой кончине непокорной. Но она держалась, что есть силы, держалась. Ее тянуло в злобную пучину, где чудом удавалось выскакивать из объятий смертельного инстинкта. Чтобы через мгновение вновь окунуться в черные воды неопределенности. И так – до предела.
На самом дне шлюпки, обессилев от страха, сжались две небольшие человеческие фигурки. В бушлатах, джинсах и прорезиненных сапогах. Их пальцы судорожно впились в перегородки, а тела обречено прилипли к замусоленному днищу. С мольбой о пощаде закрыли они глаза и молят Всевышнего. Бессвязные отрывки душевной боли силятся взлететь в непроглядное небо, но меткие волны не дают им ни малейшего шанса на успех. И только дребезжащий крик уносит в пустоту. Пустоту забвения. Туда, откуда ответа не бывает. Мгновение, другое – и все будет кончено. Жадная пучина примет в себя молодость, утопит и растерзает. Невдалеке показал свою плотность мощный скалистый риф, безучастно затерявшийся в штормовой суматохе. Его каменное спокойствие впечатляет, особенно на фоне царящего безумия. Волны стали еще злее, терзают шлюпку без промедления, но ту словно магнитом тянет в преисподнюю. Как глупая иголка в деревенском стогу, мчится она в объятия своей судьбы. И действительно, такая участь может показаться выстраданной. Тем более, если она неизбежна.
Показался гребень высокой волны. Настоящей королевы! Эта штормовая волна вампиром впилась в непокорную шлюпку. Рывок, за ним другой, и мощный треск глухо раскалывающегося о камни дерева заглушил самодовольный хохот ветра. Лодку, словно пушинку, подбросило над жестким волнорезом, а набежавшая следом пучина вывернула внутренности. Днище затрещало, бока разлетелись в щепки. Следующий же водоворот завертел тела совсем еще молодых ребят, растерянно хлебнувших боль из котла Вселенских разочарований. Малыми пираньями набросились волны поменьше, стали подло терзать и топить. Спешно вогнали они одного из парней в небольшую расщелину, продуваемую ехидным ветром. Спина неудобно хрустнула, горло резко вскрикнуло от боли и ушло с головой под воду. Второй парень, движимый инстинктом самосохранения, судорожно вцепился в надводный выступ и, захлебываясь в быстрых водах, ритмично задрожал. Должно быть, от безумного страха, сковавшего разбитые в кровь ноги. Хотя, по-своему помог и холод, что безжалостно пронзал каждый нерв. Взмокший бушлат тяжким якорем звал на дно, где, должно быть, уже покоились правый сапог и рюкзак с продуктами. Парню хотелось взглянуть в сторону своего товарища, громко позвать его, но осипший от потрясения голос лишь прохрипел что-то далекое. Ему было очень страшно. Слишком страшно, чтобы умирать! Нет, о смерти, как таковой, он почти не думал. Гораздо хуже было потерять своего единственного друга, остаться одному, прикипев к этой безжизненной глыбе камней и медленно засыпать от переохлаждения. Тихим, беспробудным сном. Страх одинокого молчания под мерность волн все больше сковывал, но хоть как-то удерживал на плаву. Парень, что есть силы, напряг пальцы и попробовал скинуть балласт, что тяжеленным карманом обволакивал онемевшую спину. Тело не слушало, но глупая волна впилась в руку, рванула на себя и растерзала бушлат в ненасытной пучине. Мгновение, и парень, простреленный жидким холодом, попытался передвинуться левее на пару сантиметров. Туда, поближе к чернеющей в скале пустоте, бесцеремонно втянувшей друга. Жилы на шее вздулись, губы смялись зубами, а немеющие колени развернуло в противоположные стороны. Ветер без устали гнал волны и теребил безжизненный затылок, словно пытаясь поскорее спрятать в глубины улики скорого беспредела. Небо затянуло окончательно, кислорода словно и не было вовсе, а по глазам ударил соляной раствор. Парень, движимый единственным желанием, микронами перебирал каменный выступ, соскальзывал и снова впивался в него разодранными до костей фалангами. Казалось, что уже бесполезно, что друга свернуло в ледяной поток и навечно упрятало под эти зловещие скалы. Казалось, что его уже нет, и никогда больше не будет! Но руки отказывались повиноваться, они торопились вслед за угасающей надеждой, которая была той единственной и божественной  песчинкой, что не позволяла духу впасть в эту всепоглощающую жижу безумия, имя которой «Штормовая волна».

Ленька Гнус и Пашка Круглов всегда были вместе. С самого детства. Вероятно, иначе и быть не могло. Родители их жили по соседству, через два дома. Дружили, общались, по возможности помогали, пили горькую по праздникам. Рожали их тоже вместе,  в единственном на весь район роддоме. Правда, Пашку недели на две раньше. Потом они дружно ходили в ясли, в школе сидели за одной партой, влюблялись в одних и тех же девчонок. Оба хотели стать военными, как их отцы – ракетчики. Что, в принципе, и не такая уж редкость для ребятни, выросшей в приморском военном городке. С малых лет, заигрываясь в войнушки, среди полуразрушенных армейских коммуникаций и покосившихся пусковых установок, Пашка желал стать самым главным ракетчиком и обязательно сбивать самолеты, которыми грезил Ленька. Но эти детские разногласия не мешали им быть единым живым организмом, понимать с полу взгляда и поддерживать в самых противоречивых ситуациях, которыми так насыщен подростковый мир.
Жизнь в городке была относительно скрытой от всего внешнего, люди – одни и те же, все на виду, все друг друга знают. Поэтому, когда наша многострадальная независимость явилась причиной сокращения воинской части, народ в поисках работы стал дружно разъезжаться с полуострова – в Россию и даже за границу. Сейчас даже и не вспомнишь, кто же первым решил сорваться из родных мест? Но вскоре за ним последовали и другие. Кому-то повезло, остальные быстро вернулись. Те же, кто не особо торопились ехать и остатками армейского благородства старались зацепиться за работу в своем городке, были обречены на голод, нищету и отчаянное пьянство. Дети их были бледны, неухожены, постоянно болели. Забыв про отопление и горячую воду, мальчики и девочки на уроках стыдливо ежились в старенькие курточки, думали про лето и голодно ждали приезда отцов с заработков. Хуже, когда кормилец никуда не ехал, а пристраивался где-нибудь сторожем в прибрежном пансионате или электриком в ЖЭКе. Тогда пьяный мат бывшего капитана или прапорщика частенько доносился из опустошенной кухни, а расстроенная мать, рыдая и проклиная Бога, нервно курила на балконе. Вот так, постепенно, защита и гордость нашей Родины, ракетный городок, стал умирать. Людей поглотили неуверенность, безразличие, они спивались и скоро уходили в тираж. Особенно женщины! Матери, жены, боевые подруги.
