Учитель живописи. Главы 1-2

Глава 1

          Сегодня мне предстоит бессонная ночь, ночь непростая, если не сказать – тяжелая. Ледяному панцирю уже самое время сползти с мостовых грязными растаявшими шапками в сточные канавы, но даже по булыжнику переулков передвигаться в моих чугунных сапогах будет нелегко, - это обстоятельство – дополнительное неудобство в сегодняшнем и без того обреченном на неудачу мероприятии.
          Я спускаюсь, почти летя по спирали винтовой лестницы, с чердака, прыгаю через две ступеньки – они узкие и скользкие, на них плесень двух сотен лет и, видимо, следы моих сапог – первое за долгое время неоспоримое свидетельство присутствия здесь человека. Шершавых поручней я почти не ощущаю – руки в перчатках из грубой замши, пропитанной насквозь речной водой и маслом, весенней слякотью и ноябрьским туманом. Перчатки сшила когда-то мать, давным – давно, в те времена, когда я еще помню себя ребенком.

          (Вижу на широком круглом столе в кухне деревянные блюда, где дымятся свежие булочки, только что из печи; домашний хлеб и ароматные ломти горячего пирога с румяной хрустящей корочкой, вызывающие столь же непреодолимое, сколь и запретное желание стянуть один, тот, что поближе к краю; корзины недозрелых зеленых яблок из старого сада, моих любимых – сочных и кислых, словно лимоны; багровые, с оттенком кровавого заката, вишни в стеклянных сосудах, по стенкам которых уже течет густой сироп, такими спелыми и сочными оказались только что собранные плоды; руки матери, слабо освещенные мерцающим глазом тусклого фонаря, тихонько поскрипывающего за окном, да закоптившейся керосиновой лампой на желтой скатерти.
Эта женщина из моего детства – светлый призрак, прозрачная тень на мокром дощатом полу кухни, немое воспоминание, воплощенное в эскизах памяти…)

          Перелетев через две нижних ступени и ощутив, наконец, твердый каменный пол под ногами, я трачу не больше трех секунд на то, чтобы осмотреться – надо отметить, это с трудом удается мне в кромешной тьме – и решить, в какую сторону идти. Передо мной два пути – долгий, на северо-запад и прямой, но более опасный, на восток. Я не могу сказать, куда могут привести меня оба эти пути.
Мало того, что последние пять минут моей жизни пролетели в безумном кружении вниз вокруг оси ржавого металлического стержня, что не могло не сказаться на координации движений - вниз и влево, влево и вниз… - но в этих коридорах и с хорошей координацией не так-то просто определить направление по одному только нюху, будь он даже тоньше собачьего, или, к примеру, по сквозняку из боковых дверей и отверстий в тоннели, а тем более - доверяя ощущениям подсознательным. К последним я стараюсь не обращаться вовсе, а вот удача – мой верный спутник. Говорят, она изменяет в тот момент, когда этого меньше всего ждешь, но я предпочитаю не ждать вообще. Я верю ей.

          (Меня заточили полгода назад, наверху, в тесной чердачной комнате, где пауки и тараканы возились в своих углах, соревнуясь за право обладания этой холодной каморкой. Там было достаточно сухо и чисто, в этом надо отдать должное бывшему хозяину дома и тому, кто раньше следил за порядком в нем. Теперь же дом пустовал, летучие мыши по ночам шумно хлопали крыльями в поисках убежища под карнизом, ласточкам тоже, видимо, нравилась крыша, и они вили там гнёзда. Когда-то, вероятно, у дома висели кормушки для птиц – те до сих пор собирались в стайки у оставленных людьми стен, но покидали их, не найдя ничего напоминающего еду.
Всё это мне удавалось – или приходилось – отслеживать на слух в бесконечные часы тягучего, липкого мёда ожидания. Ожидания невозможного или просто чуда. Именно тогда ко мне впервые пришла мысль, что ожидание ради ожидания – штука бессмысленная…)

          Итак, полагаться мне не следовало ни на что, кроме здравого смысла. Но где он в этих поросших бархатной травой гранитных стенах? В этом коридоре я впервые, и мне не поможет даже ежевечернее терпеливое изучение словесного описания лабиринта на пожелтевшей бумаге старых книг.

