Записки рыболова-любителя Гл. 321-325

10 января 1982 г. Давление 745-740 мм. Температура -3 градуса. Метель. Ветер западный, сильный.
Ездили со Смертиным в Валетники, ловили под Бальгой. Я поймал с десяток корюшек, сошёл судачок. Кто-то откусил окунёвую блесну.

16 января 1982 г. Давление 762 мм. Температура -8-10 градусов. Ясно. Ветер восточный, слабый.
Ездили со Смертиным, Хорюковым, Саенко, Кореньковым в Валетники на пятичасовом дизеле. Ходили под искусственный остров. Туда шли сначала час по дамбе до мыса, потом час двадцать по льду до острова - под звёздным небом при лунном свете - красота! У острова были, когда чуть забрезжило и небо на востоке посерело, уселись блеснить, но глухо. Через час перебрались за остров, там кое у кого попались судаки. В 10.40 я поймал судака на кило четыреста, но больше ни у кого из наших не клевало. В 12.45 мы со Смертиным ушли под Лысую гору, Кореньков и Саенко отправились домой, Хорюков исчез где-то за островом. В 15.00 я поймал окуня на 400 граммов и всё. Остальные наши так ничего и не поймали. Бедный Саенко сначала радовался новым валенкам, но они оказались ему тесноваты, и он ужасно измучился ещё по дороге туда, а уж обратно вообще еле до дизеля доплёлся.

23 января 1982 г. Давление 756 мм. Температура -4-3 градуса. Пасмурно, туман. Ветер южный, юго-западный, слабый.
Ездили с Захаровым и Смертиным в Лесное. Плотва почти не берёт, поймал 10 штук, глухозимье? Но окуня блеснят неплохо.

30 января 1982 г. Давление 740-730. Температура +2 градуса. Мокрый снег, дождь. Ветер юго-западный, умеренный.
Ездил в Знаменку, шёл от станции не прямо на Бальгу по дороге, а тропой через лес налево. К заливу вышел минут через пятьдесят. Видно Мамоново и толпу перед ним. Пошёл туда и уселся рядом с двумя рыбачками, сидевшими на отшибе и таскавшими корюшку, не доходя метров двести до основной массы корюшатников. Ловилось отлично. Поймал около 140 корюшек, налима граммов на 700, две камбалы и окушка. Дома сфотографировал улов в тазу, фотография получилась.

Январь 1982-го оказался по-настоящему зимним, на редкость для Калининграда. Город был завален снегом, много было морозных солнечных дней. С Митей гуляли, я его фотографировал.

6 февраля 1982 г. Давление 757-748 мм. Температура -3+2 градуса. Пасмурно, к вечеру морось и дождь. Ветер юго-западный, умеренный.
Ездил в Знаменку. До 13.00 пытался ловить судака сравнительно недалеко от берега, но безуспешно, как и у всех. В 14.00 пришёл на корюшку, поймал 20 штук, но был в неудачном месте, у других лучше. Вообще же корюшка клевала неважно.

13 февраля 1982 г. Давление 759-758. Температура +3 градуса. Густой туман. Ветер юго-восточный, слабый.
Ездили со Смертиным в Лесное. Я поймал две плотвы, он - четыре после 15.00. У всех плохо, только один с десяток крупных поймал.

20 февраля 1982 г. Давление 766-765. Температура -2-0 градусов. Переменно. Ветер переменных направлений, слабый.
Ездили со Смертиным и Захаровым в Лесное. Обстановка такая же, как и в прошлый раз. А Саша Соммер говорит, что у пионерлагеря хорошо берёт плотва.

27 февраля 1982 г.
Ездили с Лёнькой и Смертиным в компании Соммера с ТЭЦ-2 на их автобусе к пионерлагерю. С трудом выловил 18 штук (крупных) на мотыля с прикормкой в нескольких лунках. С ходу брала при подёргивании, а так - нет. Лёнька со Смертиным по столько же примерно поймали, а Соммер всего 4 штуки. В этот раз, говорят, плохо брала.