О женщинах отдельный разговор. Некогда они были красивыми, интеллигентными, престижными. Еще бы, в Союзе выйти замуж за молодого лейтенанта и уехать вслед за ним на теплое побережье, тут же получить квартиру и работу по специальности действительно считалось венцом девичьего счастья. Но мир резво кувыркнулся, стал до неприличия независимым. В той самой степени, что совесть человеческая стала самым неходовым товаром и была смята в грязь безысходной черствости на радость тем немногочисленным нуворишам от партийной идеологии, что первыми успели присосаться к демократической кормушке. Их дети учились в престижных западных колледжах, насиловали сокурсниц и беззаботно тратили родительские денежки, коих, впрочем, после  удобно скупленной за доллары приватизации, становилось все больше и больше. А люди с мозгами и высшим образованием, нагнув плохо вымытые головы и вытянув вперед дрожащие от голода руки, потянулись к ним «в услужение». Их жены, некогда стройные и гордые, торговали на бесконечных рынках собственной совестью вперемешку с куриными окорочками Буша - старшего и мечтали о хоть сколько щедром любовнике. Пусть некрасивом, пусть несостоятельном в постели, но с деньгами! А таковых было очень мало, их почти не было, на всех не хватало, и, ко всему прочему, они бесцеремонно использовали маленькие женские надежды, не особо утруждая себя какими-то материальными отдачами.
Так вот, женщины, доведенные до отчаяния, невольно стали стареть и деградировать. Старые одежды без памяти, всегда бегающие взгляды и меченные мозолями руки стали действительными характеристиками теперешней «независимой» женщины, мерно хмельной и сухо кашляющей от непомерно регулярного курева. Вынужденные пасть ниже собственного представления о прожиточном минимуме, они стали чаще плакать в пустоту, но не сдались на радость доморощенному империалисту. С вечера, прижимая к холодной груди нажитых в союзном благополучии детей, они с рассветом торопились подметать, торговать, бастовать за невыплаченные зарплаты, но не сдались. Они сражались! Вот она движущая сила русского характера, которую не покорили ни татары, ни фашисты, ни «первые ласточки» свободного общества, - это наши женщины! Искренний им поклон до самой земли. Нашей земли! Их земли!
Ленькин отец вот уже четыре месяца, как трудился подсобным рабочим на постройке элитных коттеджей в Венгрии. Не так давно мать получила от него первое письмо и денежный перевод, купила на базаре немного мяса, заплатила за квартиру и приготовила сытный ужин. Вечером дом заполнился ярким светом и гостями. Пришли Пашка Круглов с матерью и тетя Лида из второго парадного. Они громко чекались бокалами, ели многочисленные салаты и голубцы, а также все вместе читали письмо отца. Он  извинялся за долгое отсутствие и невозможность позвонить. Дорого, мол. Далее следовал скудный пересказ про заграничное «все нормально» и рекомендации Пашкиному отцу о возможном приезде к нему в далекую Венгрию. Хотя, впоследствии Пашкина мать высказала свои сомнения на женском перекуре: «Этому спившемуся козлу уже ни хрена не надо. Ему теперь что Венгрия, что винный магазин напротив – все едино».
 Пашка и Ленька, месяца полтора как окончившие школу, этого уже не слышали. Они сидели на пустынном берегу, пили пиво и молча курили. Вот уже года четыре ребята, как могли, помогали родителям. Особенно в сезон. Подрабатывали грузчиками в ларьках, чинили лонжероны на пляже, за комиссионные пристраивали отдыхающих на пустые квартиры, иногда по мелочам подворовывали. Так, что плохо лежит. И вообще, лето – это единственное время, когда можно хоть что-то заработать в такой дыре, как эта. Естественно, на курортниках, коих в силу еще не загаженного цивилизацией побережья и целебного морского воздуха всегда много приезжало в эти края. Неизвестно почему, но особенно часто ехали из Москвы и Мурманска. Вероятно, первыми варягами проложили они здешние отпускные маршруты и, сполна насладившись всеми прелестями недорогого и экологически полезного отдыха, так и зачастили. Вслед за ними потянулись друзья, знакомые, друзей знакомые и просто дальние родственники. Закипела беззаботная (читай, денежная) жизнь приезжего элемента, всячески обхаживаемая кустарным сервисом, предоставляющим денежную возможность бывшим военным и их семьям хоть как-то пережить очередную неблагоустроенную зиму.
Ленька совсем недавно поступил в Симферопольский политехнический институт на физмат и увлеченно рассказывал своему другу о грядущих через пять лет перспективах молодым специалистом уехать к родственникам в Саратов. Пашка увлеченно слушал и молчал. Нет, он был искренне рад за своего названного брата, но самому ему нечем было похвастать. Он даже никуда не поступал этим летом. А зачем? Ведь ему осенью предстоял призыв в армию, а там - «учебка» и карьера военного. Пашке хотелось пойти по стопам отца-ракетчика,  который последние полгода работал охранником в местном пансионате и практически не появлялся домой трезвым.
Ребята допили свое пиво, повторно перекурили «по модной цыгарке», посмеялись над очередной Пашкиной хохмой и весело побежали купаться. Благо, в тот вечер море было по-домашнему теплым и ласковым. Волны нежно приняли в себя их горячие тела, скрытно нашептывая им о грядущих вскоре переменах, которые резко изменят их совсем уже взрослую жизнь. Но им это, похоже, не было так интересно. Они плескались, ныряли в шипящие от недовольства волны, шутя топили друг друга и ни о чем не думали. Еще бы, ведь они молоды, веселы и беззаботны! И весь мир готов рухнуть к их ногам, тысячей огней воспылать и осветить призрачный путь длиною в человеческую жизнь. Их жизнь! 

                *****
А шторм, тем временем, потихоньку стихал. Ветер уже не был таким беспощадным, волны утратили былое рвение и по инерции перепрыгивали через каменные рифы, небо, вытравив из себя грозовые тучи, заполнилось ночным спокойствием. Казалось, еще час, и первые звезды проявятся над головами. Хотя, очевидные остатки разразившейся недавно трагедии были повсюду. Это и мутный морской колор, смачно перемешавший в себе тяжесть песка, соли и побитого волнами планктона, и различные деревянные, пластмассовые и клеенчатые обрывки цивилизации, истерзанной стихией, и энергия всепоглощающего безумия, которая проникла в самые отдаленные уголки бескрайнего морского пространства. Ощущалось, что понимание конечности природных катаклизмов еще не проявилось в полной мере. Хотя, мир уже не казался таким панически обреченным. Словно единый живой механизм,  продолжал он свое мерное движение по спирали развития, отдав стихии на откуп несколько человеческих судеб, шлюпку, прибрежные пляжи и покорность морских обитателей, надежно залегших в скрытные глубины. 
Окровавленные пальцы вонзились в каменный выступ, что дало возможность использовать его как своеобразный рычаг. Ленька рывком приподнялся над водой, грудью прижался к скале и попытался вползти на поросшее водорослями плато, покатое и гладкое.  Руки больно стягивало в локтях, ноги совершенно отнялись, а вялое тело как-то неестественно горело и отказывалось повиноваться. Губы холодно тряслись, десны почернели, глаза пухли и болели. Головы, как таковой, и не было. Вернее, мыслей. Только рефлексы и судорожные движения. Координация была нарушена, небо пробежало над головой, скала мягко завибрировала. В глазах потемнело, сознание заторопилось выпасть наружу, вода поднялась до подбородка. Легкий бред опутал зрачки, плотно прикрыл свинцовыми веками. Приближался обморок. Лишь только пальцы не выпали из реальности. Больно пульсируя, они судорожно впились в безжизненный камень. Казалось, что теперь и смерть не способна их разжать. Такая глупая и несвоевременная в семнадцать лет.
