Сад времени

К вечеру, когда большая тень Безопасной Виллы полность закрыла террасу, граф Аксель покинул библиотеку и прошел по широким вычурным ступеням среди цветов времени. Граф – высокая властная фигура в черном бархатном камзоле, на котором сверкала золотая заколка для галстука, слегка прикрытая бородой в стиле короля Георга  Пятого – бесстрастно осматривал чистые хрустальные цветы, крепко зажав трость в затянутых в белые перчатки руках. На ходу он прислушивался к дрожащим, отражающимся от прозрачных лепестков звукам клавикорда, на котором графиня играла Моцарта.
Сад виллы простирался на пару сотен ярдов от террасы, спускаясь к миниатюрному озерку, через которое к беседке на дальнем берегу был переброшен белый мост. Аксель редко заглядывал так далеко. Большая часть цветов росла в небольшой ложбине прямо под террасой, где их уркрывала высокая стена, окружавшая поместье. С террасы графу поверх стены была видна лежавшая за ней равнина, огромное пустое пространство, раскинувшееся до самого горизонта, где поверхность земли как бы слегка приподнималась перед окончательным погружением в незримое. Равнина окружала дом со всех сторон, и ее однообразная пустота подчеркивала уединенность и зрелое великолепие виллы. Здесь, в саду, воздух казался чище, солнце теплее, в то время как равнина всегда была унылой и мрачной.
По своему обычаю перед началом вечерней прогулки, граф Аксель посмотрел вдаль, где горизонт был освещен заходящим солнцем, словно сцена огнями рампы. В ушах акселя журчала нежная музыка, наигрываемая женой.  Граф увидел, как из-за горизонта медленно движется передовая колонна  огромной армии. На первый взгляд ряды казались продвигающимися в строгом порядке, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что, подобно мрачной детали пейзажа Гойи, армия состояла из многочисленной толпы людей, мужчин и женщин, лишь немногие из которых были одеты в пропыленные мундиры. Все они медленно тащились вперед неорганизованным потоком. Некоторые изнемогали под тяжелыми грузами, прикрепленными к грубым ярмам на их шеях, иные бились с громоздкими деревянными повозками, их руки соскальзывали с колес, немногие брели налегке, но все двигались с одной скоростью, согнув спины, освщенные лучами заката.
Надвигавшаяся толпа была еще слишком далеко, чтобы быть ясно различимой, но даже пока Аксель отстраненно, но пристально наблюдал за ней, она заметно приблизилась – авангард огромного скопления людей, наступающего из ниоткуда. Наконец, когда дневной свет уже начал меркнуть, передний край добрался до вершины дальнего холма. Аксель покинул террасу и зашагал к цветам.
Цветы достигали высоты около шести футов, их стебли, несшие по дюжине листьев, были подобны стеклянным стержням – словно внезапно замерзшие ветви, покрытые глазурью окаменевших прожилок. Каждый стебель венчал цветок времени – непрозрачные внешние лепестки, подобно бокалу окружающие хрустальное ядро. Их бриллиантовое сверкание мерцало тысячью искр, казалось кристалл выцеживает из воздуха само движение и свет. Покачиваясь под легким ветром, цветы сияли, словно огненные стрелы.
На многих стебля уже не было цветов, но Аксель внимательно рассматривал их, снова и снова скользя по ним глазами в поисках новых бутонов. Наконец он выбрал большой цветок на ближайшем от стены стебле, снял перчатки и резким движением сорвал его.
Пока он нес цветок к террасе, тот начал искриться и растворяться, высвобождая свет, пойманный в ядре. Понемногу кристалл таял, только лепестки оставались нетронутыми, а воздух вокруг Акселя, насыш=щенный косыми лучами, смешивавшимися с угасающими отблесками солнца, становился живым и ярким.  Странным образом вечер мгновенно изменился, его пространственно-временные измерения неуловимо трансформировались.
Потемневший портик дома, очистившись от налета времен, замаячил призорачной белизной, словно внезапно вспомнившийся во сне.
Подняв голову, Аксель снова посмотрел за стену. Только самый край горизонта оставался теперь освещенным, а огромная толпа, растянувшаяся до этого на четверть пути через равнину, отступила к горизонту. Гигантское скопище людей было вдруг отброшено назад во времени и казалось теперь неподвижным.
Цветок в руке Акселя уже уменьшился до размеров стеклянного наперстка, лепестки сжались вокруг исчезающего ядра. Слабая искорка вспыхнцула в центре бутона и погасла, и Аксель ощутил, что цветок холодит руку, точно бисеринка заледеневшей росы.
