Моё окно

Из цикла «Сны о Пенжине»
(продолжение - №  25  )
МОЁ   ОКНО
На камчатском Севере я жил в маленькой, но замечательной комнате коммунальной квартиры. Здесь можно было сушить грибы, ставить в вазу листья осенних деревьев на подоконнике единственного окна, в которое по утрам заглядывало солнце.
Окно для меня было чем-то вроде цветного телевизора (до
Каменского телевидение в те времена ещё не доходило). В нём
были видны волны синих метелей, отблески северного сияния, тишина белых ночей. Но, главное, всегда можно было посмотреть, а что же там такое делается на вертолётной площадке? Она располагалась на невысокой сопочке, и её прекрасно можно было рассмотреть из моего
окна. Прилетала винтокрылая "стрекоза" изредка, и каждый
раз случалось что-нибудь чудесное: или почта прибывала, или
новые люди появлялись, или просто хорошие парни-вертолётчики
заходили в гости. Они были шумными, весёлыми и читали грустные
стихи.
Осенью о наличник  бились редкие серые дождинки,  а на стекло налипали листья берёз и ольхи. Но даже в сумрачную погоду в моём окне всё равно было светло.
Осенью я редко ночевал дома. Почти  каждую ночь уезжал с другом на острова Пенжины, недолго спал в лодке под тентом -  над ним вполголоса бубнил кривой дождик,  он баюкал, качал нас - »и спать бы да спать, но набегал прохладный ветерок и будил нас.
В тумане ветер приносил откуда-то сухие травинки, листочки. Он был нежным и мягким. Мой друг улыбался ему и напрочь забывал с том, что этот же ветерок всего какой-то час тому назад казался ему чем-то вроде сырого листа бумаги, брошенного шаловливым дитятей на лицо спящего отца...
Надо сказать, что дружба - первый, закон Севера. "Ни в коем случае не пускайся по тропе странствий один" - это одна из его заповедей. И я по достоинству оценил её, побывав с Михаилом в самых укромных уголках Пенжины. Он помог мне увидеть и понять больше,  чем я смог бы в одиночку. И выручал, конечно, не раз.   
В полном безмолвии прибрежных зарослей и редкого лесочка мы встречали зарю. Она несла светлый сентябрьский день, затерянность в мире травы, воды и неба. И эта затерянность была Счастьем.
Вроде бы, всё это были мелочи -  наподобие тех, что я рассказал вам, но мы ощущали их как Жизнь.
                * * *
Однажды я сидел у окна. Бились в него мелкие редкие снежинки и, падая вниз, превращались в маленькие белые лепёшки. В комнате пахло брусникой и кедрачом, пучки которого зимой непременно ставились в красную вазу. Тихо и покойно. И вдруг меня посетило особое состояние. Что-то вроде итога, принесшего с собой какую-то значительность и внутреннюю полноту. Можно, как все, жить на земле, сравнивать себя с другими, огорчаться и радоваться, и знать, что всё ещё впереди, и зачем спешить: можно подождать и с путешествиями, и с открытиями. Всё придёт, всё будет. Но судьба может обернуться вот таким  вечным ожиданием, а в итоге? Ничего.
В этом особом состоянии я понял, что открыл запахи и смысл
тундры, леса вдоль Пенжины, рек и небольших озерков. «Пусто никогда не бывает в лесу, и если кажется, что пусто, то сам виноват", - писал Михаил Пришвин. Виноватым я себя не чувствовал. Ведь я мог падать в траву и смотреть в вечное небо, и знать, что всё это - трава, деревья, облака, быстротекущая вода - бесконечно и прекрасно, и так будет всегда. И в своей бесконечности  всё это  - моё.
    - Много зарабатывают на Камчатке? - спросил меня как-то
один человек. – Ты вообще как? Состоятельный?
    - Очень, - улыбнулся я и пошел дальше.
Как я мог рассказать этому человеку о том, что сидел когда-то у своего окна и думал, как хорошо, что на Камчатке мне достался вот этот дом с этим вот окном, из которого можно увидеть так много. И не быть при этом философом. А про деньги я тогда не думал. В этом-то вся и штука!