Очнувшись, Ленька слегка повел головой, но она без туловища и двигаться не хотела. Хотя, его, в свою очередь, и не было вовсе. Вернее, единый нерв, все пронзавший, отказывался повиноваться. Стоило напрячься, совсем чуть-чуть, и спасительная твердость камня будет под грудью. А там, дай Бог, и удастся все тело вытянуть из этой колючей и холодной соли, что пошло въелась в самую сердцевину. Это было единственное желание, хоть как-то теплившее право на жизнь. Всего остального уже не было. Да и быть не могло. Время безжалостно охлаждало и стягивало на самое дно посмертной беспросветности.
Совсем рядом, по плечи в воде, болтался безжизненный Пашка. Своевременно подцепленный острым каменным зубом за воротник, он не имел права сгинуть в глубины, а только покачивал их, выплескивая через голову сердитость морской пены. По его бледно-умиротворенному лицу сложно было предугадать, сколько еще жизненно важных ударов теплится в этом далеком от переохлаждения и всплесков теле. Возможно, уже и нисколько. Хотя нет, так быть не должно! Не для этого Ленька, обдирая кости  и больно вминая колени, мизерными сантиметрами двигался в сторону друга, загнанного в расщелину убийственно ритмичными ударами прибоя. Ленька смутно помнил, как же ему удалось добраться к Пашке, зажатому в скальном проеме, как выволакивал его наружу, как тянул, крепко обхватив за туловище, в сторону замаячившей перед глазами возможности выбраться на поросшую водорослями скалу. Как несколько раз терял сознание, но движимый необходимостью спасти друга, удерживал себя на плаву. Иначе смерть обоим. Или оба разом, или уже все равно! Сейчас главное - подтянуться и перехватить повыше. Как на турниках в школе, где они с Ленькой частенько упражнялись от скуки. Но то была физкультура, а это скользкая и непредсказуемая глыба, подбрасываемая вверх резвостью ветра. Только вперед, только наверх! 
Прошло неизвестно сколько времени, пока пальцы не сжали в себе следующий выступ. Подлые и скучные волны не давали ни единого шанса. Они игриво барабанили по затылку, раскачивали тело и временами больно били лицом о скалу, как некстати являвшую собой не только спасительные выступы, плато, укромные гроты и подъемы, но и колючие, острые и довольно опасные для человеческой материи камни. Но эта скала была тем единственным спасением, ради которого стоило выжить. Да, стоило вдребезги разбить лодку, выпасть на камни и попасть в круговорот естественной неопределенности. В надежде на призрачность выжить.
Когда руки грузно плюхнули животом на твердую плоскость, на Ленькиных глазах проступили соленые слезы. Хотелось громко реветь, кричать от боли и страха одновременно, но тело стало до неприличия слабым и недвижимым. Сознание в очередной раз куда-то провалилось, руки по привычке больно вошли в плотность камней, а по ногам потекла теплая естественная жидкость, впервые, за последнее время, пробудив ощущение человеческого тела… 
Рассвет приближал первые солнечные лучи. Ветер стих, вода успокоилась, небо распогодилось. Гордо прошелестел альбатрос, сделал полукруг и сел на скалистую крону. Удивленно втянув голову в крылья, принялся он рассматривать каменное подножие и два бессознательных тела на нем. Словно умирающие крабы, выползли они на опутанный скользкими водорослями камень, вошли в него и слиплись с ним воедино. Сперва Ленька, с окровавленными руками и весь какой-то вздутый от перенапряжения. Чуть ниже, по щиколотку в воде, Пашка, взъерошенный и посиневший от переохлаждения. Тихо, мерно раскачивался он гладкими волнами, и каменный утес, казалось, вместе с ним. Словно небесный художник нарисовал сложную картину полюбовного единения человека и дикой природы, еще недавно казавшуюся абсолютно бессмысленной. Загорался новый день, предвещая испепелить все живое, что случайно уцелело в недавнем ночном водовороте.

                *****
Неизвестно, сколько еще в бессознательном состоянии пролежал бы Ленька, но боль въевшейся в раны морской соли и запекшее их жаркое солнце заставили рассудок вернуться на грешную землю. Вернее, на спасительный морской риф. Кожа зудела, ноги немели, руки спеклись кровью. Парень приподнял голову и почувствовал тошноту и головокружение. Живот внизу пульсировал, как сумасшедший, неприятный ком подступил к горлу, и Леньке опять стало плохо. Невыносимо плохо! Чуть перевалившись на бок, он принялся рвать. Интеллигентное море попыталось было заглушить этот естественный порыв, но тщетно. Метрах в двух неподвижно лежал Пашка, сгорая под солнцем, но без единого движения.
Через несколько часов Леньке все же удалось подтянуть друга к себе  и вместе с ним заползти в скалистый грот. Подальше от безжалостных лучей и временами заскакивающих за шиворот волн. Небесный диск зашкаливал к вечеру и Ленька спокойно заснул. Как никогда в последнее время спокойно! Только лишь ноги вздрагивали от собственной слабости, но это было ничто по сравнению с пережитым. Крепкий сон окутал его мысли и поглотил страх. Страх никогда не проснуться.

Проспав до глубокой ночи, Ленька ощутил легкое прибавление сил и жгучий голод. Не жажду, а именно голод! Ему хотелось мяса, много мяса, рыбы и креветок. И еще пива, но только чтобы сладкого. И пирог с вишнями. Не имея шансов быстро подняться, он лежал, скрутившись на левом боку, упирался коленями в узкую плотность грота и смотрел в темноту. Рядом еле слышно постанывал Пашка, но это не возбуждало эмоций в предельно чужом теле. Только глаза и голод были своими, всего остального не существовало. В груди учащенно билось сердце, ноги дрожали от холода, окровавленные пальцы совсем закоченели, а голова по-прежнему гудела и временами кружилась, но уже без тошноты.
Внезапно, всего в нескольких шагах, в расщелине над головой проявилось небольшое свечение. Ленька не думал о том, что это может быть, он просто инстинктивно принялся переворачивать голову поближе к нему, но тело безвольно отказывалось двигаться. Свет становился все ярче и теплее, но парень не был этому рад. Ощущение нереальности вперемешку с безумием проплыло перед глазами, подлые мурашки проскакали по спине и спрятались в области копчика, а мысли вдруг стали ясными и воздушными. Резкий луч врезался в лицо и подло ослепил. Невольно пытаясь спрятать глаза, Ленька потянул руку вверх и тут же слабо плюхнул обратно. Слезы радости хлынули из глаз, кубарем скатываясь по щекам и звонко падая на камни. Неведанный свет так же резко исчез, как и появился. Ничего не думая, Ленька приподнялся и пополз в его сторону. Голову разъедала мысль о божественном спасении. Неизвестный, но теплый Голос неожиданно вошел в голову парня и отчужденно прошептал:
- Ну что, Ленька, влип в историю? Теперь твой Симферополь накрылся. И ты вместе с ним.