3 марта 1982 г. Давление 740-737 мм. Температура +3+5 градусов. Переменно, ясно, дождь. Ветер западный, юго-западный, к вечеру сильный.
Ездили с Опекуновым в Красное. Но тут надо об Опекунове.

322

Володя Опекунов появился у нас в кирхе осенью прошлого года. У Саенко в лаборатории была вакансия. Об этом прослышал Серёжа Лебле и порекомендовал нам "попробовать" взять Опекунова, который как раз сейчас ищет себе место. Этого Володю я помнил ещё с того времени, когда мы с Гостремом в 70-м году набирали студентов 3-го курса к нему на кафедру теоретической и экспериментальной физики. Опекунов - однокурсник знаменитой компании: Медведев, Бобарыкин, Шевчук, Зимарев, Васильев, Махоркин, Слежкин, окончившей КГУ в 1972-м году. Выделялся Опекунов из этой компании тягой к проблемам мироздания с философским уклоном и неохотным изучением собственно физики. По сему он мне казался человеком несерьёзным, даже "со сдвигом", и вскоре я его из виду потерял.
Потом, когда теоркафедра отделилась от Гострема, Опекунов закончил её и поступил в аспирантуру на философский факультет. С ним иногда поддерживал отношения Серёжа Лебле (Опекунов у него делал то ли курсовую, то ли дипломную работу) - выпивали порой вместе по случаю встречи или Серёжа ездил к нему в Переславское, где он жил с матерью, за грибами. Люда считала Опекунова ужасным болтуном, терпеть его не могла и называла за глаза "клопом-говоруном". Серёжа же утверждал, что с Опекуновым бывает иногда очень интересно поговорить.
Так или иначе, Опекунов явился как-то в кирху, куда его направил Серёжа, посоветовав обратиться ко мне. Плотненький, низенький, с залысинами, с круглыми живыми тёмными глазками Опекунов представился, сказал, что хорошо меня помнит, что теперь он ищет работу, и что сюда его направил Сергей Борисович Лебле, которого он очень уважает и считает свои учителем. Согласен он на любую деятельность, даже ящики таскать, поскольку наслышался от Лебле, что коллектив у нас здесь хороший, а если окажется, что он нам не подходит, он, мол, сам уйдёт, не будет зря место занимать.
Я спросил его, а что он умеет делать?
Володя ответил, что помимо диплома физика имеет справку об окончании аспирантуры философского факультета, а также курсов машинописи и курсов по подготовке лекторов общества "Знание", и имеет водительские права. До университета кончал техникум и работал электромехаником. Кроме того, он очень любит поговорить на разные темы, с удовольствием может проводить всякие семинары по марксизму-ленинизму или по чему там нужно, политинформации, выпускать стенгазету и всякое такое.
- Ну, а с основной специальностью-то как, с физикой? - поинтересовался я.
- Боюсь, что деквалифицировался уже, - честно признался Опекунов. - Физикой как наукой совсем не занимался. Преподавал одно время в сельской школе да ходил в моря преподавателем вечерней школы плавсостава. Но попробовать можно.
Ну, ладно. Отвёл я его к Саенко, Опекунов ему теперь всё о себе рассказал, а потом мы с Саенко попросили его подождать, поднялись к Иванову, рассказали ему о кандидате на вакансию и, пообсуждав ситуацию, решили советовать Саенке взять Опекунова к себе в лабораторию за неимением других кандидатур, дабы не потерять ставку, которую в противном случае мог забрать ИЗМИРАН.