Охватывая равнину обширной равниной, вокруг дома сгущались сумрки, горизонт сливался с небом. Клавикорд затих, и цветы времени, не отражавшие больше его музыку, застыли в неподвижности, будто забальзамированный лес.
Несколько секунд Аксель смотрел на них, пересчитывая оставшиеся цветки, затем обернулся и поклонился идущей с террасы жене. Ее парчовое платье мягко шуршало над декоративными каменными плитами.
- Какой прекрасный вечер, Аксель.
Она произнесла это с чувством, как будто благодарила мужа за огромную тень на лужайке и темный кристально-чистый воздух. У нее было спокойное умное лицо, волосы, чуть тронутые серебром, были схвачены на затылке украшенной драгоценными камнями заколкой. Одета графиня была в платье с большим вырезом. Аксель смотрел на нее с нежной гордостью. Он подал ей руку и они вместе спустились в сад.
- Один из самых длинных вечеров за все лето, - подтвердил Аксель, затем добавил: - Я сорвал замечательный цветок, настоящую драгоценность. Если повезет, он подарит нам несколько дней. – Он повернулся и непроизвольно посмотрел в сторону стены. – С каждым разом они, похоже, подходят все ближе.
Жена ободряюще улыбнулась ему и сжала его руку.
Они оба знали, что сад времени умирал.
Тремя вечерами позже, как он и предвидел (и все-таки раньше, чем он втайне надеялся), граф Аксель сорвал в саду времени еще один цветок.
Когда Аксель бросил последний взгляд поверх стены, приближающаяся толпа занимала всю дальнюю половину равнины, мрачным монолитом растянувшись вдоль горизонта. Акселю показалось, что он слышит шум, зловещий ропот, перемежающийся плачем и воплями, но он тут же сказал себе, что только вообразил это. К счастью, графиня сидела за клавикордом, и причудливые узоры фуги Баха плавно текли над террасой, заглушая все остальные звуки.
Между домом и  горизонтом на равнине было четыре огромных холма, вершины которых были ясно очерчены  лучами закатного солнца. Аксель обещал себе, что никогда не станет считать их, но число было слишком мало, чтобы оставаться незамеченным, особенно когда оно так четко обозначало продвижение наступавшей армии. Сейчас передний край миновал первую вершину и далеко продвинулся на пути ко второй; основная масса напирала сзади, живым ковром устилая всю равнину и заслоняя все новые полчища, непрерывно выливавшиеся из-за горизонта. То, что Аксель поначалу принял за основную группу, было не более чем незначительным передовым отрядом, одной из многих подобных человеческих рек, текущи х через равнину. Настоящий центр армии еще не появился, но исходя из оценки ее флангов, Аксель подсчитал, что, когда ядро наконец доситгнет равнины, армия будет покрывать каждый квадратный фут земли.
Аксель попытался разглядеть в толпе какие-нибудь большие машины или механизмы, но все было аморфно и нескоординировыано, как всегда. Не было видно знамен или флагов, не было копейщиков. Головы людей быди склонены, толпа напирала, не обращая внимания на небо.
Вдруг, за мгновени до того, как Аксель собрался отвернуться, передний край толпы перевалил через вершину второго холма и растекся по равнине перед ним. Акселя поразило невероятное расстояние, которое толпа покрыла, пока находилась вне поля зрения. Фигуры люде увеличились в размерах вдвое, каждая была теперь ясно различима.
Аксель быстро сошел с террасы, выбрал цветок и сорвал его. За то время, что высвобождался пойманный в цветке свет, Аксель вернулся на террасу. Когда цветок в ладонях графа усох и превратился в заемрзающую жемчужину, Аксель посмотрел на равнину и с облегчением увидел, что армия снова отступил к горизонту.
Затем он понял, что горизонт стал значительно ближе, чем раньше и что то, что он сначла принял за горизонт – это вершина первого холма.


Когда он присоединился к графине на вечсерней прогулке, он ничего не сказал ей об этом, но она видела, что скрывается за его кажущейся беззаботностью, и делала все, что могла, чтобы расеять его тревогу.
Спускаясь по ступенькам, она указала на сад времени.
- Какое великолепное зрелище, Аксель. Там еще так много цветов.