- Ничего не накрылся, - пробормотал парень и жутко испугался. Ему показалось, что это был тот самый яркий свет, но только теперь он сиял уже в его собственной голове, и даже пытался раздразнить.
- И как тебе Турция вплавь? Что, силенок не хватило? Мал ты еще для подобных дел! И дружок твой, тоже мне, деловой, сам в карты проигрался, да еще и тебя за собой в пучину потянул. У-у-у, подонок! – не унимался голос, но стал какой-то жесткий и дребезжащий.
Замолчи, слышишь! Я не хочу тебя слышать! Никогда!– вскипел Ленька, и, что есть силы, сжал трясущиеся от боли скулы. Кровь брызнула из-под разодранных ногтей, пальцы затрещали, а кадык вздулся, как у индюка. Внезапный прилив злости вырвался изо рта, так же внезапно и растворился в темноте. Сознание покинуло Леньку, и он грузно плюхнулся на каменный выступ. Уже теряя рассудок, он вдруг ясно услышал чей-то сладкий смех и глазами поймал белый бесформенный силуэт.

До следующего вечера Ленька терял сознание еще дважды, но каждый раз, обретая его вновь, перекатывался на бок, пытался встать, ползал на коленках, жадно вгрызаясь окровавленными пальцами в каменную жесткость. Больно зудело в висках, горели кости, но инстинкт сопротивления двигал его, не давал остановиться, заставлял срастись с этой безжизненной массой. Парень четко осознавал, что грот, приютивший их с Пашкой – это не выход из сложившейся ситуации, что через некоторое время он проглотит их насовсем. Понимал и искал возможные для спасения варианты. «Ведь не для того Господь дал нам удачу обрести второе рождение, чтобы так просто сгинуть в голоде и холоде», - крутилось у парня на уме, сливаясь с неуверенностью и детской непринужденностью. Да и необъяснимо яркое свечение покоя не прибавляло.
- Что это такое было? Если человек, то где он? Если безумие, тогда почему оно исчезло? Или же это от потери сознания, от страха? От безысходности? Галлюцинация, видение, злой дух?
 «Верить – искать, найти – и не сдаваться», - всего за пару часов Ленька нашел более уютный и почти не продуваемый грот, перетянул туда Пашку, который больно стонал и тряс подбородком, изловчился поймать целую семейку крабов, которой тут же, в сыром виде, и подкрепился. В общем, четко понимая бессмысленность сложившегося положения, он старался выжить. И, что немаловажно, спасти своего друга. Тому становилось все хуже, но Ленька старался не думать об этом. Пытливо обследовав скалистый риф, парень нашел несколько крупных рыбин, глупо разбитых о камни, перетянул их «на базу» и досыта наелся. Вялая рыбная мякоть пахла сыростью, не имела вкуса, но это было хоть что-то, что могло поправить растерянные в битве со стихией силы. Жадно перерыв себе и другу карманы, Ленька нашел вымокшую пачку сигарет, дешевую зажигалку, двадцать долларов и старенькую черноморскую карту. Разложив это все в тихом и солнечном  месте, он попытался заснуть. Но мысли не позволяли этого сделать.
- Как там дома, мать как, что с нами теперь станет? И что с Пашкой? Выживет ли он? Обязательно, да! Подсохнет зажигалка – постараюсь разжечь огонь. Благо, густой мох растет повсюду, да и водоросли можно вытянуть и высушить. А сейчас нужно хорошенько отдохнуть. Чтобы спастись -  нужны силы, много сил! Эх, Пашка-друг, зачем я только тебя послушал? – впервые спокойно размышлял Ленька.
А ночью ему приснился сон: бескрайняя крымская степь, вокруг – ни души, только одинокий шакал мерзко воет за горизонтом. Молодой мустанг скоро мчит по прямой, в надежде успеть куда-то еще до темноты, вздымая под копытами выпаленную солнцем траву. Сил больше нет, но он не сбивается, он знает, что остановись – и большая серая тень проглотит тебя, завернет в свои объятия и, переварив, выплюнет на обочину. Туда, где жадная смерть уже подстерегает свою добычу, больно стонет в скучном одиночестве. И нет правды в этой реальности, но так создана природа, так создан этот мир, и было бы глупо ему в этом противоречить. Жизнь будет теплиться, пока разум не замрет, не споткнется. А там – смерть, жуткая и нелепая темнота, полный вакуум.

Прошли сутки, затем еще одни. За это время Ленька стал настоящим Робинзоном. Он собрал из плоских камней очаг, научился отлавливать в заводях рыбу, крабов, собирать мидии, водоросли. Случайно найденная у подножия скалы черепаха, средних размеров и полуразложившаяся, обладала довольно крепким панцирем, который и стал котелком. Удачно приспособив его над очагом, парень стал готовить различные бульоны, а соленая морская вода служила хорошим ингредиентом для этих целей. Пашка уже ненадолго приходил в себя, отхлебывал сытной жижи и снова проваливался в пустоту. Осмотрев его, Ленька пришел к выводу, что тот во время шторма неудачно повредил позвоночник. И сможет ли он вообще передвигаться, Ленька не знал. Но делал все возможное, чтобы спасти друга, надеялся и верил. Верил в чудо, которое может их спасти, верил, что их ищут и обязательно найдут, верил в Бога, которого не знал до этого. Он верил, и эта сила держала его в норме, не давала расклеиться полностью.
Пальцы его по-прежнему зудели, ноги непривычно дрожали, а знакомая с детства улыбка превратилась в какой-то неправдоподобный оскал. Но он пытался! Через силу, но пытался улыбаться, смеяться. Моментами он ощущал, что внутри произошли неотвратимые перемены, мир стал более сжатым и безответственным, перестал пугать, мысли раздваивались. Но самым удивительным было то, что в голове стал появляться тот самый Голос, что проявил себя после необычного свечения. Иногда он что-то подсказывал, вмешивался во внутренние процессы, спорил и возмущался. Леньке казалось, что это безумие, но он был слишком слаб, чтобы сопротивляться, да и Голос временами старался помочь. Парень так с ним свыкся, что воспринимал как нечто должное, природное. И с этим некому было спорить. Единственным живым существом на многие километры являлся Пашка, но тот лишь бредил, да и то все больше о мамке и какой-то Ленке. А жизнь текла мимо, морским течением касалась одинокого морского рифа, но не забирала с собой. И два маленьких человечка вцепились в эту глыбу – в надежде спастись, выжить. Они не имели сил противиться этому безжалостному миру, но внутренний инстинкт держал их в теле, и даже развивал, наполняя трагедию новым, не изведанным ранее смыслом.