Так Володя оказался в обсерватории на должности инженера. На работу - в кирху, а часто и в Ладушкин он ездил из Переславского на своей машине - жёлтом "Москвиче 2140", заработанном в морях, и с удовольствием развозил после работы по домам своих новых сослуживцев. Человеком он оказался сангвинического склада, очень общительным и говорливым, оправдывая навешенное ему Людой прозвище. Он, действительно, напоминал чем-то этого персонажа из "Сказки о тройке" Стругацких.
А ещё напоминал он Швейка, подчёркивая это сходство иногда и сам, начиная с пресловутого "А вот у нас в Будеёвицах", и добавляя - "как говаривал один персонаж". Он готов был рассуждать о чём угодно и по любому поводу, комментировать всё подряд и рассказывать анекдоты. Но более всего его волновали вопросы внутренней политики нашего государства. Тут он был большой дока порассуждать о фокусах нашего хозяйствования. Здесь у него и осведомлённость, и наблюдательность, и меткость проявлялись. Сказывалось и то, что, плавая, за границей побывал, видел, как в других странах живут. В суждениях же по другим вопросам ему не хватало общей культуры, чувствовалась некоторая сермяжность, да и в какой среде он общался до сих пор, особенно в последние годы, плавая по морям?
Как работник он, увы, не оправдал возлагавшихся на него Саенкою надежд по причинам недостаточной квалифицированности, безинициативности, да и просто ленивости - Володя самым натуральным образом засыпал на семинарах или за столом над научным журналом. Физика его совершенно не вдохновляла. А вот общественной деятельностью он занимался с удовольствием, куда-нибудь поехать, с кем-нибудь о чём-нибудь договориться - это всегда пожалуйста. А уж поговорить... - хлебом не корми. Сашуля его не терпела за попытки рассказывать сальные анекдоты в присутствии женщин, за что Саенко сделал ему выговор. Володя нормально его воспринял и не обиделся.
Вообще можно было подумать, что кроме как поболтать Опекунов ни на что больше не способен в смысле конкретной практической деятельности, умственной или физической. Однако одно его собственное творение, причём весьма уникальное, я видел своими глазами - это выстроенный им самим двухэтажный кирпичный гараж во дворе его дома в Переславском, причём на каждом этаже можно по две машины поставить. Вот только въезд на второй этаж Володя так и не сделал, туда можно было подняться только изнутри, и ворота на втором этаже, расположенные над воротами первого этажа производили снаружи довольно странное, загадочное даже впечатление.
Весь второй этаж у Володи превращён в склад всякого хлама, совершенно неожиданного порой свойства. Володя оказался ещё почище меня барахольщиком. Смотровая яма для машины на первом этаже ничем не прикрывалась, а верстаки были оборудованы именно рядом с ямой, так что работать на них приходилось с риском грохнуться в эту яму, сделав лишь один неосторожный шаг.
Я спросил у Володи, почему верстаки он устроил здесь, у ямы, а не у противоположной стены.
- Так машина-то обычно над ямой стоит, и мне из неё до верстаков при желании, не выходя, можно дотянуться.
Пол в гараже получился с изрядным уклоном, так что когда однажды соседские дети, играя в гараже, залезли в машину и отпустили ручной тормоз, машина покатилась, ударилась бампером о косяк, изрядно повредив как бампер, так и косяк.
Гаражом своим Володя очень гордился, особенно тем, что ничего подобного ни у кого больше нет, и что сделан он своими руками.