          (Привезли меня сюда иным путем, а выбираться пришлось именно этим – и, надо признать, единственным известным мне.
Дело в том, что чердак, ставший мне домом за эти полгода, располагался достаточно высоко относительно уровня земли, вернее, от уровня того, что в этих краях зовется землей – черствая, в глубоких трещинах, морщинистая её кожа после нашествия диких по силе ливней разжижается, меняется до неузнаваемости, до отвращения. В её вязкой черной топи сгинул не один путник, наивный в своей упрямой смелости пробраться через мост к каменной дороге или обратно, от неё - в наш городок.
          Темная комнатка под крышей - наверное, одна тысячная часть общей площади этого дома-исполина, напоминающего средневековый замок какого-нибудь потомственного графа, увлекшегося оккультизмом на закате своих лет. Мне так хотелось временами вырваться из глухого пятигранника чердачной клетки, побродить по тихим залам с высокими готическими потолками(так мне их описывали), нанизывая разноцветные бусинки фантазии на нить пахнущих могильными цветами легенд; терпких, насыщенных кукольными образами сказок; причудливых переплетений сюжетных витков спирали. Мне, почти психологу, чье непревзойденное умение обыгрывать практически любые - самые сложные и запутанные - ситуации весьма высоко ценилось в определенных кругах, мне, психологу-от-Бога, было бы даже полезно оказаться на некоторое время в полном, кромешном, безмолвном одиночестве. Да об этом, признаться, мне и мечталось в мои прежние бурные, гротескные вечера…)

          Да, я впервые вдыхаю удушливый черный воздух подвалов дома-гиганта, дома-циклопа. Говорят, окна здесь маленькие и почти всегда наглухо закрыты ставнями. Единственное большое окно – где-то на южном фасаде - овальная в очертаниях, угрюмая глазница четырех метров в длину и двух с половиной – в высоту, с черным зрачком-балконом.
          А те окна, что встречались мне до сих пор – здесь, в подвальном коридоре, являлись, по сути, лазейками в соседние подземные помещения замка, ибо какие окна могут быть в подвале? Сколько их было, этих сообщающихся сосудов-подземелий, пустующих траншей, вырытых голыми руками рабов в сырой земле; какие узоры сплетали они, пересекаясь друг с другом и снова разбегаясь в разные стороны чешуйчатыми изнутри извилистыми змейками, цепляясь хвостами, образовывая тупики и случайные колодцы-выходы наружу. Вот такой колодец мне и предстояло найти.
          Хотя, теперь я понимаю: не стоило так торопиться с побегом. Кто знает, возможно эти лазейки носят не столь уж бессмысленный характер расположения. Быть может, в подземном лабиринте есть своя закономерность, моему пониманию неподвластная (в исследованных мной специальных документах об этом не упоминалось). Во всяком случае – до поры, ведь неисповедимы… А впрочем, я не верю в Его пути.

Глава 2

          (Цепь была разорвана. Меня схватили, скрутили руки бечевкой, которая жгла запястья, завязали глаза да впридачу накинули на голову холщовый мешок. Из-за него было тяжело дышать, а уж о значимости для меня потери зрительных ощущений я и не упоминаю - из трех форм чувственного познания меня всегда привлекала самая элементарная, на нее и приходилось опираться в первую очередь. Структурированные же, целостные образы-символы до сих пор даются мне тяжело.
Холодное лезвие предрассветного луча пронзило меня насквозь. Это было первое утро в моем новом «доме». Крыша пестрела прорехами, сквозь которые то и дело просачивались капли солнца. Языки беспощадного светила лизали мои веки, мешая утреннему сну, а днем беспорядочными всполохами бликов дезориентировали меня в замкнутом пространстве и сбивали с толку своим неуместным мельтешением по неровному полу чердака. Позже мне удалось справиться с этим капризным созданием природы – куски какого-то тягучего вещества, найденные в углах каморки, отлично залатали дыры в крыше…)

          Начинаю привыкать видеть в темноте. Что бы там ни было, а я уже не испытываю к своим похитителям того, что именуют ненавистью: всё же, опыт сыграл со мной злую шутку, и я, скорее по инерции, чем осознанно, ищу им оправдания. Подобные игры подсознательного часто грозят перейти во вполне осознанное понимание происходящего, но я об этом не задумываюсь – даже если, столкнувшись с теми людьми лицом к лицу в темном, облитом небесной грязью переулочке, мне не удалось бы сдержать себя, сейчас я уже ничего не в силах изменить – ни происшедшего, ни своего отношения к нему. Сейчас главное – выбраться. Наружу, к свету, хоть я и не терплю резкого осеннего солнца.