                *****
Ленька сидел на самой вершине гордого рифа и размышлял. Под ногой лежала старенькая морская карта, а в руке бесполезно скучала отполированная временем ракушка. Глядя в пустоту, Ленька безуспешно пытался направить за горизонт поискового солнечного зайчика, скорее от безнадеги, чем с верой в результат. Ему казалось, что время остановилось, старыми часами упало на дно этой бескрайней пустоты. Солнечный полукруг слепил прямо в лицо, разжигал в душе неопределенность и беспокойство. Но тело оставалось нереально спокойным, и даже уверенным в собственной исключительности. Чувствовалась необычайная реабилитационная легкость, хотелось протянуть руки и взлететь в честное небо. Подобно бесстрашному альбатросу парить над волнами в поисках жизненного смысла, нырять в родную до боли пучину и, что намного важнее, выныривать. Пашка смотрел на глупо резвящуюся в блеске мелкую рыбешку и думал:
- Вот кому хорошо, так это им. Плавай себе вволю, резвись. Ничего не думай – только по сторонам поглядывай. А тут - никакого продолжения. Торчишь себе в этой заднице, никому не нужен. И не ищет никто! А кому это, собственно, надо? Что, впервой мы с Пашкой неделями дома не бываем? Вот то-то же! А хотелось бы, хитрой медузой – да на глубину. Чтоб никто не дергал, не разрушал в своих мыслях. Чтобы, р-раз – и все.
- А кто тебе мешает: «р-раз – и все!» - перекривил Леньку знакомый, но уже порядком надоевший Голос. Ленька обернулся, но никого не увидел, а Голос продолжил – Можешь не искать, я не попугай – на плечо не сяду!
- Кто ты, зачем надо мной смеешься? Откуда взялся? Я не хочу тебя слышать! Никогда! – сжал кулаки Ленька.
- Не переживай! Я внутри тебя, но я – не ты. Я - твой ангел-хранитель, телохранитель.  Твое внутреннее сознание охраняю. Если хочешь, я могу навсегда покинуть тебя, но это чревато последствиями. Да и тебе ли выбирать, в таком-то положении? Ты ведь без меня с ума сойдешь от одиночества! А со мной все же веселее. И полезнее. Помнишь, как я научил тебя с костром управляться, как вместе с тобой разделывал ту вонючую черепаху? Как в первый день двигал твоими ногами, как дул на твои жалкие от боли пальцы, помнишь? Так что, навсегда или как?
- Нет, не надо! Не уходи! Ты мне очень нужен!.. Только мне страшно. Страшно за себя, за свое будущее, умереть боюсь. Что мне делать?
- Ты – вершина мира, его сила! Тебе не должно быть страшно, ведь ты сам, тебя некому обидеть. Разве что, только Пашка твой. Вот дурак! Ведь это он подбил тебя на это нелепое путешествие, не правда ли? Сам подбил, сам же о скалы и разбил. Или не помнишь, как ты слезно умолял его вернуться – когда шторм только начинался? Теперь торчишь в этих камнях, Бога зовешь. Только он тебя не слышит, далеко он. А ты здесь, да еще и без креста в теле. Ведь ты же некрещеный, так ведь?
- Наверное, да. Только это не важно. Важно, что дальше будет.
- Очень даже важно! – заметно обрадовался Голос - А что дальше? Дальше – все там будем. Или ты против? Или воздержался? – злобно рассмеялся Голос. Ленька чувствовал, что за последние пару дней полностью попал в зависимость от него, и это, естественно, пугало парня, но он не мог ничего изменить. По крайней мере, ему так казалось.
- Может, я – идиот, может, уже с ума сошел? И тебя просто не существует? Стоит мне постараться – и ты исчезнешь, да? Ты – галлюцинация, ты - мой бред! А, может, я уже сам умер?
- Все в вашем мире безумие, и ты – не исключение. Это норма, общечеловеческая норма. Только люди способны разрушить себя, свое счастье, веру в настоящее, надругаться над собственной совестью. Причем, это – не всегда инстинкт самосохранения, а часто блажь, прихоть, зависть. Зависть – вот ваш бог. И вы ему поклоняетесь. И ты – такой же, как и все. Только ты здесь, а они – там. Вот и вся разница. Я не галлюцинация, я – реальность, и ты это знаешь и боишься. Нормальная животная реакция на неизведанное ранее состояние. Почувствуй себя самого, не бойся! Конечно же, ты - идиот, но это, скорее комплимент, чем оскорбление. Разве станет нормальный человек плыть в Турцию, на старой лодке, через целое море? Да еще и на ночь глядя? И ты в курсе, кто за всех постарался. Это твой Пашка! Сидел бы дома, в институт готовился, а тут дружок, со своими карточными долгами и закидонами. Или я не прав? Убей его – очисть свою совесть! Все будет нормально, я тебе обещаю! Убей, пока он слабый. Избавь его от страданий. Или ты хочешь, чтобы он тебя убил? Вам будет тесно на этом осколке холодного камня, я же знаю!.. Ты – жив, пока жив. Или уже нет, что тоже неплохо.
- Нет, никогда я так не сделаю! Это же Пашка, он мне как брат! Да я за него…
Ленька так увлекся, что даже не заметил, как наступили сумерки. Голос давно растворился в пустоте, но его громогласное эхо еще долго звенело в ушах. Голова опять разболелась, а скулы сжались. Хотелось на все плюнуть и умереть. В отчаянии парень даже выбросил свою зеркальную ракушку в воду, что так зловеще звала в себя. Мерно перебирая пальцами по ранее разведанным выступам, Ленька добрался до своего пристанища, сел на корточки и задумался. Рядом посапывал едва поправившийся за последние сутки  друг, лицо его бледно светилось в лунном свете. Оно словно предвещало недавние злые выводы о людской неблагодарности. Закурив остаток последней сигареты, Ленька заплакал:
- Может, и прав он, этот ангел, что меня уже нет. Рано или поздно это обязательно произойдет! Только что ему от меня надо? Или это и есть тот самый «свет в конце туннеля», чего все так боятся? Каждому свое наказание за грехи, мне вот – скала эта, голова больная, страх постоянный. Или все же не стоит отчаиваться, все получится? Не уверен! А Пашка - тоже молодец. Сам натворил делов – сам бы и плыл. Нет, ему захотелось меня за собой потянуть. Всегда он первый командует, а я – тоже хорош. Повелся, как пацан малолетний! Прощай институт, дом, мать прощай. А что впереди? Сволочь он редкая! Но все равно друг, лучший друг. Мне без него никак. А Голос этот, что он мне подсказывает? Убить – и все? За что, за правду? Или он действительно меня потом «отблагодарит»?

Прошло еще несколько дней, прежде чем Пашка пришел в себя и начал двигаться. Позвоночник немыслимо болел, но упертый характер и безысходная реальность стремились поскорее поднять его на ноги. Сначала – ползком, потом – на карачках. Теперь он уже ходил по пещере, хотя еще довольно медленно. Грузно наваливаясь туловищем на каменные стены, он перебрасывал ногу впереди себя и рывком переваливался через нее.  Дня два как к нему вернулась способность говорить, и он всячески пытался шутить, подкалывать своего друга. Тот практически не реагировал. Ленька уже давно облазил все самые далекие уголки рифа и теперь помогал пришедшему в сознание поскорее адаптироваться к реальности. Как ни странно, Пашку почти не расстроила сложившаяся ситуация. Даже наоборот, он видел в этом определенную романтику. Еще и говаривал, что это шанс проявить свои мужские качества. А после ехидно подмигивал и похлопывал Леньку по плечу. Того абсолютно не радовала перспектива навсегда остаться в подобном изгнании, и он заметно переживал и нервно трусил правой скулой. Пашка наиграно прекращал улыбаться, становился по стойке смирно и называл его сумасшедшим Пятницей, а себя - Робинзоном.    