На рыбалку со мной Володя радостно согласился поехать, а точнее повезти меня на своей машине не столько из-за самой рыбалки, к которой он был равнодушен, а просто потому, что день был будний, а так превращался в выходной. Саенко, как и я, на такие нарушения дисциплины смотрел сквозь пальцы, зная, что эффективность работы не этим определяется.
Сидя за рулём, Володя всю дорогу развлекал меня разговорами, не прекращал их и когда мы шли по льду, и у лунок, не особенно-то наблюдая за поплавками и заботясь больше о том, чтобы как следует подкрепиться. Зато я, реагируя на поклёвки, подсекая и вытаскивая плотву, радуясь удачам и досадуя на сходы, возбудил в конце концов и его, так что, когда мы уже возвращались обратно к машине, Володя говорил:
- Ну теперь я понял, что такое азарт рыбацкий. Но мне не понравилось это чувство, неприятное какое-то, беспокоящее, ну его...
Наловили мы с ним немного - семнадцать штук на двоих, и свою долю Володя не взял, неохота возиться, мол, дома с рыбой, не знает, чего с ней делать.
(С Опекуновым же нам ещё предстоит - я надеюсь - встретиться много позже, когда он удивит меня своим писательским талантом.)

6 марта 1982 г. Давление 759-768. Температура +1-1 градус. Ясно. Ветер северо-западный, умеренный.
Ездили со Смертиным в Заливное к мысу. Ловили в трещине. Хорошо видно было, как плотва идёт на лесе, не то, что в лунке. Я поймал 43 штуки общим весом около семи килограммов, из них около десятка очень крупных, прямо лошади. На сыр поймал только пять штук, остальных на мотыля. Лучшая рыбалка с нового года. Думали, что это уже последняя в этом сезоне, однако через неделю поехали снова.

13 марта 1982 г. Давление 743-749 мм. Температура +3 градуса. Переменно. Ветер южный, юго-западный, умеренный.
Ездили со Смертиным и Лёнькой в Лесное. С утра, говорили, брала очень хорошо до десяти часов и недалеко от берега, а когда мы пришли - перестала. После шестнадцати пошли влево, там клевало получше и очень неплохо с 18 до 19.30. Я поймал 15 штук, Лёнька - 12 и Смертин - 25. Эта рыбалка, действительно, закрывала сезон зимней рыбалки 1981-82 годов.

А 15-18 марта температура воздуха была +8+9 градусов. Весна пришла окончательно.

323

В конце февраля как-то вечером звонят к нам домой, открываю - стоит молодой чернявый парень в кожаном пальто, улыбается, вроде знакомый, но сразу не могу сообразить, кто это. Но тут Сашуля подошла и сразу узнала: - Петя, здравствуй! Какими судьбами?
Тут и я вспомнил: в самом деле, это же Петя Сапожников, Сашулин алтайский как бы родственник, вроде брат четвероюродный, который нас в барнаульский аэропорт из Бийска вывозил.
Оказалось, Петя в отпуске. Разъезжает по стране. Навестил своих "корешей" - друзей по армии, одного в Ташкенте, другого где-то в России и вот теперь сюда приехал с конкретным делом - хочет купить иностранную машину. Тут я вспомнил, что там на Алтае ещё Петя всё выспрашивал у меня, можно ли в Калининграде у моряков заграничную машину купить. Я отвечал, что можно, наверное, раз на этих машинах у нас многие разъезжают, а моряки народ не шибко хозяйственный, долго машины не держат, особенно если запчастей нет. Петя заявил, что его проблема запчастей не волнует, он любую запчасть сам сделает.
И вот Петя продал свои "Жигули" и приехал в Калининград за иностранной машиной, на которой намеревался и уехать к себе на Алтай. Меня же он просил помочь такую машину найти.
- А зачем тебе заграничная машина? Чем "Жигули" плохи?
- "Жигули" неплохи, а заграничные лучше, - убеждённо ответил Петя. - Хочу вещь иметь.
Чтобы помочь Пете, я подключил к его делу Опекунова, который охотно взялся содействовать. На своём "Москвиче" он возил Петю по всем местам, где можно было наткнуться на хозяев заграничных машин - на станции техобслуживания, к морским торговым и рыбацким конторам, в автокомиссионный магазин и т.п. Но Петя очень неудачно выбрал время для осуществления своего мероприятия - зима, частные машины все практически на приколе, рыбаки их покупают, чтобы летом за город ездить, а не зимой по городу. Только один "Форд" Петя и видел, правда, как раз такой, какой ему хотелось, - полуспортивный, двухдверный, но хозяин не собирался его продавать. Так это дело у Пети и не выгорело.

