Окно 1. Любовь

1. (Последний этаж элитного дома на Б. Разночинной, 2. Окна стеклопакет. Закрыты жалюзями, из-под которых пробивается неяркий мягкий свет ночника. Если прижаться ухом к стеклу, можно услышать тихую музыку).
 
   

 Он влюбился! За 42 года жизни он поменял бессчетное количество женщин, но ни одна из них не могла вызвать в его сердце ничего, кроме легкой симпатии. Знакомясь с очередной красоткой он уже знал, что ей от него надо, как и сколько они будут общаться и в какой форме он скажет ей: «Сайонара». Если Егор Салаватович Ленский и совершал ошибки, то эти ошибки не были связаны с женщинами. Когда он хотел их – они приходили, когда не хотел – уходили, а Ленский оставался, спокоен, как мамонт во льду. До сегодняшнего дня…
 Он гнал свой «Ferrari» по Кировскому, плавно переходя со 180 км/ч на 210, как вдруг с удивлением узрел медленно обходящий его красный «Мустанг». На спидометре 212, а его обгоняют! Не то, что бы он взбеленился или считал обгон на таких скоростях личным оскорблением, но педаль газа вдавил в пол с такой силой, что на ней должен был остаться след от его «казаков». Машины шли вровень, «голова к голове». Стекла «Мустанга», как, впрочем, и его машины, были затемнены, но Егор различил за рулем женщину. Женщину с роскошными вьющимися волосами. Вроде бы, рыжими…
 Тут сзади заорал-замигал бело-синий ГИБДДшный «Форд». Гонка грозила принять общегородской масштаб и Ленский, по-джентельменски пропустив даму вперед, стал тормозить, оттесняя «Форд» к обочине. Жест был оценен обеими сторонами. «Мустанг» на прощанье мелодично погудел и зажег все фары (сзади на стекле переливалась светящаяся гирлянда в виде букв «ЛС»), а гаишник долго грозился отобрать права, но, в конце концов согласился взять деньгами (хоть и не мало).
 Вечером, точнее ночью (Егор вел ночной образ жизни, благо бизнес позволял), он заехал в «Эльдорадо»: маленький, кафешного типа, клуб при гостинице «Карелия». Он всегда заезжал туда после работы на чашечку кофе и пару коктейлей. У въезда на стоянку он чуть было не «поцеловался» с черной «десяткой» - его взгляд был намертво прикован к знакомым хищным очертаниям похожей на кошку красной машины. И к буквам «ЛС» на заднем стекле.
 Он увидел ее, как только вошел. Рыжий огонь ее волос, казалось, освещал весь зал клуба, а пара длинных ножек, изящно скрещенных под столиком, вызывала жуткий интерес у всего мужского населения «Эльдорадо». Она скучающе оглядывала полутемный зал, как будто ожидая кого-то. Егор, наверно, еще долго бы стоял в дверях, обалдело уставившись на прекрасную незнакомку, но сзади его подтолкнула пара подвыпивших негров и он прошел вовнутрь, сел за стойку. Чашка капучино и «Черный Русский» прошли незамеченными. С тем же успехом он мог бы пить воду или керосин, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Все виделось как бы сквозь розоватую дымку. Как после дозы LSD, только без глюков.
- Извините, можно я присяду? – раздался тихий мелодичный голос, красивее которого Ленский не слышал никогда. «А вот и глюки» - подумал он, но все-таки обернулся. И правда, ничем другим, кроме галлюцинации, это видение быть не могло. В этот момент Егор был полон решимости навсегда подсесть на любые наркотики, если бы они гарантировали ему подобные видения. Перед ним стояла ОНА.   
«Два бездонных океана глаз»,- вспомнил Ленский строчку из какой-то песни – «Помогите… тону…»
 Океаны были безумного ярко-зеленого цвета, и где-то на самом дне Егор Ленский потерял свое сердце… разум… но не умение общаться с женщинами.
