Калач-Воронеж

Не открою Америки, если скажу, что всегда хорошо там, где нас нет. А так, как это практически не возможно - жить там, где тебя нет, приходится жить, где получится. А в мечтах, в мечтах!
Ехал я как-то на поезде "Калач-Воронеж". Доводилось ли вам когда нибудь ехать на поезде "Калач-Воронеж"? Нет?! Ну и, Слава Богу! Не поминая всуе. Так вот, еду я на поезде "Калач-Воронеж". За окном деревеньки, города мелькают - вжих-вжих-грязь-болота-вжих-вжих-грязь-болота. А глаза закрою и уже мчусь на втором ярусе скоростного экспресса "Токио-Хокайдо". Кондиционер приятно обдувает, а раскосая японочка напитки предлагает. И курить можно, не вставая с места, стряхивая пепел не на пол, как в наших поездах, а в выдвижную пепельницу. Хорошо? Да отлично просто! А почему? Да потому что меня там нет. Глаза открыл, лучше б не открывал. Стою в заплёванном тамбуре, цвета бездомной мыши. За окном станция "Большие Прыгуны" (значит где - то должны быть и Малые). Вышел на перрон. Бабы в вечных пуховых платках и калошах, пиво носят, да съедобность всякую. Купил бутылку пива. Потом подумал, решил купить ещё шесть. Торгующие тётки налетели на меня, как голубиная стая на жменю семечек, услышав, что я хочу ещё пива купить. Каждая суёт свою бутылку, уверяя, что её пиво самое свежее и самое холодное. А у других, мол, просроченное и всё такое. Но моя тётка Великой Китайской Стеной отгораживает меня от конкурентов, а вернее от конкуренток.
-Во, во, налетели, чаечки! А ну геть отселе! - кричала она, активно работая увесистым задом.
-Мотря, имей совесть! Дай и другим мало-мало заработать! - продолжали наседать тётки. Но Мотря не сдавалась, доставая из сумки тёмные колоны пивных бутылок.
-Я его не уговаривала. Человек сам подошёл. Сам попросил.
Я стоял с деньгами в руках, с видом провинившегося школьника.
-Уснул, что ли? - окликнула меня Мотря.
-Да, да! Вот деньги мать, возьми, - протянул я несколько купюр. Остальные тетки, поняв, что им тут не светит, развернулись и побежали вдоль поезда, громко выкрикивая:
-Пиво! Кому свежее пиво?! Тарань! Тарань! Пирожки с картошкой! С капустой! Пиво! Кому свежее пиво?!
Мотря из кармана фартука, поверх цигейки, выгребла мелочь.
-А может, на сдачу рыбку возьмёшь? Дед мой промышляет. Да ты не сумлевайся, добрая рыбина. На вот, глянь, - она достала из сумки рыбину размером в полруки, завёрнутую в газету. Я взял рыбу и с видом знатока похлопал ею об ладонь. После понюхал голову. Рыба пахла здорово и была не пересушена.
-Ладно, мать, в расчёте!
Используя руку, как точку опоры, а другую бутылку вместо рычага, я подце-пил пробку. Выстрелив, пробка описала дугу, звякнула об пол, и колесом фортуны закатилась под откидной столик. Пушистый шиньон пены взгромоздился над горлышком. Как передать весь объём чувств первого глотка. Наверное, это всё равно, что после пятой-шестой бутылочки, пойти выносить мусор (не знаю, правда, зачем это нужно, но всё - таки!) и застрять в лифте. Можно конечно использовать ведро, если ты один. А если нет? И когда свет в глазах тухнет, а в остановившемся лифте включается и, дернувшись, он начинает двигаться, сначала ты даже не можешь понять в каком направлении, но потом понимаешь, что в нужном. Пробежав мимо дающих советы соседей, что надо обязательно жаловаться в ЖЭК, мимо вечно недовольной, ворчащей жены (Вы знаете, что такое шампанское по-русски? Это когда муж пьёт, а жена шипит.), прямиком в совмещённый санузел и... И наступает блаженство; я бы даже сказал полная гармония чувств, желаний и возможностей. Заречась выносить мусор, в ответ услышав традиционное: - Тебе бы только зеньки залить! (Да когда же они наконец поймут, что Пиво-это мероприятие, а не зеньки залить), смахивая испарину после всего пережитого, достаёшь из холодильника запотевшую бутылку Пива...Закрыв глаза, в позе вечно-живого горниста делаешь первый глоток. (Да, моя труба никогда не будет играть отбой!)