  Вера в скорое возвращение отошла на второй план. Ребята поняли, что в море их никто искать не станет, да и место это, судя по всему, находилось в «мертвой точке» черноморской навигации. За все время ни одного, хоть сколько заметного, судна на горизонте не показалось. Хотя, Ленька по-прежнему часами пропадал на вершине рифа, направляя свои зеркальные послания в пустоту. Найдя приличных размеров «королевскую» ракушку, он пристраивал ее под углом к солнечному свету и мерно начинал ею трусить. Со стороны это больше походило на нервный тик, чем на азбуку Морзе, но это был шанс. Какой никакой – но шанс! Казалось, что надежда давно покинула его отчужденное сердце. Парень стал более замкнутым, неразговорчивым, практически перестал реагировать на синяки и ссадины. Даже Пашке иногда казалось, что тот далеко не в себе, но сразу же находилось с десяток шуточных оправданий для странного поведения друга.

                *****
Голодное истощение, отсутствие пресной воды и внутреннее нервное напряжение не могли не сказаться на ребятах. Тела их как-то неестественно высохли, частично ослабли конечности, кое-где проступили гнойники. Мало двигаясь и продуваясь морским муссоном, они постоянно кашляли и захлебывались непривычно влажным воздухом. Но главные изменения произошли внутри их. Если Пашка пытался обустроиться, размышлял о смысле жизни, даже начал сочинять стихи, то на Леньку жалко было смотреть: сухой, злой и полоумный вид его не раз настораживал друга. Практически без сна, он мог часами пропадать в самых труднодоступных уголках рифа, прятаться в гротах и гудеть в пустоты. Чужой Голос так же резко, как и появился, растворился, и Леньке казалось, что теперь он стал законченным одиночкой и сиротой. Единственное, что иногда выводило его из этого состояния, так это пища. В отличие от Пашки, он буквально чувствовал, где можно искать крабов, греющихся на солнышке, как выудить из каменного плена штормовую рыбу, жменями вытаскивал на поверхность мидии. Пашка, которому мало чего перепадало из добытого, не обладал подобным талантом и потому еще более огорчался поведению товарища. Но, чувствуя вину за сложившуюся ситуацию и реально понимая душевное состояние Леньки, он старался особо не расстраиваться, лишь изредка устраивая тому словесную взбучку. Ленька злобным взглядом влипал в «оговорщика», на мгновение замирал и оставлял остатки пищи. Затем куда-то опять пропадал. Пашке ничего не оставалось, как доедать, и уходить внутрь диалога с собственным мозгом. Он понимал, что друг ненавидит его, что его реальность невыносима. И нередко предпринимал шаги к сближению. Старался поддерживать его, вспоминал прикольные истории из школьной жизни, обещал выбраться из этого «чертова логова». И вправду, со стороны этот одинокий скалистый «отшельник» смахивал на большую рогатую голову, частично ушедшую под воду. А злобная энергетика, витавшая повсюду, только дополняла этот небиблейский образ.
Долго так не могло продолжаться. Взаимная неприязнь как-то вдруг переросла в ненависть. Бывшие друзья стали непомерно чужими людьми, каждый стал жить своим ритмом. Пашка то и дело срывался на крик, старался поставить несговорчивого собеседника «на место»; Ленька больше молчал и косо поглядывал в ответ. Он практически отделился, лишь изредка приходил отдохнуть. Давно перестав поддерживать очаг, ребята, с тяжелыми глазами и опаленными солнцем лицами, смотрели на него и понимали, что точка отсчета движется в обратном направлении, что каждому из них осталось не так уж и много.

К вечеру разошелся холодный ветер, одинокая чайка заметалась вдоль фарватера, появилась крупная волна. Все предвещало ночную бурю. Пашка лежал в уже слегка обжитом гроте и думал. Так, ни о чем конкретно. Какие-то воспоминания и сюжеты из приключенческих романов. Ему казалось, что мир остановился, перевернулся и направился в то первобытное состояние, в котором и был миллионы лет назад. Образ мертвого мамонта, растаскиваемого по частям, висел у Пашки перед глазами. Он уже перестал верить в спасение, убедился в невозможности самостоятельно покинуть каменный плен и казался непривычно угнетенным и безразличным. Последнее время он стал явно слабеть, меньше двигался и совсем не плавал в поисках мидий. Боль в позвоночнике практически не давала уснуть, а левый глаз стал хуже видеть.
- Вот где правда жизни – в способности быть подготовленным к смерти. Кто сможет, тому нечего бояться, тот всегда весел и жизнерадостен! И где взять столько сил, чтобы заставить себя поверить в Бога, в свою грешную избранность? И как смириться с подобной отчужденностью? – Пашка ушел в себя и даже не заметил, как на входе показался Ленька. Его глаза злобно сверкали, а на лице показалось легкое подобие улыбки. Или оскала. Подойдя к Пашке, он протянул ему сытного краба и положил в руку. Парень вздрогнул от неожиданности, посмотрел в его сторону, грустно улыбнулся и отложил рядом. Нет, это не был знак давно утраченной гордости. Просто он оказался настолько слаб, что ему вовсе не хотелось есть. Даже не взирая на голодные сутки! Мысли одна за другой терзали затылок, а настроение было ни к черту.
Ленька пристально посмотрел на друга, затем – в глухую стену, и мягко присел на импровизированное ложе, что с противоположной стороны очага.  Ему казалось, что друг не принял его искренний дар, что теперь между ними нет ничего общего. Одинокая слеза покатилась по его щеке и капнула на высушенную солнцем грудь. Ему хотелось выть от отчаяния, но вовремя понял, что жестокость раздавит его. Навсегда! В голове заторопились обрывки фраз из прошлой жизни, какие-то семейные воспоминания. Только теперь ему было не до смеха. Ленька прилег на бок и влез взглядом в Пашку. Тот засыпал, лишь изредка вздрагивая от навязчивого сквозняка. Ленька услышал давно утраченный,  до боли родной ангельский Голос:
- Ну что, убедился? Как я тебе говорил, так оно и получилось. Даже еще хуже! И подарок твой не взял, и примирение проигнорировал. Это он тебя на эти камни затянул, всегда над тобой насмехается. Да он только для этого тебя и держит! А ты, жалкий человечек, у него на побегушках был, есть и будешь! Всегда им восхищались, а на тебя плевали. И ты это прекрасно знаешь, только признаться себе в этом не хочешь! Или боишься? Нет в тебе силы, ты – медуза! Ничтожная скользкая медуза!
