Моя дача, или история простой русской попойки

Убей свою мать! Убей свою мать! – надрывно ухали динамики старенького панасоника, на липком от пива полу валялись пустые бутылки вперемешку с грязными консервными банками, на газовую плиту выливался суп, и, казалось, веселью этому не будет конца и края. В этот раз на даче нас собралось человек двадцать, и поначалу я долго не мог понять, как можно разложить весь этот кагал в маленьком доме дореволюционной постройки, когда ночь, неумолимая как воскресное похмелье, начнёт просачиваться на этот богоизбранный сосновый участок, которому, волей высшего провидения, предопределено быть навеки оплотом хмельного вольнодумства. Но алкоголь помимо всего прочего замечателен ещё и тем, что заставляет принимать решения спонтанно и даже порой безошибочно: так проблема ночлега по мере откупоривания новых бутылок обретала всё более расплывчатые очертания, и часам к пяти вечера растворилась в наших мозгах окончательно, напрочь утратив былую актуальность. Незатейливая сентенция «А по х*ю!» стала неким таинством этого майского пандемониума, и если бы нам вздумалось графически изобразить процесс, взяв за ось абсцисс количество откушанной водки, а за ось ординат дух пох*изма, незримо витавший в прокуренном и пропитанном алкогольными парами воздухе, то мы бы несомненно получили такую гиберболу, которая своей готической устремлённостью ввысь потрясла бы и самое закалённое в борьбе с трезвым образом жизни воображение. Всегда назойливые мотыльки, комары и прочая летающая подмосковная шваль, в панике ретировались из клязьминского содома, не выдержав и получаса нашего громоподобного визита. – Гениталии расползались по тундре… - доверительно сообщил магнитофонный ветеран, вызвав новый взрыв хохота уцелевших в битве с нравственными устоями жизни архаровцев. Кустарно записанный нашим слегка безумным другом Ромой М. «Альбом с дудкой» придавал застолью – а для иных уже и подстолью – ни с чем не сравнимый колорит дома для душевнобольных. Самого Романа приглашать сюда было бы бóльшим безумием, чем вся его нелепая жизнь, ибо некоторым из нас выпадала большая удача лицезреть этого приземистого питекантропа после пары-тройки рюмок водки, кидавшимся с кулаками на милиционеров в метро или штурмующим по водосточной трубе окна своей бывшей возлюбленной с криками «Дайте мне паяльник! Я эту суку запаяю!» Но «Альбом с дудкой» в какой-то степени восполнял отсутствие этого несомненно творческого и обаятельного человека, создавая иллюзию его частичного участия в празднике.
Наступил тот самый момент, когда нечаянно забредших на застолье или просто запозднившихся гостей сажают к чужим грязным тарелкам и стаканам, накладывают почерневший оливье и наливают до краёв остывшей водки со словами: «Штрафную опоздавшим! Не стесняйся, ты у себя дома». В такие мгновения все становятся друзьями, с улицы притаскиваются подзаборные забулдыги, каких и в фильмах не увидишь, и всё чаще слышатся фразы «Это не пьяный базар. Давай детально обсудим…» Самое прекрасное и удивительное состоит в том, что всё это произносится всерьёз и сам говорящий убеждён в абсолютной непререкаемости своих намерений. В эти минуты на стол в качестве дополнительной закуски выставляются проблемы мирового масштаба: тут вершатся судьбы всего человечества, проводятся судебные заседания над героями нашего извечно смутного времени, охватывается вся мировая история от Адама и Евы до дирижирующего берлинским оркестром Бориса Николаевича и обещающего «мочить в сортирах» тёзки Маяковского. Здесь строятся грандиозные бизнес-планы и сразу же в перспективе подсчитываются прибыли с учётом всех налогов, зарождаются новые лингвистические школы и литературные течения. Убеждённые антифашисты становятся ярыми антисемитами, рэпперы – панками, адепты классических направлений в искусстве – авангардистами, умные люди – идиотами, а бывшие доселе безграмотными идиотами обнаруживают такие познания в философии Средневековья и сами формулируют столь новаторские идеи, что сами Фома Аквинский и Хомяков на их фоне выглядят весьма бледно, а академикам, тем - в пору просто выть от зависти и своей никчемности. Наиболее склонные к земным радостям и далёкие от разговоров на абстактно-социальные темы эпикурейцы утаскивают в тёмные закутки дома своих или чужих подруг и там, пуская пьяные слюни, пытаются освоить всю кама-сутру. Иные простаки довольствуются пивом с воблой. Есть и те, кто, пав жертвой собственного малодушия и невоздержанности в вопросах потребления горячительных напитков, сломя опустевшую голову несутся на ватных ногах к маленькому деревянному сортирчику, выполняющему также роль вомитария, дабы там раскрепоститься и