...Я сделал первый глоток. В нос ударил густой запах гамбургской пивной. Перед тобой сто тысяч кружек разносортного пива. А на тарелке ещё шипят, пуская аппетитный жирок немецкие колбаски. Толстый хозяин подмигивает и предлагает ещё одну кружечку за счёт заведения. Ты круглый, как стоведерный аквариум. Hо отказать хозяину никак нельзя, может обидеться. Сунув верхнюю губу в белый сугроб пены, делаешь маленький глоток. Главное не торопиться, а то можно всё испортить.
Крякнув сцепкой, состав тронулся считая стыки, ту-дух ту-дух, ту-дух ту-дух. Открыл глаза. Бутылка пуста. Напротив тот же кряхтящий и громко выпускающий спёртый воздух, а попросту говоря, пердящий дед, в прохудившихся на пятках носках цвета свёклы с землёй. На второй полке пускающий пьяные слюни солдат отпускник. А за окном серой полосой, всё быстрей и быстрей: грязь перрона, торгующие тётки, разбитый, словно параличом вокзал "Больших Прыгунов", где тоже живут люди. И кому-то здесь наверняка хорошо без меня, да и без вас.
Прости страна родная, что я не патриот! Открыл ещё бутылку и пошёл в тамбур, покурить. А там уже двое стоят, за жизнь спорят. Затянулся, из бутылки глотнул и уставился в окно. Нихрена не видно. Пальцем по стеклу грязь покатал, оказалось, что за окном - ночь. В отражении на меня смотрел красный глазок собственной сигареты. Я выпустил в него клуб дыма и сделал глоток. Двое пытались приобщить меня к спору, о чём - то, спрашивая типа: - Ну, скажи, мужик! Но настроения спорить не было. Вернулся на место. Дед спал, а солдат свесив ноги, смотрел по сторонам, глазами туманного утра.
-Что, брат, тяжко?
В ответ он только мотнул головой.
-Ну, так спускайся, подлечимся маленько.
Он неуверенно сполз, сев на храпящего деда. Тот лишь поворчал и, испортив воздух, повернулся на другой бок.
-Толян, - протянул солдат руку. Я тоже представился, протягивая открытую бутылку. Толян взял её и, смотря в пол, пробурчал:
-Ну, как это. Того. За знакомство, что ли.
Бутылки цокнули круглыми боками. После второй бутылки солдат чувствовал себя уже генералом. Всё, о чём он рассказывал, я где-то уже слышал. Потом вспомнил, что тоже служил, но очень давно, в той жизни. Сразу стало скучно. Солдат, стрельнув сигарету, ушёл. Его не было с полчаса. Вернувшись, он молча полез на полку. Матрац сполз вместе с ним в проход. Сначала я забросил наверх матрац, после сопящего воина. На удивление он оказался лёгким. Открыв последнюю бутылку, откинувшись к липко - прохладной стенке плацкарта, я закрыл глаза...
Солнце огромным желтком упиралось прямо в макушку. Белоснежный песок хрустел под ногами. Пальмы отбрасывали благодатную тень. Длиноноговолособелозубопышногрудые мулатки, сводящие с ума своими бикини даже слепых, стаями ходят вокруг. Просто так, как в кино. И почему-то хочется лизнуть одну из них, как шоколад эскимо в детстве. А может и несколько раз лизнуть и, может не одну. Ты сидишь в шезлонге, в тени пальмовой ветки и лениво наблюдаешь за плавным движением мулаток и времени. Блаженная лень обволакивает тебя нежным, пушистым коконом, но вдруг... Из общей стаи отделяется одна и идёт в твою сторону. Чуть приоткрыв глаза ты смотришь, как она, сливаясь с солнцем, всё ближе и ближе подходит к тебе. Её волосы приятно щекочут лицо. Они пахнут ветром и морем. Бархат кожи, смазанной кокосовым маслом, воском тает под жаром твоих рук. Губы её приоткрыты, как два розовых лепестка, а дыханье свежо, словно весеннее утро. Задыхаясь и теряя сознание от сладости поцелуя, закрываешь глаза...
-Да закройте вы дверь, наконец!
-А вы рот!
-Дышать же не чем! Весь дым уже в вагоне!
-А вы на ближайшей станции сойдите!
-Нахал!
-Сама дура!
-Я буду жаловаться!
-Вперёд!