Зато Петя приобрёл себе шубу и летний костюм, а главное - шикарную кассетную стереомагнитолу фирмы "Филипс". За кассетами, тогда дефицитными, мы с Петей ездили к Лещенко, и тот продал Пете с десяток кассет, содрав по 15, кажется, рублей за штуку, если не дороже, то есть завысив цену как минимум вдвое. Лещенко Пете очень не понравился, и мы даже не стали распивать с ним бутылку, которую прихватили с собой для успеха дела. Правда, Петя водку вообще не пил, да и никакое другое спиртное, и не курил. Зато кофе поглощал вёдрами, и утром, и днём, и на ночь.
На его кассеты мы переписали мои записи Высоцкого, которого Петя считал великим народным поэтом и артистом, в чём мы с ним, пожалуй, сходились. Он с гордостью показывал мне переписанные откуда-то тексты последних песен Высоцкого, преисполненных тоски предсмертной, и был очень счастлив тем, что удалось мою плёнку переписать.
А ещё мы записали на плёнку звуковое письмо-обращение с приветами к бабушкам Фене и Дусе и с пением. Хором пели все: Сашуля, я, Иринка и Митя - "Голубой вагон", ещё что-то, а мы с Митей - "Час зачатья я помню не точно", любимую Митину песню Высоцкого, которую Митя быстро выучил наизусть и распевал. Петя обещал, что обязательно прокрутит эту плёнку бабушкам.
Вечерами Петя запоем читал на кухне мои подборки Булгакова, Солженицына, самиздата и тому подобной литературы, очень его интересовавшей и волновавшей, запивая чтение кофием из большой кружки. Однажды мы с Сашулей вместе с ним засиделись на кухне допоздна, а когда ушли спать, Петя ещё оставался читать. Утром, поднявшись, чтобы идти на работу, я застал Петю всё там же на кухне.
- Ты, что, совсем не ложился, что ли? - спросил я его.
- Да нет, - ответил Петя.
- А чего встал так рано?
- Да замёрз чего-то слегка.
И тут я сообразил:
- Слушай, мы ведь тебе постелить вчера забыли! Даже не поставили раскладушку, где же ты спал?
- Да на полу.
- И чем накрывался?
- Да ничем.
- И почему нас не поднял?
- Да зачем?
- Ну, ты даёшь! Мы маху дали, а ты уж совсем как не родной, разбудить постеснялся!
- Да ничего страшного.
Когда Петя покупал себе костюм в универмаге, какой-то парень умолял продавщиц ему один такой костюм отложить, пока он ездит за деньгами, но те не соглашались, так как костюмы эти хватали. Тогда Петя уплатил за этот второй костюм, а потом ездил с этим совершенно незнакомым ему парнем на такси по городу, собирая деньги, которых у парня дома не оказалось.
Провожал я Петю на автобус в аэропорт рано утром, собирались идти пешком, так как транспорт ещё не ходил, но подвернулось такси, и мы довольно долго ждали отправления автобуса на автовокзале. И Петя говорил мне примечательные слова:
- Почему же вы, интеллигенция, которая всё знает, всё понимает, вон у тебя сколько литературы, не боретесь с безобразиями нашей жизни, за правду?
Что я мог ему сказать?
- Неясно, Петенька, как бороться, чтобы толк вышел, а не хуже бы стало. Сложный это вопрос. Ни Солженицын, вон, ни Сахаров ничего не добились. Подожди, вот Политбюро обновится всё по причине естественного износа, может, что и изменится. А снизу надеяться не на что пока.
Не удовлетворил я его, конечно. Но удивил он меня этим своим вопросом. Простой работяга, ведь, шофёр, а ишь над чем задумывается.
На прощание я просил Петю не забывать бабушек, навещать их, помогать чем попросят. Петя уверял, что это всё само собой, они ведь родные для него.
А совсем вскоре после нашего с ним расставанья - 8-го марта у бабы Дуси парализовало одну сторону, а вслед за тем и у бабы Фени отнялись ноги. Приехали сыновья её - Григорий и Николай, продали оба дома: бабы Фенин в Енисейске и бабы Дусин в Бийске. Бабу Дусю забрала к себе в Кемерово её племянница, дочка бабы Вари тётя Нина Бахарева (баба Феня говорила, что из расчёта деньги бабы Дусины от продажи дома заграбастать - на "Волгу" им не хватает, сама, мол, призналась), а бабу Феню отвёз к себе во Владимир Сашулин отец, причём на пересадках они с дядей Гришей несли её на руках.
Не стало у нас теперь турбаз на Алтае, разве что к Пете Сапожникову поехать можно. А бабушки-то наши оклемались всё-таки через некоторое время и ползали помаленьку, хотя баба Феня очень слаба стала, а баба Дуся так даже в Бийск на следующий год летом в гости ездила.

