Зависть

Зависть… Он старался избегать этого слова – в нем было змеиное шипение, скользящая в быстром движении чешуя, подрагивание раздвоенного язычка. Зззависссть…
Он предпочитал слово «ненависть». Хотя чем оно было лучше фонетически, он не смог бы объяснить. Просто – лучше, конкретнее и злее. Удар хлыста, нож, режущий горло, беззвучный собачий свисток. Желание уничтожить.
Этим словом он оправдывал свои поступки и их результаты.
Никто, кроме него, не знал, сколько судеб он сломал, сколько жизней прервал.
Ломкие пожелтевшие листки доносов в клеенчатых папках. Тесемки развязать почти невозможно – их завязали много лет назад, и узлы слиплись, словно пропитавшись влагой липких пальцев, превратившей их в монолит. И теперь другие пальцы нетерпеливо рвут их, выдирая из картона. И читают слова, в которых ненависть, она же зависть…
На старой фотографии он стоит в ряду других – таких же серьезных и широкоплечих. И если не знать дат их смерти, если не видеть эти желтые листки, то и не различить, кто остался в том довоенном году навсегда молодым, а кто спустя полвека стал стариком с трясущимися руками.
Ненависть делает одних сильными, других подлыми. Зависть всех превращает в шакалов. Шакалий блеск глаз не заметен на тусклом снимке. Но на обороте есть имена, написанные карандашом, и те же имена на папках. Все, кроме одного.
Того, кто каждое утро выезжает в кресле-каталке на террасу и пытается согреть негнущиеся пальцы под солнечными лучами. Он смотрит выцветшими глазами на деревья и склоны гор. Иногда он даже улыбается. Странно, но в этой улыбке  всё та же зависть.
Теперь он завидует молодым, тем, кто ходит, танцует, любит, рожает детей. Другим кажется, что это улыбка умиления, но кто станет заглядывать в глубину прозрачных глаз с желтыми белками?… Зависть таится на самом их дне, словно электрический скат. Она и сейчас способна жалить, только для этого нужно гораздо больше усилий, чем тогда, когда нужно было всего лишь взять ручку и листок бумаги.
Эта зависть стала мудрой, почти величественной, теперь она редко позволяет себе всплыть, показать раздвоенный язык, обвиться тугими кольцами… И душить, душить.
Иногда он достает из потертого бархатного альбома точно такую же фотографию и долго сидит, разглядывая лица и поглаживая царапинки на изображении непослушными пальцами. Он-то хорошо помнит эти глаза. Они для него - живые.
Приятно в старости вспоминать друзей…