Аксель вздохнул, улыбнувшись про себя попытке жены успокоить его. Случайно вырвавшееся словечко ""еще"" выдало ее подсознательное предвидение конца. На самом деле, всего дюжина цветов осталась от многих сотен, когда-то росших  в саду, и большинство из них были чуть больше почки – лишь три или четыре раскрылись полностью.
Пока они шли вдоль озера, и платье графини шелестело над прохладным дерном, Аксель попытался решить, сорвать ли ему большие цветы первыми, или оставить их на конец. Строго говоря, лучше было бы дать маленьким цветам время вырасти и созреть, и эта выгода будет потеряна, если он сохранит, как хотел, большие цветы для последнего отпора. Однако он понимал, что это не имеет большого значения: сад должен был скоро умереть, и меньшим цветам требовалось гораздо больше,  чтобы они успели накопить свои ядрап из сжатого времени. За всю свою жизнь Аксель не заметил ни одного доказательстыва того, что цветы растут. Большие цветы всегда цвели, и ни один из бутонов не проявлял ни малейших признаков роста.
Переходя через пруд, граф и его жена посмотрели на свои оотражения в тихой черной воде. Аксель чувствовал себя спокойно и уверенно/ а равнина со вторгшейся на нее толпой казалась кошмаром, от которого он благополучно пробудился. Он положил руку на тонкую талию жены и нежно прижал женщину к плечу, неожиданно осознав, что не обнимал ее уже много лет, хотя они жили вместе, не замечая времени, и он помнил, как вчерашний, день, когда он впервые привез ее на виллу.
- Аксель, - вдруг попросила графиня с неожиданной серьезностью, - перед тем, как сад умрет… Можно я сорву последний цветок?
Понимая ее просьбу, он медленно кивнул.


В последующие вечера он один за другим срывал уцелевшие цветы, оставив для жены одинокий маленький бутон, росший прямо под террасой. Аксель выбирал цветы наугад, не пытаясь как-то отсчитывать их, срывая два или три маленьких бутона за раз, если это было необходимо. Приближающаяся орда уже прошла второй холм и двигалась к третьему – огромное человеское скопище, полностью закрывшее горизонт.  Аксель четко различал смешавшихся в кучу, идущих из последних сил людей, двигавшихся по ложбине, и иногда до него доносились звуки их голосов, перемежавшиеся гневными криками и щелканьем бичей. Деревянные повозки шатались из стороны в сторону на покосившихся колесах, их владельцы с трудом управляли ими. Насколько Аксель мог судить, ни один из членов армии не отдавал себе отчета в направлении общего движения. Скорее, Каждый слепо двигался непосредственно следом за идущим впереди, и лишь сплоченность служила общим компасом.
Без особой на то причины, Аксель надеялся, что истинный центр, находившийся далеко за горизонтом, возможно, двигается в другом направлении, и, быть может, толпа поэтому понемногу изменит курс, свернет в сторону от виллы и схлынет с равнины, подобно отливу.
В предпоследний вечер, в тот момент, когда граф сорвал цветок времени, передний край толпы перевалил через третий холм и двинулся дальше.  Ожидая графиню, Аксель печально смотрел на два оставшихся цветка, оба – маленькие бутоны, которые на следующий вечер вернут их лишь на несколько минут. Стеклянные стебли увядших цветов непоколебимо вытягивались ввысь, но весь сад утратил  свой цвет.


Следующее утро Аксель провел в тишине библиотеки, укладывая наиболее ценные рукописи в застекленные шкафы между стеллажами. Потом он медленно прошел по картинной галерее, осторожно смахивая пыль с каждого полотна, затем прибрал на своем письменном столе и запер за собой дверь. На протяжении  остального дня он занимал себя тем, что ненавязчиво помогал жене, чистившей украшения и приводившей в порядок вазы и статуи.
К вечеру, когда солнце начало скрываться за домом, они оба были усталыми и покрытыми пылью, и ни один из них ни разу не заговорил с другим. Увидев, что жена пошла в музыкальную комнату, Аксель позвал ее.
- Сегодня вечером мы сорвем цветы вместе, дорогая, - спокойно сказал он ей. – По одному для каждого из нас.
Он взглянул через стену лишь мельком. Они уже могли слышать, меньше чем в полумииле от них, щелканье бичей и звон железа – мощный монотонный шум армии, спешащей к дому.
Аксель быстро сорвал свой цветок, бутон, не больший, чем крошечный сапфир. Когда цветок нежно замерцал, шум и крики снариужи на мгновение отступили, затем вновь стали нарастать.