 Внутри пробежала дрожь и липкое ощущение второсортности. Ленька молча уставился в сторону Пашки, который посапывал и нервно дергался во сне. Подаренный краб безуспешно пытался спрятаться в покосившемся очаге, море раскалывалось от шторма, ветер выл изо всех щелей и норовил запрыгнуть к Леньке в самую душу. В необычайно ясной голове отзывался инородный Голос, который сейчас являлся самым приятным и желанным на свете! Ленька молча встал, взял в руку угловатый кусок камня и подошел к Пашке. Его лицо сонно скорчилось в прощальной улыбке, что оказалась невероятно жалостливой. Обречено вздохнув, Ленька гулко вогнал острый каменный край в горло друга. Тот встрепенулся, весь вздыбился и больно вскрикнул. Горло заклокотало, а глаза помутнели. Только Ленька уже ничего не понимал. Обезумев от страха, он ритмично кромсал Пашкино горло, лицо, грудь, руки. Уже было слишком поздно, чтобы остановиться! Кровь хлестала навзрыд, густо засыхала и въедалась в обнаженное тело экзекутора. Абсолютно себя не помня, Ленька через мгновение остановился. Перед ним лежал еще теплый, но уже мертвый друг, руки дрожали и больно пульсировали, колени стерлись до ссадин. Нервно посмотрев по сторонам, Ленька заметил виновного во всех бедах краба. Тот, как и прежде, пытался скрыться от «возмездия». Парень резко кинул в него окровавленный камень, закрыл лицо руками и заплакал. Ему казалось, что все кончено, жизни больше нет. Ее и раньше-то не было, а теперь – все! Проще самому умереть, чем видеть такое! Страх не давал покоя, вздрагивал в каждом внутреннем органе и громко пульсировал в голову. Ленька рыдал, но без малейшего звука. Словно затравленный зверь, выл он сгоревшим от злости сердцем, но звуки не торопились выскакивать наружу. Лишь безучастный ветер зловеще насмехался над людскими пороками,  пронзая тело и выхватывая душу.

Прошла ночь, прежде чем Ленька хоть как-то опомнился. Морской шторм стих, утряслись и людские страсти на небольшом каменном островке в глухом квадрате черного моря. Ленька равнодушно разглядывал Пашку. Тот, скорчившись в нелепой посмертной позе, лежал поперек грота, ногами упершись в разваленный очаг. Рядом валялся полу раздавленный злостью краб. Ленька посмотрел на эту картину, молча ухмыльнулся и пошел купаться. Вода после шторма была довольно холодной, но это было как раз то, что нужно. Он плескался и нырял, но без особого азарта. Это был далеко не тот парень, который еще недавно являлся скромным и прилежным сыном и школьником. Вскипевший на солнце и злобно глядящий в воду звереныш слабо напоминал Леньку, но это был он. Только внутри его что-то перевернулось, растворилось и замерло. Возможно, виной тому послужило крушение, или удар во время шторма о камни, или нервное помешательство. А, возможно, что достал Голос, что предательски подсказывал в «самый правильный» момент! Вдоволь наплескавшись, Ленька натаскал на «берег» мидий, принес их в злополучный грот и принялся ухаживать за своим не по возрасту спокойным другом. Помешательство рассудка было очевидным! Сняв с себя влажную одежду, парень обтер ею покойника, кое-как упер спиной в камень и принялся потчевать его мидиями. Леньке казалось,  что Пашка проголодался – потому и обиженно не разговаривал, что болен, и его надо лечить. Ему казалось, что скоро прилетит тот самый взметнувший вверх, но разбившийся о воду альбатрос, и заберет их отсюда на незнакомый ранее берег. Ленька понимал, что с другом произошло какое-то страшное событие, но какое именно, не мог себе представить. Печальный Пашка с укором смотрел на него через изуродованное лицо.
Прошло еще дней десять. Погода окончательно испортилась, шторма буйствовали каждую ночь. Парень по-прежнему ухаживал за своим другом, но не только кормил его. Сообразив, что теперь он, Ленька, главный в их компании, дискутировал с ним по поводу прежних разногласий, спорил насчет дружбы, злобно презирал Бога, бил Пашку по голове за решение плыть на ночь глядя. Тот уже ничего не возражал, только мерно разлагался. Запах умирающих тканей привлекал невесть откуда взявшихся на рифе чаек. Ленька всячески отгонял их, и даже сам пытался взлететь, но каждый раз больно бился о воду. Но ему было не до этого! Весь в синяках и ссадинах, он пытался научить Пашку заново ходить, читал вместе с ним стихи на каменных стенах, а однажды даже хотел его искупать, да «вовремя опомнился». С питанием становилось все хуже и хуже, а запах мертвой плоти возбуждал невесть откуда взявшийся аппетит. И в один предштормовой вечер, когда большие серые волны пытались добраться до заветной пещеры, Ленька не выдержал и попробовал на вкус своего друга. В кулинарном смысле! Это было ухо. Правое или левое, что, впрочем, без разницы. Пробудив в себе зловещий инстинкт, Ленька принялся пожирать все без разбору. Ему казалось, что теперь Пашка будет жить внутри него и вытравит тот самый Голос, что изредка появлялся в зудевшей голове. Запах тухлой крови пробежал по языку, смешавшись воедино с разложившейся плотью. Но это уже был инстинкт. Инстинкт мертвого духа, теплящийся в безумном теле. Леньки не было, был только падший образ, руководивший его безвременно высыхающей плотью.

                *****
Когда штормовой циклон прошел, наступила непомерная жара. Сергей Вавилов, бизнесмен из Курска, с женой и в компании сослуживцев, скучал на пляже, пил теплое пиво и думал, чем бы еще таким развлечься, чтобы не приедалось. Поступило предложение отплыть на яхте в трехдневный круиз по Черному морю. Сказано - сделано. Едва наступили сумерки, как вся шумная компания из семи человек, включая самого Вавилова, с женой и маленькой дочкой, вышли из порта Евпатории на красавце-лайнере с грозным названием «Неман» в открытое для веселья море. Команда из двух матросов и капитана, старого морского волка по прозвищу Савельич, знала эти места практически на ощупь, потому и было решено не останавливаться ни на секунду! Навигация была, что называется, на должном уровне. Вавилов много пил виски, шутил с капитаном и все порывался шутя бросить необыкновенно спокойную жену в темноту. Музыка гремела, пивные банки выбрасывались за борт, народ ликовал своему необычайно близкому единению с природой…
Проснувшись поутру, Вавилов заметил, что все спят, яхта замерла на якоре посреди бескрайней морской глади, а пиво в ящике полностью закончилось! Не желая страдать от похмельного криза, он отчаянно нырнул в морской туман и решил немного поплескаться. Но далеко отплывать от яхты было опасно, поэтому он так и наматывал вокруг нее круги. Скоро все проснулись, кто-то искупался, и все дружно принялись стряпать похмельный завтрак с остатками виски и шампанского. Через часа полтора туман рассеялся, и вдали показался одиноко торчащий из воды риф. Его рогатая корона подпиралась множеством плато, пронизывалась различными каменными подпорками и расщелинами, а фланги были щедро взлохмачены водорослями и мхом. Савельич удивленно вымолвил, что хорошо знает эти богом забытые места, и впервые видит здесь это чудо дикой природы. Тут же в морские карты была введена необходимая поправка. Уже подпитые странники решили было вплавь добраться до скалистого рифа, но потом передумали. Как говорится, вода хоть пьяного и бережет, но совсем не любит.
