Фамилия

И как его только ни называли. С первого класса (а может и раньше – детство он помнил плохо) не внимательные учителя и задиристые одноклассники путали его фамилию самыми причудливым образом. Он был и Гусевым, и Петуховым, и Куропаткиным, и даже Стаусовым (Однажды, контуженный ещё наверное в Куликовской битве, военрук Виквикыч записал в журнал некоего Крякина. И это тоже естественно был он). «Дональд Дак», «Дядя Скрудж» и даже «Серая Шейка (Матки)» - обидные школьные клички преследовали его, пока к десятому классу не сменились нейтральным (но всё равно не уважительным) погонялом «Утя».
  Вместо выпускного вечера он на два месяца загремел в «Кресты». Добрый, улыбчивый милиционер («Постой, хлопчик!») остановил его прямо у дверей ресторана («Для порядку и проверки паспортного режима»), где собирался пьянствовать водку и нарушать безобразия его 10«Б» («Да, не торопись – а то успеешь. Хы!»). Посмотрев на фамилию в паспорте, добродушный работник правопорядка, всё так же улыбаясь, ошарашил новоявленного выпускника хорошо поставленным хуком в висок, добавив коваными сапогами по рёбрам  уже бесчувственного тела («Для порядку»).  Следующие шестьдесят дней понадобились нашей самой рабоче-крестьянской милиции, что бы понять, что арестованный «в результате активных оперативно-розыскных мероприятий» маньяк – капрофаг лишь однофамилец объявленного во всесоюзный розыск преступника. К тому времени об этом уже во всю раструбили газеты, а вездесущее НТВ оперативно забабахало ряд передач типа «…а потом ей отрезали нос и запихали его…». Естественно, дело замять не удалось. «Случайной жертве халатности рядовых работников милиции» конечно принесли официальные извинения, но с тех пор в широких массах его фамилия стала ассоциироваться с маньяками, убийцами и прочим краминалитетом. Великая махина слухов («то ли он украл, то ли у него украли») ещё долго перемалывала эту историю и даже спустя много лет до него доходили удивительнейшие по своему идиотизму россказни, где могло варьироваться количество трупов или «качественность» извращений, но фамилия маньяка всегда оставалась одинаковой. Его фамилией.
  Из института его выгнали. С последнего курса. За хулиганство. Он ударил по лицу (а потом ещё, говорят, пинал ногами) Ленину Ивановну, старушку - «божий одуванчик», ведшую у его группы преддипломную практику. «Старый плавучий чемодан» (бабуля была точной копией Рины Зелёной в роли Тортиллы) поплатилась за, казалось бы, невинное замечание с употреблением его фамилии в уменьшительно-ласкательной форме. Эта фривольность обошлась ей в несколько зубов из вставной челюсти, два ребра и берцовую кость. Дело возбуждать не стали – Ленина Ивановна – российский интеллигент старинной закалки – по привычке винила во всём произошедшем себя («Бедный мальчик! Я, наверное, его смертельно оскорбила!») и не стала подавать заявление в милицию. Но декан факультета Изюмов не разделял подобных убеждений и выпер хулигана за месяц до защиты диплома. Да тот и не особо сопротивлялся – им овладела какая-то странная обречённость. Ему казалось, что всё в его судьбе уже предрешено, и стоит только посмотреть на вторую страничку в паспорте, как сразу всё станет ясно.
  Он попал в армию. В ту самую: Краснознамённую, Рабоче-крестьянскую, самую подготовленную и хорошо оснащённую Советскую Армию, которая как раз в то время «не воевала» во Вьетнаме и Корее и собиралась защищать бедный афганский народ от подлых угнетателей (из того же народа). Но нашего героя эти перипетии не коснулись – у него была «своя планида». Оружия ему в руки не дали – сказалась виртуальная отсидка и отнюдь не эфемерное влияние злопамятного Изюмова. «А стройбат – это такие звери! Им даже оружия не дают!». Зверинец был ещё тот. Укомплектованная на восемьдесят шесть процентов представителями одной крайне восточной национальности, рота, в которую он попал (уж, попал, так «попал»), пользовалась дурной славой даже в раздолбайском стройбате. Понятие «дедовщина» здесь уже давно не существовало, его заменила более древняя традиция, так любимая на Восток и по сей день, и именуемая рабством.