- Конечно, присаживайтесь! Разве я могу отказать такой прекрасной женщине… 
 Где-то внутри его душа застыла в немом восхищении и лишь слегка трепыхалась в экстазе, а снаружи, включив свою самую ослепительную улыбку, Егор Салаватович Ленский, любимец женщин, великий рассказчик и остряк-самоучка, пытался обаять ее, как самую обычную очень красивую женщину.
-… Разрешите, я вас угощу…Ну пожалуйста… Можно?.. Спасибо большое. Что бы вы хотели?..
Ее зовут Любава Скуратова (Какое красивое имя! Древнерусское?). Ей 23 (Ну да!!), она художница (Покажите как-нибудь), но сейчас работает дизайнером-оформителем в одной крупной фирме (А на стороне чуть-чуть не подработаете? А то у меня в офисе черти что: зеленое на желтом и красным погоняет). Любит спортивные машины (…чувствуется…), художников Ренессанса (… а… ну да… как же - как же…), Дастина Хофмана и Санкт-Петербург.
- У нас с вами…
- С тобой.
- …с тобой схожие вкусы. Знаешь, когда я последний раз был в стольном граде Вашингтоне, Дастин мне и говорит…
 Потом они мчались на его «Феррари» по ночному городу. Огни фонарей смазывались в одну мутную полосу, ее головка лежала у него на плече, и рыжий огонь волос заливал пиджак. Он что-то говорил, она что-то отвечала. Потом что-то холодное коснулось его груди. Маленькая мягкая ладошка забралась под рубашку. Егор вздрогнул и напрягся. Не было еще такого (лет эдак с 13ти), чтобы он вздрагивал от прикосновения женщины. От этого прохладного прикосновения по телу волнами расходилось тепло, возбуждая каждое нервное окончание и заставляя даже волосы на голове вставать дыбом. Мягкие губы коснулись его уха, шеи, Ленский вдавил педаль газа до отказа. Все виделось как через мутно-розовую пелену.
- Милый, на спидометре 220. Может быть, ты посмотришь на дорогу?
- А что там интересного?..
Егор дотянулся губами до ее губ, а рука Любавы опустилась ниже. «Феррари» взвизгнул и пересек звуковой барьер…
 Потом, у него дома, бутылка «Вдовы Клико» на льду. Как-то незаметно для себя он остался без рубашки, а ее платье аккуратно сложилось у ног. Ленский, насколько мог нежно, дотронулся до ее полной груди, она прильнула к нему, поцеловала в висок, в ухо, в шею…потом…потом он полетел. Только отлетев к соседней стене и почти проломив ее плечом, Егор понял, что Любава просто оттолкнула его от себя (а, скажем, им не выстрелили из пушки). Очнувшись от потрясения, как в прямом, так и в переносном смысле, Ленский забормотал извинения и попытался встать. Девушка зарылась лицом в подушку и не реагировала на его слова.
- Любавушка…извини, малыш… я… я свинья, я знаю… я не должен был…
 Ее плечи мелко вздрагивали, она что-то всхлипывала, но что именно Ленский не понимал. Он таки встал на ноги, подошел к ней и нежно погладил по обнаженному плечу. Потом по волосам и, наконец, он прижал рыжую головку к груди. Тут она разрыдалась в голос. Она плакала, а он гладил ее по волосам. Уткнувшись ему в грудь, Любава потихоньку успокаивалась. Потом и вообще затихла так, что Егору показалось, что она заснула. Но девушка внезапно подняла голову и серьезно посмотрела ему в глаза. Как слепая, она провела ладонью по его лицу. Потом положила руки Егора себе на плечи и повалила на себя. Её губы…её руки…плечи…грудь…
 Через час нежности и истомы Ленский, счастливо глядя в потолок, наконец, решился сказать то, о чем думал с тех пор, как увидел Любаву в баре:
- Любавушка…ты, конечно, не поверишь, но я еще никому этого не говорил…вот… я, понимаешь, с тех пор, как тебя увидел… в общем, я люблю тебя, малыш…
 Она вздрогнула, как от удара и попыталась вырваться, но он еще крепче прижал ее к себе и затараторил:
- Я понимаю, что для тебя это все неожиданно, но я не требую от тебя ответа… сейчас… Я вообще не имею права от тебя что-либо требовать.
