Питер в лесах. Начало романа. Обновляется

Замысел этого романа вынашивался долго. Здесь пока представлено только самое начало, но я надеюсь, что Вам удасться увидеть и прочесть его целиком. Очень важны Ваши отзывы. Жду.

Не давай ничего мне на память,
Знаю я, как память коротка.
А. Ахматова.

Вещь эта посвящается всем тем, кто узнает себя. И тем, кто не узнает тоже. Я люблю этот безумный город в лесах.

часть первая.
Я поднимаю тяжеленные жалюзи присыпанных тенями век – это называется пробуждением. Хочется схватить опустыневшими губами хоть маленький клочок воздуха, но мгновенно – с человеческой точки зрения, и через миллиарды лет – с моей, ко мне приходит понимание, что рот мой заварен, запечатан, замурован и открыть его не представляется возможным. Остаётся дышать воспалённым, саднящим носом, слизистая которого устала устраивать мне бунты кровотечением. Внутри запеклась жжёным сахаром вчерашняя кровь – последствия week-end-марафона. Но я это не понимаю, я это чувствую.
Тело остывшим омлетом размазано по мягкой поверхности. Рыбьим взглядом смотрю на чью-то ослепительно-белую и удивительно длинную руку, протянувшуюся с востока на запад через тёмный, прохладный водоём сбитых простыней. Эта странная рука, по которой от локтевого сгиба текут зелёные ручейки вен, прозрачные под тонкой кожей, завершается небольшой пухловатой кистью, каждый палец которой словно бы опломбирован перстнем. Тысячу с лишним лет я трачу на созерцание этой руки из перебродившего теста и понимаю, видимо, это – моя рука. Отлично, похоже, я являюсь счастливой обладательницей, по крайней мере, одной конечности.
Если мне ещё немного повезёт, я смогу приподняться на скрипучих шарнирах локтей и увидеть окружающий меня мир, если, конечно, он есть. Две попытки кончаются неудачно – я с покорным вздохом падаю обратно в безмятежную толщу влажных простыней, но они не знают моего упорства и стойкости – вот я упираюсь коротко стриженным затылком в какую-то поверхность, видимо стену и прилагаю все усилия, чтобы удержать хотя бы раскалённую планету головы в горизонтальном положении. По затылку бежит сладкая волна щекочущих насекомых – это единственное приятное, что осталось от вчерашнего speed-a. Я люблю этих милых букашек, которых не видит никто кроме меня, больше всего на свете. Пусть через чёрную блестящую ленту магнитной карты или через затейливый рисунок стильного флаера  ляжет тонкая, изящная, обворожительная дорога. Дорога к другому миру, к лёгкости тела, к исполнению желаний, к той сказке, в которой захочется быть, к Счастью, которым можно обладать. Это узкая белая тропинка к моим милым насекомым, щекочущим затылок, если быстрым движением скользнуть от истоков шеи вверх, через ежиный лес затылка, к пульсирующей мокрой макушке. Скользнуть, а затем прижаться к ледяным четырёхугольным панелям кафеля в клубном туалете. Букашки узнали меня и обрадовались. Я тоже.
Что такое биологические часы, я уже забыла, поэтому попыталась применить своё шестое, седьмое и восьмое чувства, что бы понять, какое сейчас время года. Судя по трупно-серому свету, бесстыже заливавшему кулёчки углов и мелкий цветник никогда небывших цветов на обоях, там, в мире за перепонками стен, лежал снег и была не то зима, не то осень.
Вдруг картинка перед моими глазами странно покачнулась, ракурс того, что я видела, изменился, а измученную щель рта накрыло что-то мягкое, горячее и сухое, как пляжный песок. Мне показалось, что лицо, голову и всё тело моё какая-то чудовищно жестокая сила засыпает целым КАМАЗом этого самого раскалённого, пляжного песка.
Это не песчаная буря, это кто-то сильный сгрёб моё тело в охапку и мучительно прижимался к моему рту пересохшими руслами губ. В пустыне мозга унылой змеёй ползла мысль: кто он? И кто он мне?
Перезагрузка. Просто проблемы с оперативной памятью.
…
С трудом продираюсь через кордоны сугробов у обочины… Чёрт дери эту зиму! Хотя именно зима допускает полное отсутствие мыслей, что необыкновенно ценно, потому что каждая беспризорная мысль, явившаяся в резную шкатулку головы, производит впечатление  жестяной банки из-под пива, падающей в шахту метро. Закоулки извилин – тёмные туннели с кишками проводов, жилами размазанных по круглым стенам в первозданной темноте…А я так привыкла к радужным фракталам ласкового сознания, по которым можно нестись с безумной скоростью, хочешь – вперёд, а хочешь – назад. Сладко…
Но вот последний горный перевал над паребриком я преодолела. Ха, я иду в школу! Дошла.
