Дружок

Мне часто бывало тоскливо, но я никогда не думала, что по такой никчемной причине может быть так плохо. Однажды он приснился мне - он просто бежал, помахивая хвостом и волоча по пыльному двору тряпку. Проснувшись, ушла в огород и долго плакала, закрывая лицо руками, чтобы не слышали соседи.
…Мне было всего двенадцать, когда мы приехали на Кавказ. Мы – это я, мама и мой брат. А буквально через два месяца нам принесли маленького щеночка. Это была обыкновенная дворняжка, светло-коричневый кобелек – косолапенький, пузатенький, с темными мягкими ушками и недовольной мордочкой. По двору он бегал вразвалочку, как маленький медвежонок, а когда его брали под животик на руки, недовольно урчал. Назвать его Медвежонком мы не решились (слишком не собачье это имя) и назвали обычно - Дружком.
Дружок, как и любой ребенок, рос просто стремительно – мы и оглянуться не успели, как пузатенький ворчун превратился в ладного, сбитого пса. Теперь наш Дружок уже не урчал, а заливался, даже захлебывался лаем с утро до ночи. Он бегал по двору, загнув колечком напружиненный хвост, и искал «врага». Стоило чирикнуть на ветке воробью или засмеяться детям на улице, как Дружок мчался к нарушителям, поднимая такой лай, что соседские собаки считали делом чести присоединиться к нему.
Постепенно мы к этому привыкли и уже не выскакивали каждый раз на улицу и не бежали к калитке – кстати, весьма пострадавшей от усердия нашей собаки: каждый раз, когда кто-нибудь пытался войти во двор, Дружок с диким воплем бросался на нее и, подпрыгивая, пытался вцепиться зубами в почтовый ящик. В результате пришлось прибегнуть к драконовским мерам и обить часть калитки железом. Сейчас, размышляя, откуда в нем было столько ярости, я склоняюсь к мысли, что не последнюю роль в этом сыграли наши развлечения.
Обычно если мне хотелось поиграть, я выходила во двор, находила Дружка (он грыз кость, чесался, лазил в палисаднике или просто валялся на солнышке) и, внимательно глядя ему прямо в глаза, выдерживала паузу, а потом неожиданно касалась его лапы и резко отдергивала руку. Дружок успевал только рыкнуть и клацнуть в воздухе зубами. Это его раззадоривало – он настораживался, скашивал свои хитрые глаза в сторону, делая вид, что совсем забыл обо мне. Я повторяла маневр – как правило, он опять промахивался. Тут Дружочек мой не выдерживал и с громким лаем вскакивал. Я с визгом носилась по двору, а он пытался в шутку куснуть меня за пятку. Но вот в какой-то момент я резко останавливалась и с криком: «Ага! Попался!» в свою очередь бросалась на Дружка. Тот пускался наутек. Особенно интересной игра получалась, если был какой-нибудь трофей (например, старая кость), который преследователь должен был отнять, сразу превратившись в беглеца. Мы хохотали до упаду и бегали, пока оба не выдыхались. Пусть вас не смущает это «хохотали» по отношению к Дружку: он действительно улыбался, свесив набок розовый язык, а его лукавые глаза становились совершенно бешеными и счастливыми.
Была у нас и еще одна игра – «в тряпку». Я выпрашивала у мамы какую-нибудь старую тряпку и, помахивая ею на недоступной для Дружка высоте, равнодушно ходила по двору. Дружок бродил за мной по пятам. Сначала он терпеливо ждал, потом, отчаявшись, начинал повизгивать. Я была непреклонна. Тогда Дружок припадал к земле и вдруг неожиданно, словно развернувшаяся пружина, высоко подпрыгивал. Здесь он обычно не промахивался, и тряпка оказывалась у него в зубах. Победно задрав хвост, Дружок волок ее в другой конец двора, а я с громкими стенаниями следовала за ним. Там он ложился (причем иногда на саму тряпку, что значительно усложняло мою задачу) и, придерживая добычу лапой, начинал ее теребить. Я садилась рядом на корточки.
- Дружо-о-очек, - говорила я ласково.
Он бросал на меня умный взгляд и начинал урчать.
- Дру-у-уженька, - слащаво продолжала я.
Урчание усиливалось, тряпку теребили еще сильнее.
- Радость моя, солнышко… - В это время я осторожненько тянула руку к тряпке.
Не выдержав такого вероломства, Дружок вскакивал, чтобы отбежать от меня. Вот тут-то надо было улучить момент, когда его хватка ослабевала, и изо всей силы рвануть тряпку к себе. С помощью этого неожиданного и отчаянного маневра иногда удавалось завладеть тряпкой, но чаще в результате мы оба держали ее с разных концов. Я тянула к себе, дергала из стороны в сторону – Дружок рычал, упирался и, приседая на задние лапы, ехал за мной по земле, пытался перехватить тряпку повыше. Бывало, отчаявшись и пользуясь преимуществами роста и веса, я поднимала тряпку довольно высоко и начинала кружиться, но Дружок, намертво вцепившись в нее зубами, размахивая в воздухе лапами и хвостом, все равно не отпускал трофей.
В общем, наш пес прошел суровую школу жизни. Из-за агрессивности мы не выпускали его на улицу, а однажды даже попытались посадить на цепь. Что тут началось! Он смотрел на нас печальными глазами, целый день жалобно выл, выводя такие страдальчески тонкие рулады, что сердце сжималось. Ночью серенада продолжилась. Мама вставала за ночь раз десять, выглядывала в окно и разговаривала с Дружком, сначала называя его «моим бедненьким» и «зайчиком», а к утру «бессовестной собакой», «паршивцем» и «гаденышем». Ничего не помогло. Промучившись таким образом еще три ночи, мы навсегда отказались от идеи посадить Дружка на цепь.