324

В феврале же вылез снова со своей диссертацией Бобарыкин. Прошёл год со времени его выступления у нас на семинаре. Бобарыкин что-то считал, переделывал работу, и вот они с Костей решили, что можно попробовать начать толкать работу снова. Пришли ко мне, оставили у меня новый вариант диссертации. Я его прочёл, дал опять нашим экспертам - Клименко, Саенко, Коренькову почитать. Прочитали, обсудили, решили: что-то он, конечно, переделал, в целом работа приняла более приличный вид, но по нашим меркам это не диссертация, масса ошибочных вещей так и осталась в работе.
Так я и сказал об этом и Коле, и Косте. Но добавил, что это моё личное мнение, с которым, правда, основные наши спецы согласны. Если же Коля и Костя хотят публичного обсуждения на семинаре, пусть Коля выступает, мы его заслушаем. Коля сказал, что подумает. Через какое-то время - неделю или две - он снова явился ко мне и стал канючить, чтобы я дал ему нечто вроде справки о том, что он диссертацию переделал, что это, мол, просьба Осипова.
Я ответил ему:
- Коля, если тебе нужен официальный отзыв лично от меня, то он будет отрицательный, я тебе уже высказал своё мнение о твоей работе. Если тебе нужен отзыв семинара - выступай на нём. А больше нам и говорить не о чем.
Коля ушёл, а в тот же день звонит мне в кирху по телефону из Москвы Осипов:
- Саша, чего ты там Бобарыкина зажал совсем, на секцию не выпускаешь?
- А если он хочет официальную рекомендацию для секции, то пусть, как положено, на семинаре у нас выступает.
- А что он - не хочет?
- Я ему предлагал, он юлит, просит от меня какую-то справку для секции.
- Ну, ладно, я ему скажу, чтобы он не кочевряжился, а выступил у вас на семинаре.
На том и расстались.
Коля, однако, судя по всему, на семинаре выступать не собирался, а как-то в марте уже опять явился ко мне в кирху и снова начал ныть о том же самом, чтобы я дал ему если не положительный отзыв, то хотя бы просто справку о том, что он диссертацию переработал по сравнению с тем, что было в прошлом году. Похоже было, что он собирался выступить в ИЗМИРАНе на секции без отзыва нашего семинара, а ссылаясь только на эту справку.
Я ответил ему категорическим отказом. Но Коля не выходил из ивановского кабинета, где я тогда сидел за расписыванием постановки задачи для большой модели.
- Ну, почему, Александр Андреевич? - ныл Коля. - Ну за что Вы так меня не любите? Ну ведь я же переделал работу, целый год как вол пахал, Ваши замечания учитывал.
Я как можно терпеливее разъяснял ему, что именно в его работе я считаю неверным, но эти мои разъяснения до него не доходили, и он продолжал бубнить всё то же самое:
- Ну почему это неверно, ведь ... - и городил какую-нибудь ахинею. Давно уже кончился рабочий день, была пятница, я устал как чёрт, так как работал в последнее время очень много, а с этим Колей сегодня ещё и накурился сверх всякой меры, голова трещала, вот прилип, репей!
- Нет, Коля, нет, нет и нет, и не уговаривай. На секцию я тебе положительного отзыва не дам, рано ещё, поработай, я же тебе всё разжевал, что исправить нужно.
- Ну, давайте, я за завтра исправлю, как Вам нужно, а послезавтра Вам снова принесу диссертацию.
- Не смеши. Речь ведь не об описках идёт, которые за день можно исправить. И к чему такая спешка, куда ты опаздываешь? Ты что, в понедельник уже на секции хочешь выступать?
- Да, собирался.
- Нет, Коля, пока. Всё. Хватит. Я тебе всё сказал, мне домой пора, я жрать хочу - не могу, и голова болит от препирательств с тобой.
Но Коля не отставал от меня до самого трамвая и всё канючил одно и то же:
- Ну, Александр Андреевич, ну что Вам стоит... Ну можно я к Вам завтра домой приеду?
- Нет, Коля, всё. До свиданья.
И трамвай увёз меня, наконец, от него.