  «Выжить можно везде» - думал он, очищая заблеванный унитаз свой зубной щёткой, вместе с такими же, как он «вечными дежурными». «Всё прошло – пройдёт и это» - приходила ему на ум древняя поговорка, когда он, истекая слюной, готовил для «дедов» плов с бараниной и изюмом, предвкушая себе на ужин немного гнилой картошки. «Вернусь домой – Изюмова кастрирую, Ленину, старую каргу…» - мечтал он, получая десяток плетей за плохо почищенные сапоги лейтенанта Алиева.
  Жить было не возможно. Но он жил, и дембель приближался с неотвратимостью асфальтового катка в узком переулке. Привыкнуть можно ко всему, и он жил и радовался жизни (на сколько это было возможно в подобной ситуации) пока…
  Однажды, ранним морозным утром их как всегда выгнали на построение, которое почему-то решил провести лично командир части майор Узул-Заде. Сие событие, как говорили знающие люди, происходило в среднем один-два раза в тысячелетие, и то не  в каждое. Узкоглазый майор был как никогда весел и пьян. Он в припрыжку прошелся перед строем, поприветствовал личный состав (что-то типа «с-сдорова, с-сасс-срантссы», только слегка шепелявя и заикаясь) и рассказал какой то чрезвычайно смешной анекдот из своей увлекательной татаро-монгольской жизни. Весь строй хохотал, как безумный. Хором, в один голос. Хотя вряд ли кто-нибудь хоть что-то понял.
Затем, подслеповато щурясь (никто этого не заметил – уже его глаза стать уже не могли), майор заглядывал в поднесённый ему список личного состава и пофамильно вызывал каждого бойца вперёд. С критичностью лошадиного барышника, волею судеб попавшего в конюшню для старых и больных животных, Узул-Заде осматривал каждого выходившего и шепелявил себе под нос что-то на своём родном тарабарско-чучмекском диалекте. Каждая фраза вызывала бурную реакцию со стороны майорской свиты. Только по этому угодливому подхихикиванию или дружному порицающему возгласу можно было догадаться о сложившемся у сего славного потомка золотоордынских полководцев мнении на счёт того или иного представителя убогого рода «духов бесплотных».
  Предчувствие чего-то нехорошего охватывало личный состав по мере приближения списка к концу. Некий общественный, стадный интеллект (какой существует у муравьёв, птиц и неорганизованных толп испуганных homo sapiens) предчувствовал скорую неведомую опасность. И лишь один человек догадывался на кого и за что падёт суковатая дубина Судьбы в (очень узкоглазом и ширококостном) лице майора Узул-Заде.
  Встревоженное ожидание надвигающихся неприятностей переросло в спокойную уверенность в скорой беде, когда шепеляво обматерив рядового Уголькова, майор небрежным жестом отправил того обратно в строй.
  На следующей фамилии бравый командир запнулся и медленно повторил её по слогам. Даже многоопытная свита шакалов, казалось бы до тонкостей изучивших поведение своего тигра, была ошарашена, когда Узул-Заде с необычной для свои коротеньких ножек прытью метнулся к вышедшему из строя солдату. Внимательно заглянув ему в лицо, майор повторил фамилию с вопросительной интонацией. Отступать было некуда и ответом было бравое: «Так-точн-товарщ-майор!!». Тогда командир части улыбнулся и похлопал солдата по плечу. Улыбка его напоминала оскал иссушенного временем и песками пустыни черепа и предвещала Войну, Чуму, Глад и Мор одновременно. И всё одному человеку.
  Никто никогда так и не узнал, чем эта фамилия так «понравилась» майору, но, судя по всему, это было очень серьёзное. Достаточно серьёзное, что бы превратить и без того не людскую (а местами не дотягивающую и до собачей) жизнь бедняги стройбатовца в Ад. Нет смысла описывать всё, что было тогда пережито. Ни смысла, ни желания, ни не падкого на истерики желудка. Достаточно сказать, что, однажды, через две с половиной недели какой-то злоумышленник забаррикадировал все выходы в офицерском клубе, где как раз проходило шумное внеочередное празднование дня взятия Бастилии по туркменскому календарю, и планомерно раскатал ветхое строение со всеми кто там находился большим военным бульдозером. Потом он направил машину к солдатским казармам, но по пути задел гигантский бак с бензином, неизвестно с какой целью поставленный посреди части ещё до войны. В результате случившегося пожара погибло свыше восьмидесяти процентов личного состава части. Злоумышленника так и не нашли… даже трупа…
  …Всю свою недолгую жизнь Дионисий Юлианович Уткин боролся со свой фамилией. Он бился и проигрывал пока наконец не выиграл.Окончательно.