Утро после тревог

Старая дверь, обитая рогожей, из дырок которой виднелось разное тряпье, тихо скрипнула. На пороге дома возникла пожилая женщина, одетая в старую искусственную
шубу, рукава которой были явно коротки.
За столом у окна, подоконник которого был заставлен рассадой, сидел такого же возраста
мужчина,  в руке его была большая эмалированная кружка с молоком, а в другой-
белый хлеб.
-Ну, как там Дуська? - спросил он.
-Наверное сегодня опоросится. - тревожно ответила женщина-
Места себе не находит, да и поела не очень. Пойду в лесхоз за опилками схожу, а то нужны будут.
На дворе розовел мартовский закат. К вечеру заколол морозец, но прогревшаяся за день утоптанная в снегу тропинка слегка проваливалась, отчего идти было не совсем уверенно, да еще большая опилочная корзина болталась на плечах.
На старой пилораме творился беспорядок. Свежие и старые бревна валялись кое-как вовсе не сложенные в штабель. На светло-желтых спилах углем были написаны, какие то цифры. Промокшие за солнечный день ольховые срезы, подсвеченные закатным солнцем, казались ярко-красными. Все вокруг пахло мокрым еще не успевшим замерзнуть  деревом и сосновыми опилками, которые горой возвышались около распиловочного цеха. Набрать корзину не представляло особого труда. Рабочий день уже давно закончился, а сторож вовсе не препятствовал выносу этих самых опилок, потому как гнили они прямо здесь, и девать их было некуда.
Корзина была не тяжелой, но обратный путь прошел трудно. То ли возраст брал свое, то ли волнение перед тревожной ночью. Надо было превозмочь одышку, которая давила грудь, ведь кроме Дуськи, которая вот-вот должна была опороситься,  у них с мужем были корова и теленок, да еще пятилетняя внучка Маша - большая  непоседа. Ее ведь надо было загнать домой, умыть, покормить и уложить спать.
За заботами и делами, как-то незаметно, наступила ночь. В кроватке, у накануне натопленной печки, посапывала внучка, рядом в полудреме, откинув седую голову на спинку кресла, у включенного без звука телевизора,  сидел муж. Тикали настенные часы, отмеряя сонное время. На освещенной тусклой лампочкой, отгороженной занавеской от комнаты, кухне, хозяйка занималась шитьем.
Дочь почему-то сегодня не приехала. Наверное, трудно ей сейчас там, в Москве, искать работу. Еще вчера обещала забрать Машу к себе. Тяжело с ней, а если заберут, так вообще  без этой разбойницы тоска. За окном стояла холодная звездная мартовская ночь. Улицы поселка были пусты и, только желтые фонари  да столбом идущий из какой-нибудь печной трубы дым  напоминал о том, что здесь живут люди. Где-то на другом конце  лениво побрехивала собака. Иголка в руках ходила все медленнее и медленнее.
Далеко за полночь. Машуня что-то бормочет, улыбаясь во сне, а телевизор давно уже показывает «снег».  Валентина Егоровна, так зовут хозяйку дома, поднялась, выключила телевизор, поправила сбившееся одеяло на кроватке; печка струила тепло и уют. Надо Дуську проведать.  Старая дочерина шуба надевалась с трудом потому как была совсем мала, но ее было не жаль, да и привыкла уже.
Дверь, едва скрипнув, неслышно закрылась, впустив  в дом облачко холодного воздуха. Маленькая, еще недавно взошедшая, длинноногая рассада на окне колыхнулась.
В небе занималась утренняя заря. Самые яркие звезды были еще видны и мерцали хрустальными каплями  на розовом фоне восточного неба. Холодный утренник предвещал хороший солнечный день.
Юрий Гаврилович спал в кресле, возле кроватки. Ему снилось, что он, наконец,  едет в дальний лес с внучкой, за грибами, на своей машине. О, это была его старинная мечта- купить машину и хоть разок покатать на ней Машу. Машенька очень смышленая и, не смотря, на свои пять годиков,  уже проворно помогает бабушке по хозяйству.  Но больше всего любит она, бегая с веселым смехом по лесу, собирать грибы, не переставая хвастать  перед дедушкой.
   
-Юра! Быстрее в хлев! Бери воду! - громко и резко прозвучал голос жены, через приоткрывшуюся дверь.
Сон мгновенно пропал. Хозяин дома, невзирая на преклонные годы, вскочил с кресла, оделся и, уже на бегу, схватил ведро теплой воды с печи.
Утреннее солнце ударило в глаза, на мгновение ослепив.
Роды у Дуськи прошли нормально, если не считать, что за жизнь, самого последнего, седьмого  поросенка пришлось побороться. Он сначала не мог дышать, но после, когда Валентина Егоровна потрясла его и  помяла в руках, ласково  приговаривая «Будешь жить! Надо жить,  малыш!», он будто спохватившись, начал жадно засасывать воздух, напоминая при этом маленького ныряльщика после долгого погружения.
Поросята лежали рядком около мамы, хорошо покушав и сопя во сне, своем первом сне в жизни. Некоторые, даже не выпустили материнский  сосок изо рта.
Поодаль от загона Дуськи тяжело вздыхая после бессонной ночи, лежала корова и только теленок удивленно таращился из своего загона на новых обитателей этого дома.
Через щель в  стенке загончика уже восхищенно блестели  глазенки Маши. Едва узнав про пополнение у Дуськи, она, накинув шубку прямо на пижаму, и впрыгнув, на лету, в валенки,  прибежала смотреть новорожденных.
Март смотрел на них через небольшое окошечко хлева ласковым солнечным глазом.
Поросята были  совсем маленькими бело-розовыми, покрытыми бархатной щетинкой; мягкие и нежные копытца напоминали лапки котят, а пятачки и ушки светились на весеннем солнце ярко-рубиновым цветом.
За стеной хлева раздавались женские голоса.
-Привет, мам! Как у вас дела?Как тут Маша?
-Все нормально.Я тебя вчера ждала.А у нас пополнение-Дуська семерых принесла.
-Ой!Пошли смотреть скорее!....

Тревожная ночь растаяла бесследно.
Март начинал новое утро.