325

Выходные я просидел дома. Сезон зимней рыбалки закончился, летней ещё не начался, лёд разломался, но не сошёл ещё полностью. Дома я составлял сборник песен Высоцкого. Прокручивал раз за разом свои магнитофонные записи и записывал текст на бумаге, потом перепечатывал его на машинке. Коля Нацвалян тоже писал тексты со своих плёнок и рукописные записи отдавал мне, а я, печатая под копирку, делал и для себя и для него машинописные экземпляры. Так у нас собралась довольно приличная подборка сотни  на полторы песен. Да ещё "Нерв" мы раздобыли на время и оттуда я перепечатывал на машинке тексты песен, которых не было у нас на плёнках.
В понедельник с утра на работе я снова погряз в описании постановки задачи, которое занимало уже несколько метров бумаги для распечаток ЭВМ. В обед пошёл, как обычно, перекусить в кафе-кондитерскую у "Спутника". Взял свой стандартный набор: стакан сметаны, пару свежих булочек, два стакана кофе с молоком "из самовара" (бачковое), встал у стойки, начал есть. И что-то показалось мне, что очень душно тут как-то, нехорошо.
И вдруг музыка какая-то зазвучала, что-то Высоцкое, и показалось мне, что я перестаю чувствовать свои ноги и вообще теряю сознание, и тут же сильное чувство страха, уж не помираю ли... С усилием оттолкнувшись от стойки, я сделал несколько шагов и оказался на улице. Мелькнула мысль: в аптеку надо, валидол взять на всякий случай, если это сердце..., хотя боли никакой я не чувствовал, просто ноги стали ватными, и я весь вспотел от испуга.
Аптека была как раз рядом, я купил валидол и положил таблетку под язык. На свежем воздухе, едва я его глубоко вздохнул, мне сразу стало заметно лучше. И я потихоньку побрёл к кирхе, но не напрямик, а по Кутузова, затем по проспекту Победы, чтобы отдышаться, успокоиться.
Погода была чудесная, солнечный мартовский день, снега уже давно и следов не осталось, сухо, тепло. Я дошёл не спеша до кирхи, поднялся к себе на третий этаж, уселся в любимое кресло за столом, закурил. И вдруг - снова! Голова закружилась, что-то зазвенело в ней, меня замутило. Может, отравился? Тогда надо домой сматываться, поближе к унитазу, и отлежаться. В трамвае я на всякий случай ещё одну таблетку валидола сунул под язык.
Сашуля была дома, я сказал ей, что что-то неважно себя чувствую, прошёл в туалет, закурил и ... опять накатила волна какой-то непонятной дурноты, слабости. Я еле добрался до кровати, лёг, дыша тяжело и порывисто. Душно. Воздуху не хватает.
- Сашуля, открой форточку, пожалуйста, - жалобным голосом попросил я.
- Да что с тобой? - встревожилась Сашуля.
- Сам не знаю. Плохо чего-то. Обмороки какие-то. Воздуху не хватает. Слабость жуткая.
- Может, скорую вызвать?
- Давай, - вяло согласился я.
Скорая приехала минут через пятнадцать. Пожилая женщина выслушала мой невнятный рассказ, измерила давление и велела медсестре сделать мне укол (что-то из сосудорасширяющих - дибазол? папаверин? - с анальгином и димедролом).
- Сейчас Вам станет легче, Вы уснёте, а завтра пойдёте в поликлинику к своему участковому врачу, и он назначит Вам лечение.
- Скажите, а что это такое со мной?
- Это Вам ваш врач скажет. Моё дело не диагнозы ставить, а первую помощь оказывать. Но могу сказать - это первый звоночек.
- Гипертония?
- Скорее всего.
- А это опасно?
- Смотря как будете относиться к болезни, реагировать на неё. Ваша реакция мне не нравится. Пугаться так нечего, успокойтесь, ничего страшного. Курите много?
- Порядочно.
- А пьёте?
- Да как сказать, в меру.
- Надо сокращать. И то, и другое.
Скорая уехала. Я заснул и проспал до утра. Утром чувствовал себя разбитым, как с похмелья. Пошёл в поликлинику, записался на приём на завтра, вернулся домой и отлёживался в дремоте весь день.