Очнувшись от этого крика, констатирую факт, что последняя бутылка пуста. За окном дождь пытается смыть грязь ночи. Напротив, в той же позе спит дед. На верхней полке пьяный солдат, Толян. А в проходе стоит туман дешёвых сигарет вперемешку с вонью никогда толком невымываемого туалета. Дверь в тамбур на распашку, и всё те же двое продолжают спорить о смысле бытия. И никакого тебе блин кокосового масла, бархатной кожи, белого песка и синего моря. Ну, как не напиться?! У проводницы купил бутылку водки, по цене кремлёвской звезды, и, не отходя, сорвав бескозырку пробки зубами, сделал значительный глоток.
-Эко тебя проняло, милой, - только и смогла сказать она.
-Да, мать! - бросил я, выходя в тамбур.
Закурив, я опять уставился в чёрную глазницу окна. Фонарные столбы горбатыми спицами склонились над замедляющим ход составом. Наконец сделав последнее - ту-дух и скрипнув колёсами, поезд остановился.
-А ну страдалец, дай проход! - потеснила меня проводница. Открыв дверь, подняв железо верхней ступеньки, она спустилась вниз.
-Сколько стоим?
-Пятнадцать минут. Только тебе красавец выходить не следует. А то отстанешь чего доброго.
-Не боись мать. Я только пройдусь маленько, ноги разомну.
Выбросив окурок, придерживаясь одной рукой за поручень, а в другой держа початую бутылку, я начал спускаться.
-Смотри, вниз не кувыркнись. A то после хлопот с тобой не оберёшься!
-Да всё путём!
Спрыгнув на перрон, я покрутил головой влево - вправо, но кроме меня и проводников, стоящих возле своих вагонов, не одной живой души. Вытряхнув часы из рукава свитера, я посмотрел на циферблат. Стрелки неумолимо приближались к трём часам.
-Не мудрено, что никого нет, - сказал я и сделал глоток из бутылки. Достал сигарету, закурил. Вдруг от стены вокзала отделилась тень, и сильно качаясь, пошла в мою сторону.
-Слышь, братела, курнуть оставь.
Передо мной стоял худощавый мужичонка возраста от двадцатипяти до пяти-десяти. Пузыри трико на его коленках, болтались обезвоженными верблюжьими горбами.
-Ну, так чё, курнуть оставишь?
Я протянул ему открытую пачку L&M.
-Ну, блин, кучеряво живёшь, - сказал он, отламывая фильтр сигареты. Подкуривая от моей сигареты, он нагнулся. Я услышал запах. Это был ничем невыводимый запах вокзалов. Это была смесь запахов: чесночной колбасы и жареных пирожков, давно не мытых тел и тем более плохо мытых туалетов, перегара и нечищеных зубов. От него шёл именно этот вокзальный дух. И тут он увидел бутылку у меня в руке.
-Ну, ты точно, блин, по богатому, братела. Может, угостишь, счастливого человека?
-Может. Только если скажешь...
-Чего сказать-то? Чего знаю, скажу. Ну, а коли, нет, так всё равно угости, а?
Я выбросил сигарету и сделал небольшой глоток. Мужичок жадно сглотнул, не отводя взгляда от бутылки. Он был само внимание.
-Ну, чё сказать-то, спрашивай. А то уж больно в глотке сохнет. Боюсь, вообще слипнется нахрен. И сказать ничего тебе не смогу.
-Скажи мне мужичок, от чего ты такой счастливый?
-Ну, ты братела, в натуре даёшь. Я думал ты взаправду чё дельное спросишь, а ты... ну блин даёшь! Всё по - простому, братела. Живу я, вот и счастлив. День прошёл и, слава Богу. А к завтрему, будет день, будет, о чём думать. Ну, чё, ответил я?
Он обжог пальцы и, матерясь, сплюнул на перрон. Я протянул ему бутылку.
-Ну, будьмо, братела!
Его кадык, бегал загнанным зверем по небритой шее. Вверх-вниз, вверх-вниз.
-Эй, страдалец, - услышал я голос проводницы, - Отходим уже. Давай, давай, вертайся.
Мужик допил. Довольно крякнул. Пустую бутылку выбрасывать не стал, а аккуратно положил в карман фуфайки.
-Ну ладно, братела, бывай! А будут ещё вопросы про смысл жизни, приезжай. Да побольше вопросов привози. Меня тута кожная собака знает. Спроси Витька Вокзального. Тебе любой покажет, - и он щербато улыбнувшись, попросил ещё сигарету. Я протянул ему всю пачку.
-Ну, будь здоров счастливчик, - крикнул ему я, запрыгивая на подножку набирающего ход поезда.
Спать не хотелось. Не хотелось даже на секунду закрывать глаза, боясь провалиться, вломиться, улететь опять, куда - нибудь туда, где...
Январь 2003г