- … НЕ МОГУ…
Егор встрепенулся и замолк. Голос девушки разительно изменился. Она даже не вскрикнула, а скорее провыла эти слова. Таким голосом воют перед смертью дикие звери. Егор оторопело замер, когда Любава медленно подняла голову.
 Лицо ее почти не изменилось. И в то же время изменилось до неузнаваемости. Полные красные губы слегка ощерились, не в силах скрывать выросшие клыки, она побледнела и как будто осунулась… но главное были глаза. Зрачки внезапно пожелтевших Любавиных очей сузились и вытянулись, напоминая то ли кошачьи, то ли змеиные… Девушку трясло, как в лихорадке, она нервно облизывалась, ее пальцы сжимались в кулаки так, что длинные наманикюренные ногти впивались в ладони и ломались. Любава боролась с собой, с чем-то внутри себя, что было сильнее ее, но пока победа оставалась за ней… и Егор вновь отлетел к (до боли) знакомой стене.
 Ленский ударился сильнее прежнего, но теперь это уже было не важно. Всю свою сознательную жизнь он был сознательным циником и верил только в то, что видел сам или когда сам мог что-либо научно объяснить. С тех пор, как в восьмилетнем возрасте он узнал в долгожданном Деде Морозе соседа - алкаша с первого этажа, он перестал верить в сказки и всю оставшуюся жизнь смотрел на фантастику в любых произведениях с презрительно-скептическим отношением («Ну что только люди не придумают от нечего делать»). На людей, верящих в магию, мистику и приметы, Ленский привык смотреть, как на легко помешанных («Если в стенке видишь люк, из него течет вода. Ты не бойся – это глюк. Так бывает иногда»). Но это ерунда. Сейчас он лежал у избитой его телом стены и рассматривал настоящего вампира. И было уже неважно, во что он верит и не верит – положения это не меняло. Но и это было ерундой… Главным было то, что Егор внезапно со всей ясностью понял; он уже не сможет жить без ласкового взгляда этих глаз. Он точно знал: ОНА – ТА САМАЯ. И кем бы она ни была - он от нее никуда не денется. Он мог бы убежать – она его отпустит. Но Ленский знал, что потом он просто медленно загнется от смертельной тоски, каждый раз разрывая душу на части при мысли об упущенной возможности счастья…Всегда лучше жалеть о том, что сделал, нежели о том, чего не сделал… Тем более, что долго ему жалеть не придется… Ленский со вздохом встал с пола и пошел к свернувшейся в другом конце комнаты обнаженной фигурке. В теле чувствовалась необыкновенная легкость, а в голове почему-то кружилось одно, сверкающее огнем, слово: «НАКОНЕЦ-ТО». Проходя мимо письменного стола, Ленский, не глядя, взял, лежащий на своем обычном месте, нож для резки бумаги. Острый, как бритва, клинок закаленной стали венчал костяную ручку в форме прыгающей пантеры. Егор поднял девушку (еще недавно кидавшую его об стену через всю комнату) на ноги и внимательно посмотрел ей в глаза. Губы Любавы нервно дрожали. Потом Ленский поцеловал ее и…
 Лезвие плавно пресекло яремную вену, открывая доступ фонтану крови. Она припала ртом к ране… Сознание Ленского медленно гасло, как-то отступая на задний план, уступая место Тьме. Почти в Конце он подумал, что ему никогда ни с одной женщиной не было так хорошо, как сейчас… и уже не будет…