Сижу в герметичном четырёхугольнике с вымороженными окнами, а сознание извивается виноградными усами по стене изящного мадридского дома… Кто-то парит прямо в среднее ухо чушь о тенденциях развития современного театра – убила бы гада! Чёрт. Да это же я уже минут десять стираю Маусу и мирно дремлющему народу в аудитории, что-то о современном приложении классических систем, их синтезе и симбиозе. М-дя…А ленивые яблоки глаз в это время совершают великий переход по пустыне – караваном с тюками товаров, в клубах благовоний и опиума движутся по периметру четырёхугольной жёлтой Сахары. Сонные верблюжьи пятаки лиц, барханы стильных сумок, стопки книг – руины древних городов…
Стоило добраться до моего любимого среднего учебного заведения, чтобы прийти в себя. Да и покурить с одноклассниками в перерыве, забравшись на последнюю площадку лестницы во флигеле. Тянуть тонкую коричневую сигарету, длинную и узкую – как сухожилие, тянуть её, словно в этом сосредоточена сущность мира. Да, я пришла в школу покурить. Глупо? Может быть. Белый то же самое сказал. Но он просто завидует. Ему-то надо лежать на тахте и ждать вечера. Ну, или можно в 526-ой раз проводить себе цветовой тест Люшера, выясняя, что «Ваш организм сильно утомлён. Попробуйте повторить тестирование несколько  позже, после небольшого отдыха». Можно ещё пялиться на разноцветные фракталы в заставке… Но как то, что видишь на  мониторе убого, по сравнению со сказочными путешествиями по чудесным трёхмерным туннелям, созданным твоим собственным сознанием! Как скудны краски… А может быть, Белый просто лежит на ковре с пустым взглядом в потолок, на животе у него бубликом свернулась рыжая Дудка, и он бесчувственной рукой шарит в шерсти её загривка, словно потеряв что-то в детской песочнице.
Всё, с меня хватит. Вот досижу лекцию и свалю. Руки плохо слушаются, да и …пошло оно всё! Задолбали эти взгляды существ, называющих себя людьми, а на самом деле больше похожих на гуманоидов. Хрен с вами. Где-то над моим затылком:
- Кришна! Добралась до родных Пенатов! Ты чего такая?
Поворачиваюсь. Это просто не день Бэкхэма…
- День. Да. Да ну!
Голос, который влажными ящерками рук будущего педофила лезет прямо в мои погашенные светильники рассудка. Чего хочет?
- Кришночка! Ну! Есть манюсенькое дельце! Покалякаем?
Вот и всегда есть у него какое-то мерзкое «дельце», а меня от одного слова этого тошнит.
- Ну вот, дельце у меня, значит. Не, не дельце – так. Для тебя – и вообще, фигня. Мне бы пакетик…
- Чего пакетик? Чаю, што ли?
- Ну, шутница! Зелёного, дунуть.
- Дунуть? Может, лучше шарик воздушный? Дунешь.
- Кришна, ладно тебе стебаца. Я серьёзно.
- Я тоже. А вообще, окстись, я же тебе не наркоманка, какая-нить. Я же не понимаю, чего ты от меня хочешь. И вообще.
- Бля, ну тебе же не сложно. Не в службу, а в дружбу. Да и самой, ну какой никакой, а ништячок. Ты ж знаешь, как я тебя обожаю. Ну, Кри!
- С ума сошёл? Я, по-твоему, зеленщик? Я похожа на торговку укропом?
Всё. Если сейчас меня не спасёт чудесное сошествие на меня божественной благодати, я просто ёбнусь. Хрен ли я пришла? Говорил же Белый!
- Кришка, я тебе вечерком звякну, может, будет у тебя вдохновение, мы с тобой вопросик в спокойной обстановке обсудим.
Мразь педофильская, вляпался мне с размаху в угол щеки и погнал куда-то. Звони, звони. Я посмотрю, как ты меня вечером найдёшь. Врёшь, не найдёшь. От этой мысли ящеркой скользит улыбка.
С верхней площадки смотрят. Кто-то смотрит на меня, как на диковинную зверушку, которая «ай, вдруг укусит, боюсь!» Сочувственно-заинтересованно… Да это же подруга детства. Бывшего детства. А может, никогда и не бывшего. Смотрит. Интересно ей смотреть на меня. Подойти боится или стесняется. Да и просто неудобно. Вдруг я буйная? Да и Бог знает, как я отреагирую на вопрос о том, как моя жизнь.
- Да не бойся ты. Никак. Фарфоровые куклы вообще не разговаривают.
- Ты что-то мне сказала? Извини, я не расслышала.
- Нет, я так, сама с собой. Как дела, ланиторумяная?
И зачем ввязываюсь в разговор? Мне бы двигать…
- Всё нармуль, Кри. Давно тебя не видно. Колбасишь? Как сама?
Ну ей же до лампочки. Она эту куклу… На скамейке в парке забыла. Ещё в мае месяце. Не в этом, конечно…
Тогда день был – загляденье. Липовые листики пахли горько и мелко-мелко шелестели зелёными глянцевыми марками. Пазл неба разваливался на несколько десятков элементов – облаков. И ну бежать в разные стороны!
Мы раньше как ненормальные, всё пытались этот день вспомнить, почувствовать, воссоздать. А дважды войти в одну реку можно, только если идти вниз по течению.
Никаких суицидально – депрессивных наклонностей, несмотря на зимнее время суток и февральский день недели…