          (День за днём продолжались мои тщетные попытки обнаружить признаки потайного хода, маячившего в самых безумных кошмарах как единственная надежда на спасение – ибо ничто не могло меня утешить, даже не дававшая мне право умереть голодной смертью ежедневная доставка корзины с едой, которую словно невидимая рука ставила на гранитный подоконник окна - крохотного отверстия в низкой стене чердака.
          К слову, окошко это было надежно скрыто от посторонних глаз(и откуда им только было взяться в этой глуши?) скатом крыши, таким образом, из моей каменной глазницы невозможно было увидеть ничего, кроме черных комков земли у самого фундамента. Кто и как приносил мне еду – можно было только догадываться. Но это – последнее, о чем я задумываюсь. Вероятно, мой верный ученик не дает мне умереть голодной смертью…)

          К счастью, человек быстро привыкает к отсутствию уюта – не всякий, конечно, но исключения можно не брать в расчет. Теперь же все мысли мои поглощены сомнениями в правильности выбранного направления. Думаю, что двигаюсь на север и думаю, что вряд ли ошибаюсь.
          Передо мной – черная мрачная дыра неизвестности. Коридор утратил четкие очертания прямых углов, и теперь это просто тоннель с низкими землистыми потолками - слабым подобием арочных сводов. Тоннель заметно сузился, но дверцы все еще попадаются, чаще по левую сторону - знак того, что направление всё-таки выбрано верно.
          Но отчего здесь так светло, в этой глухой, хранящей старые тайны сводчатой утробе земли? Или все дело в свойстве моего зрения моментально привыкать к отсутствию любых источников света… Так или иначе, вышеупомянутого никоим образом не ощущалось. Да и шкала моего настроения начинала плавно подниматься от уровня «неутешительно» до отметки «терпимо».

          (Тук…
          Тук…
          Тук…
          Тук-тук --- тук-тук –-- тук-тук…
          Монотонность медленно сводила меня с ума. То и дело без особой надежды простукивая каменную стену, мои истерзанные веревкой и отвыкшие от привычного занятия руки будто напоминали мне о прежнем вольном существовании, изголодавшийся мозг требовал новых осязательных впечатлений, передавая рукам свое болезненное нетерпение, вызванное вынужденным заключением в клетке. От нечего делать мне взбрело в голову начать тренировать руки с помощью треугольной трапеции, подвешенной к стропилам на железной цепи. Странно, что раньше эта трапеция не бросалась мне в глаза – теперь, свисая с потолка, она даже раздражала. Нужно было скорее включить ее в полезную работу мускулов…)

          Очевидно, наверху снова идет дождь – прямо на моих глазах плюхнулась на пол влажная земля с потолка. Маловероятно, что даже самые крупные и сильные капли дождя способны так быстро размыть верхние слои почвы, но ливни не прекращаются вот уже неделю – способность не терять ориентировку во времени еще не утрачена мной окончательно – а поэтому, полагаю, тем отрезкам тоннеля, что были вырыты позже, грозит постепенное разрушение. Скоро сырой лабиринт частично завалит землей, и происходить этот процесс начал уже на моих глазах.

          (Крепко ухватившись за трапецию, руки позволили телу расслабиться и слегка растянуть мышцы, меня охватило странное, забытое ощущение полного контроля над своим телом, захотелось отключить сознание, и в этот момент хрустнуло что-то в вертикальной плоскости стены, той, что напротив окошка.
          На моих глазах в стене образовалась прямоугольной формы дыра, оказавшаяся ходом куда-то в зияющую неизвестность. «Дверь» почти бесшумно, с легким шуршанием, отъехала вглубь, а затем вбок, предоставив мне полную свободу действий и фантазии.
          Понятно, что во всем виновата трапеция, она – своеобразный ключ к двери. После некоторой тренировки мне стал ясен механизм открывания-закрывания, и поскольку любопытство мое, равно как и стремление вырваться из клетки, было огромным, тьма чернеющего проема постепенно поглотила меня; постепенно – ибо осторожность еще не покинула меня окончательно…)


[ Автор здесь http://www.proza.ru:8004/author.html?marusevka ]