Вскоре катер вплотную подошел к «одинокому страннику» (как окрестила риф супруга Вавилова), несколько человек разделись и принялись прыгать в воду – навстречу новоявленной экзотике. За ними потянулись и остальные. Вскоре все, кроме капитана, боявшегося всего неизведанного и сухопутного, и маленькой девочки, Катечки Вавиловой, оказались в воде. Каждому хотелось запечатлеть памятный снимок, где-то на скалистой вершине или в обнимку с каменной расщелиной. Наши люди любят бесстрашные воспоминания, и в этом нет ничего пошлого.
Ленька, окончательно сломленный и больной, лежал на каменном полу грота и бесперебойно глядел по сторонам. Ему мерещились демоны, в клочья разрывающие сердечные микрочастицы, казалось, что разверзнутся небеса и кипящая лава ринется прямо на голову. Он слабо вздыхал и теребил пальцами давно сгнивший крабовый панцирь. Рядом сидел вспухший Пашка, без ушей, рук и с одной ногой. Запах его вони не давал покоя теперь уже и Леньке, и тот решал, как проучить своего нечистоплотного дружка. Каменный потолок переливался густым цветом, зловеще напоминавшим кровавые разводы. Леньке казалось, что бурые сгустки вот-вот начнут падать на лицо, и размышлял, как он будет от них уворачиваться. Внезапно слух прорезали какие-то непонятные голоса и звуки ныряющих в воду тел. Ленька насторожился. Даже Пашкин запах не смог перебить новых оттенков, что стремительно врывались в его устойчивый мир. Ленька резко встал, взволнованно выглянул наружу и увидел каких-то людей, что уверенно плыли к его скале. Внезапно пробудившийся страх вывернул его наизнанку. Двое суток молчавший внутренний Голос вдруг проявился в страшном крике:
- Беги, Ленька! Спасайся! Это демоны пришли забрать тебя и твоего друга! Бойся их, они тебя утопят! Лети в небо, там птицы! Беги-и-и!!!
Парень, последнее время отчаянно боявшийся утонуть, резко ойкнул, поджал руки и сорвался из грота. Последним, что ему хотелось, так это крикнуть Пашке об опасности, но слабый рык вырвался из груди и пропал в пещерной пустоте.
Вавилов увидел нечто заросшее и несуразное, но явно человеческое, что выскочило откуда-то из темноты и судорожно принялось карабкаться по отвесной скале – на самую вершину. Он и его друзья, явно шокированные подобным происшествием, резко закричали, принялись махать руками, звать изгоя обратно и испуганно выскакивать из воды. Кто на катер, кто, как сам Вавилов, на скальную плотность. Скользкие водоросли мешали ему карабкаться и постоянно сбрасывали вниз. Вавилов раньше других залез на небольшое плато, добрался до чернеющей в скале расщелины, откуда мгновение назад выскочил отступник, и отпрянул назад. Запах смерти вперемешку с неосознанной жутью вырвался наружу. Набравшись храбрости, Вавилов заглянул внутрь и увидел реалистичную картину из пиратской жизни: полуразложившийся труп человека, частично целый, но уже изъеденный, пол и потолок – все в крови, какие-то размашистые записи на стенах. Перед глазами сразу же пробежали телевизионные кадры из боевиков и фильмов ужасов, но это была реальность! Не такая чопорная, но ужасная и несправедливая. И вонь, много едкой вони! До слез в глазах, до рвоты по всему горлу! Вавилов выскочил наружу и принялся звать всех к себе.
Ленька отчаянно карабкался вверх по практически недоступной скале, ему казалось, что одно неверное движение – и он слетит вниз, в лапы к ненавистным демонам. Они были повсюду, они его окружали! Пальцы хрустели от боли и лопались на острых выступах, но Ленька боли совсем не чувствовал. Это был конец, демоны его достали! Он злобно рычал и торопился наверх. Он знал, что небеса разойдутся – и у него будет шанс вместе с птицами взмыть под облака. «Только бы не опоздать, только бы поторопиться!» - крутилось у него перед глазами, а сухой Голос орал до звона в ушных перепонках про демонов, про удачу! Но вот и она, долгожданная вершина. Ленька гордо взглянул вверх, поднял руки над головой и… полетел. Ему казалось, что небо приняло его, что крылья выросли вместо рук, что демонам его уже не достать! А потом все как-то враз хрустнуло, потемнело и провалилось в пустоту…
Катечка Вавилова стояла на палубе и с интересом разглядывала игру, в которую играли ее папа, дядя Валера и другие знакомые. Они прыгали в воду, дружно кричали, наперегонки лазили по камням. Сплошные догонялки! Они пытались поймать незнакомого и довольно странного дядю, который лез от них на самый верх. Яхта стояла под углом к вершине скалы, и когда Ленька молниеносно взлетел над вершиной, а затем с хрустом плюхнулся на острые камни у самого подножья, Катя удивленно посмотрела на широко открытые глаза того самого дяди, что так и не научился летать.
- Странно, - подумала девочка – почему он упал? Неужели ему не больно? И зачем он вообще весь измазался, вот ему дома от мамы попадет!
Девочка с интересом смотрела на распластавшегося Леньку, видела глаза без зрачков, искусанные руки, высохший живот и животный страх на измученно застывшем лице. Ей хотелось протянуть руки и поднять его на палубу, настолько он казался ей добрым и жалостливым. Катя улыбнулась, и ей показалось, что незнакомец улыбнулся ей в ответ. Она помахала ему ладошкой, как бы приглашая поиграть, и только приятный белый свет ослепил ее глаза. От неожиданности, девочка закрыла глаза и присела на корточки. Ей показалось, что липкий холод коснулся ее макушки, пробежал по волосам и застыл в голове. Чей-то добрый и ласковый Голос ей прошептал:
- Здравствуй, Катенька! Я - твой друг. Не прогоняй меня, и мы будем вместе играть! Только не говори никому обо мне, пусть это будет наша маленькая тайна, хорошо?
Девочка утвердительно кивнула головой и улыбнулась. Только улыбка эта казалась какой-то злобной и отчужденной. Вскоре яхта покидала Богом проклятые места, вместе с рифом и его мертвыми отшельниками. Никто из невольных очевидцев происшествия не захотел с этим сталкиваться, и по прибытии в Евпаторию было решено сообщить обо всем случившемся в портовую службу спасения. Настроение было паршивое, и вся дружная компания собралась вечером в прибрежном ресторанчике. Назавтра предстоял отъезд в родные края, и следовало завершить отдых на мажорной ноте. Все грустно пили водку и косились на взыгравшийся на море шторм. Только Катечка Вавилова казалась довольно веселой и временами что-то бормотала себе под нос. Папа с мамой заботливо смотрели на нее и мечтали о долгожданном первом классе. Ведь она была такой умницей и красавицей!




         Оставь меня! Но не в последний миг,
            Когда от мелких бед я ослабею.
          Оставь меня, чтоб снова ты постиг,
          Что это горе всех невзгод больнее.
          Что нет невзгод, а есть одна беда -
            Твоей любви лишиться навсегда.
                (В. Шекспир «Сонеты»,
                в переводе С. Маршака)