Проявив в юности такие качества, как нетерпимость и упрямство, к более зрелому возрасту наш пес обнаружил вдобавок хитрость, коварство и отсутствие всякого уважения к хозяевам. Периодически убегая из дома (он легко перемахивал через полутораметровый забор из острых кольев), Дружок редко возвращался без добычи. Однажды он добыл где-то килограмма три наисвежайшего сливочного масла – оно было аккуратно завернуто в несколько слоев пергаментной бумаги. Справедливо полагая, что Дружок просто обязан поделиться с хозяевами, я попыталась отнять добычу.
- Р-р-р, - не согласился Дружок.
- Две трети, - предложила я.
- Р-р-р, - не сомневался Дружок.
- Ты же не съешь столько! – попыталась я вразумить вконец разболтавшуюся собаку и протянула руку к маслу.
- Р-рав! – Дружок поволок масло по пыльному двору, на ходу разрывая обертку.
- Жадина…
Так три килограмма масла были вываляны в пыли съедены неблагодарной прожорливой собакой.
Однако на этом разбойничанье Дружка не закончилось. Как-то мама купила два «Сникерса». Все время, пока она возилась с приготовлением чая, Дружок неотступно следил за ней с порога кухни умильными глазами.
- Собакам сладкое вредно, - сказала мама.
Дружок, соглашаясь, обреченно опустил голову. Удовлетворенная покорностью строптивой собаки и несколько торжествуя (не забылось еще сливочное масло), мама потеряла бдительность и, уходя из кухни в дом с чашкой чая и одним из «Сникерсов», забыла затворить дверь. Вернувшись через некоторое время, она обнаружила, что второй батончик исчез! В палисаднике мелькнул дружковский хвост, мама бросилась следом:
- Ах ты разбойник!
Но Дружок уже во все лопатки улепетывал к будке. На все дальнейшие мамины уговоры из будки доносилось только чавканье.
Когда Дружку исполнилось восемь лет, его мордочка совсем поседела, но в общем наш пес оставался таким же подвижным, сильным и… наглым. Почему наглым? Да потому, что издевался над нами как мог. В то время я еще очень любила фильмы ужасов. Во время самого фильма я ничуть не боялась и даже смеялась, когда все закрывали глаза от страха. Но после… Как только наступала ночь, во двор меня вытащить было просто невозможно. Представьте себе: все уже спят, мне захотелось в туалет. Будить маму стыдно, терпеть уже не могу. Я осторожно открываю дверь, выхожу на порог (дверь держу открытой) и начинаю тихонько и проникновенно звать Дружка:
- Дружочек, Друженька…
Тишина.
Я еще проникновеннее и чуть погромче:
- Дружок…
Тишина. Когда становится совсем невмочь, я набираю в легкие воздуха и, будто бросаясь в омут, с бешено стучащим сердцем бегу к туалету. «Наверное, смылся погулять», - думаю о Дружке. И каковы же мои удивление и негодование, когда, возвращаясь из туалета и почти поборов страх, вижу на пороге как ни в чем не бывало небрежно помахивающего хвостом Дружочка!
- Ах ты!.. – На большее я уже просто не способна.
По собачьим меркам Дружок прожил недолго, и всему виной его бесшабашность. Чем старше он становился, тем чаще убегал. А когда уже не мог перепрыгнуть через забор, прогрыз в нем дыру. Убегая, возвращался только утром, а то и через несколько дней.
Однажды Дружок прибежал с веревкой на шее, конец которой волочился за ним. Вот на этот конец мама и наступила, чтобы поймать задыхающуюся, но не дающуюся в руки собаку. Ох мы и намучились: веревка была затянута очень туго, так что просунуть нож или ножницы, чтобы ее перерезать, было практически невозможно. Дружок скулил, мотал головой, потом начал хрипеть. Мама, перепугавшись, побежала за подмогой. Общими усилиями мы наконец перерезали веревку лезвием.
Но и это предупреждение не остановило нашего пса – он продолжал убегать, находя все новые и новые лазейки взамен «испорченных» нами. Дружок стал бояться грома. Как только собиралась гроза, он начинал беспокойно метаться по двору. А при первом же раскате грома, припадая к земле и прижимая уши, вовсю мчался на кухню или даже в дом (что вообще было для него табу), забивался в угол и мелко-мелко дрожал. Мы улыбались:
- Дурашка! Чего боишься?
А мама даже высказала предположение:
- Наверное, в прошлой жизни он был великим грешником. Говорят, что все грешники боятся грозы.
«Грешник» смотрел на нас преданными глазами: мол, говорите что хотите, только на улицу не выгоняйте. Чего греха таить - выгоняли. Особенно нетерпима была я – прости меня, Дружок.
Закончилось все неожиданно. Он в очередной раз убежал, но не вернулся ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Иногда по вечерам я звала его, как обычно, - быстро, скороговоркой:
- Дружок, Дружок, Дружок!
Еще через месяц от инфаркта умер наш сосед. А через год мы случайно узнали, что он убил нашего Дружка. Застрелил. О мертвых нельзя говорить плохо – и я стараюсь простить его. Но однажды я увидела во сне Дружка – он бежал ко мне, помахивая хвостом, волоча по пыльному двору тряпку. И от боли перехватило дыхание.