Не обращая внимания на шум, Аксель оглянулся на виллу, пересчитал шесть колонн портика, посмотрел на лужайку, на серебряный диск пруда, на его поверхность, отражавшую последний вечерний свет, на тени, ползущие между высокими деревьями, раскинувшимися на затвердевшим от времени дерном. Он задержал взгляд на мостике, где они с женой стояли рука об руку так много лет…
- АКСЕЛЬ!!!
Шум извне заполнял воздух, тысячами голосов беснуясь всего лишь в двадцати или тридцати ярдах. Через стену перелетел камень и рухнул среди цветов времени, сломав несколько хрупких стеблей. К Акселю, пригибаясь, бежала графиня, в то время как за стеной послышался грохот выстрелов. Затем тяжелый снаряд пронесся у них над головой и с треском влетел в одно из окон оранжереи.
- Аксель!
Он обнял ее, откинув в сторону шелковый шарф, зажатый между их телами.
- Скорее, дорогая, последний цветок! – Он провел ее по ступенькам и через сад. Обхватив тонкими пальцами стебель, она аккуратно отломила его и зажала цветок в ладонях, словно в колыбели. Шум на мгновение чуть уменьшился, и Аксель овладел своими чувствами. В чистом свете искрящегося цветка он увидел широко раскрытые глаза жены.
- Держи его, сколько сможешь, дорогая, пока не умрет последняя искра.
Они стояли вдвоем у террасы, и графиня бережно поддерживала умирающий бриллиант, а воздух словно сгущался вокруг них, когда голоса снаружи усиливались.
Толпа колотила в тяжелые железные ворота, и вся вилла вздрагивала от ударов.
Когда угас последний лучик света, графиня подняла ладони, словно выпуская невидимую птицу, затем, в последнем порыве мцужества схватила мужа за руки, и ее лучезарная улыбка сверкнула, как исчезающий цветок времени.
- О, Аксель!..
Подобно разящему мечу, на них обрушилась тьма.
Крича и ругаясь, люди шагали по остаткам  стены высотой по колно, окружавшим разрушенное поместье, волокли через них свои повозки и направлялись дальше по высохшей колее, которая когда-то была великолепной аллеей. Руины, раньше бывшие роскошной виллой, почти не прерывали течения бесконечного людского потока.
Пруд был пуст, на дне гнили упавшие деревья, а старый мост весь покрылся мхом. Среди длинной травы на лужайке пышно разрослись сорняки, застилая декоративные тропинки и раскалывая выложенные камнем площадки.
Большая часть террасы обвалилась, и основная часть толпы двигалась прямо через луг, не обращая внимания на опустошенную виллу, но один или два самых любопытных вскарабкались наверх и обшарили остов дома. Двери были сорваны с петель, а этажные перекрытия провалились вниз. Старинный клавикорд был пущен на дрова, но несколько клавиш еще лежали в пыли. Все книги в библиотеке были сброшены с полок, картины изрезаны, а позолоченные рамки в беспорядке разбросаны по полу.
Когда основное ядро армии достигло поместья, и люди растеклись по нему сплошным живым покрывалом. Толкаясь, они ковыляли по дну высохшего пруда, карабкались на террасу и двигались сквозь дом к открытым настежь дверям на северной стороне.
Только одно место противостояло бесконечной людской волне. Прямо под террасой, между стеной и разрушенным балконом были густые буйные заросли колючего кустарника, футов шести в высоту. Колючая листва образовывала непроходимое целое, и все осторожно обходили заросли, замечая беладонну, обвивающую ветви. Большинство из них было слишком занято, ища, куда бы поставить ногу среди вывернутых плит, и никто не смотрел в середину колючих зарослей, где бок о бок стояли две статуи, смотревшие вдаль со своего выгодно защищенного места. Большая из фигур была изображением бородатого мужчины в камзоле с высоким воротником, опиравшегося одной рукой на трость. Рядом с ним стояла женщина в изысканном длинном платье, со спокойным тонким лицом, на котором дождь и ветер не оставили своих следов. В левой руке она слабо сжимала простую розу, чьи изящные лепестки были так тонки, что казались почти прозрачными.
Когда солнце угасало за домом, одинокий луч света сверкнул сквозь разбитый карниз, и, пронзив розу, отразился от кольца лепестков на статуи, осветив серый камень, так что какое-то неуловимое мгновение они стали неотличимы от давно забытых живых тел оригиналов.