Гипертония моя была для меня не новость. Ещё осенью прошлого года, до защиты, в сентябре, когда я приезжал в Ленинград рассылать автореферат, я после одной из выпивок у Лариски почувствовал беспокоящие ощущения в области сердца. Пожаловался Лариске с Аллочкой, они попоили меня валокардином или ещё чем-то в этом роде, но ощущения не проходили, возникая то со стороны груди, то со спины, то повыше, то пониже, но определённо в области сердца. В медицинском энциклопедическом словаре я вычитал, что это боли невротического характера, сопровождают обычно гипертоническую болезнь. И тогда же я по поводу этих ощущений обратился к врачу - Нахамкиной, худенькой, веснушчатой женщине лет тридцати, заменявшей нашего участкового - Гвртишвили. Она выявила у меня повышенное давление (не помню сейчас, сколько) и поставила диагноз - гипертония с вопросом, то есть надо, мол, обследоваться. А пока прописала что-то против давления и микстуру Кватера. Я попринимал и то, и другое, а обследоваться было некогда, наличие у меня гипертонии в ранней стадии меня не пугало и не удивляло, поскольку отец давно страдал гипертонией, значит, наследственное. А потом и боли вроде бы исчезли, если не совсем, то редко беспокоили.
В этот раз я попал к Гвртишвили, тому самому грузину, помладше меня, который начал было вести маму, когда она приехала к нам в последний раз, да так и не успел ничего сделать. Гвртишвили не сказал ничего нового. Да, гипертония (давление у меня было 150 на 100 во время визита к нему), точнее, вегетососудистая дистония - нарушения сосудистой деятельности нервного происхождения, которые могут со временем перейти в устойчивые повышения давления - гипертонию. Надо меньше пить, не курить, почаще бывать на свежем воздухе, заняться спортом. Прописал мне опять же понижающие давление таблетки и порекомендовал попить регулярно настойку пустырника - и сосуды расширяет и вообще хорошо успокаивает.
Неделю, другую я принимал назначенное и в обмороки больше не норовил упасть. А тем временем подошла пора ехать в очередную командировку. В ИЗМИРАНе 30-го марта я должен был оппонировать Можаеву, тоже, как и Бобарыкин, выученик Осипова, и Осипов сам просил меня быть оппонентом у Можаева. Я согласился, поскольку работы Можаева хорошо знал. Они мне нравились и никаких сомнений в его диссертационной состоятельности у меня не было, я даже полагал, что Можаев перезрел уже и гораздо раньше мог защищаться.
Приехав в ИЗМИРАН, я узнал, что Коля Бобарыкин таки прошёл секцию как раз в тот понедельник, когда меня прихватило, и накануне которого он канючил у меня в кирхе, вымаливая непонятную справку. Председателем секции солнечно-земной физики (параллельной секции Лобачевского) был теперь не Жулин, который со всех своих постов полетел и оставался простым эсэнэсом, а Луговенко - новый в ИЗМИРАНе человек. Это и позволило Коле выйти на секцию без нашей рекомендации, а когда кто-то из зала (якобы Ситнов) спросил насчёт нашего мнения, Коля (по одним источникам сам Бобарыкин, по другим - Осипов) заявил, что он диссертацию отдавал мне на прочтение, и я якобы в целом её одобрил, хотя кое-какие замечания высказал.
Я сказал Ситнову, что ничего подобного, мы предлагали Коле выступить у нас на семинаре, он отказался, а что касается моего личного мнения, то оно резко отрицательное.
- Ну, вот, теперь поезд уже ушёл, - сказал Ситнов.
- А вы чего молчали все, или вы не специалисты по ионосферному моделированию? - накинулся я на него.
- А чего нам выступать, если вы его пропустили?
- Да не пропускали мы его!
- Надо было сообщить сюда.
- Да я и не знал наверняка, что он будет выступать. Знал, что он хочет, но думал его не выпустят без нашей рекомендации. Ну, ладно. Придётся на защите выступать. Но я попробую ещё на Осипова повлиять, может, придержит его.
(продолжение следует)