затем поразмыслить, стоит ли продолжать в том же духе. Отдельные представители этого жалкого сословия не добегают и туда и, изобразив на лице отчаянную гримасу, опорожняют желудок прямо по дороге: в огурцы, или в смородину – при этом выбор здесь определяется не столько пристрастиями к той или иной плодово-овощной культуре, сколько суровой необходимостью, продиктованной позывами эгоистичного, не разбирающегося в тонкостях дачной геополитики желудка. Таким образом, каждый решает сам, наступил ли в его здесь пребывании так называемый «разгар праздника», его кульминация, либо же дело идёт скорее к эпилогу, коллапсу - моральному и физическому истощению. В редких случаях отсюда уезжают угрюмыми или разочарованными. Те же, кто и в этой атмосфере всеобщего панибратства не может снять с себя маску печали, слывут уже за идиотов и отлучаются от дачного стола навсегда, либо до полной реабилитации - на усмотрение хозяина этого весёлого бардака. Здесь завязываются взаимоотношения - они же здесь и рушатся. Дача эта – нечто большее, нежели банальная попойка: это испытание, прорыв, пусть и временный, к абсолютной свободе, дверь в собственное «я», возможность увидеть себя изнутри и узнать порог своего скотства, либо же напротив - предел своей нравственности. Здесь запросто можно проснуться в объятиях незнакомой женщины, обнаружить свои ботинки привязанными к сосне на высоте десяти метров, вспомнить, что накануне набил морду лучшему другу и пил на брудершафт с худшим врагом...
Итак. В этот раз нас собралось на даче человек двадцать, но до упора досидела в лучшем случае треть. Поскольку двадцать на три в классическом понимании не делится, то можно сказать, что нас было шестеро плюс где-то половина человека по имени Коля, который упился до умопомрачительного состояния, но спать не хотел. Эта половина периодически отрыгивала, пыталась упасть головой в тарелку с сардинами и, заботливо поддерживаемая соседом справа Мишей, глупо мычала и мотала головой. В определённые моменты циркового представления Мише казалось, что пресловутая половина сейчас обгадит дачную цветастую скатерть всем съеденным и выпитым за вечер, добавив ей тем самым ещё аляповатости, и каждый раз он спешил поделиться этими своими опасениями с «хозяином весёлого бардака», то есть со мной, но, по чести сказать, я уже махнул рукой на любые повороты событий в данном и конкретном случае, ибо сам был не вполне вменяем и старался надеяться на лучшее. Магнитофон с песнями о больной печени и превратностях судьбы шизофреника как-то сник и, в отчаянии зажевав плёнку, замолк, на что, впрочем, внимания не обратил никто, ибо разговор шёл о Слободане Милошевиче и братских славянских народах. Разумеется, все понимали друг друга с первого слова, что далеко не всегда получается на трезвую голову. Манера изложения мыслей заплетающимися языками моих товарищей, помноженная на количество выпитого, давала эффект снотворного. С трудом понимал я, о чём, собственно, идёт речь. Гаагский суд и агрессоры-янки превращались в моей голове в какую-то немыслимую гнетущую кашу...  Внезапно, видимо утеряв нить разговора, мой друг и соратник Пабло поднялся из-за стола с рюмкой в руке и произнёс буквально следующее: «Ладно. О политике мы тут попиз*или достаточно. Не знаю, за что только и не пили. А вот я предлагаю поднять бокалы (! – прим. автора) за хозяина дома, этого отзывчивого, гостеприимного человека с большим сердцем. Предлагаю выпить стоя». Все как по команде закивали головами и стали подниматься. Признаться, таких тостов за меня не говорил ещё никто, быть может, потому, что никто так и не напивался до этого момента, но что-то волнующее произошло в моей душе, и я почувствовал, как слёзы благодарности наворачиваются на глаза. Я взял рюмку в левую руку, солёный огурец – в правую, стал вставать… Дальнейшее произошло за какие-то доли секунды: стул поехал из-под меня, словно кто-то невидимый потянул его за ножку, рюмка ни больше, ни меньше канула из рук, и, отчаянно размахивая вилкой с наколотым на ней огурцом, я обрушился под стол, увлекая за собой скатерть со всей стоявшей на ней снедью. Звуки падения последних тарелок потонули в нечеловеческом хохоте собутыльников. Последнее, что мне удалось разглядеть, было изумлённое антропоморфное лицо половины существа по имени Коля, который явно силился осознать произошедшее, что угадывалось в неимоверной работе мысли на его напряжённом бледном от водки лице…
На утро я узнал, что мой школьный друг Женя вытащил меня из-под стола и аккуратно отнёс на руках в большую комнату, где и оставил на кровати, заботливо положив подле ржавый металлический таз, раздобытый в сарае. Милости просим ко мне на дачу!