Суббота. Школу проспали – мою школу. Совсем проспали. Журналистика и т. д. Пошли на х…Белый раздобрился и сварил с утра кофе. Ясно, боится, что я вечером домой уеду, он останется.
За кордонами окон безобразно – большое небо красного цвета. Андреев со своим «Смехом» отдыхает.
Ржевка – фаллические символы заводских труб вовсю изображают из себя частокол кубинских сигар. Заснеженный проспект тянется укатанной свадебной лентой по капоту – в середине – кант трамвайных рельс. Редкие деревья смешно топорщатся испуганными ёжиками.
 - Кри, поехали в Лахту! Снежки – сугробы, а? Мама пирогов напечёт… - Белый появляется за моей спиной, с подносом в руках,   - А вечером в «Пятницу» рванём… С Тайгой.
Дудка шустрит вслед за ним и тут же начинает покусывать меня за голые ноги, щекоча пятки.
- Я домой хочу. К себе. К своей маме, понимаешь? Я устала.
Пытаюсь застегнуть молнию платья на спине, но руки не слушаются, не выкручиваются.
- Лапа, только без истерик. Ну мы ей сейчас позвоним. Чего ты?! Ну не надо!
Сажусь на пол, ткнувшись лицом в край тахты, дрожу плечами.
Поднимает, сажает на колени.
Нервы ни к чёрту. Не надо мне ничего.
- Ну давай в Павловск поедем! Ты же хотела?! А? Или, хочешь, Тимуру позвоним?
Ковшами экскаваторов сгребает мне плечи. Вою.
 /Такое поведение – это нормально. Это правда, что пишут про воздействия на нервную систему. Истерики, срывы – обычное дело. Именно поэтому на трансе так мало пар. Выносить себя – необходимость, но мириться с чужими постоянными перепадами невозможного настроения -  большинству не под силу./
…Поднял под коленки, посадил перед компом, смотреть какие-то клубные фотки. Исчез.
Вернулся, оказывается, из магазина, с вином, виноградом, сигаретами, зефиром в шоколаде и новой «Собакой». Граждане, это не любовь, просто ему не хочется оставаться одному – мысли полезут. И я не уезжаю, потому что тогда слишком много нужно будет думать. А думать страшно. Раньше так не было. Раньше не было ужаса перед случайной мыслью, забредшей в голову. Мысли о чём угодно: об одиночестве, о жестокости, о несправедливости, о будущем, о том, что любви нет, и понимания нет. И не будет…
Мы перестали командовать нашими помыслами, и образы завладели нами. Мной. Но никто никому не признаётся. Лица кругом – фальшивые, даже не силиконовые, нет, грубо сделанные пластиковые маски, нелепо раскрашенные вручную, как матрёшки с ликом президента. И все улыбаются, и все обдолбаны. Лучше не бывает.
А знаете, зачем придумали after – party? Для того, чтобы утром, после клуба, не нужно было ехать домой, чтобы фригидный карнавал не кончался, чтобы не оставаться наедине с самим собой.
Никому не хочется быть выставленным из страны Чудес.