Окно 2. Музыка

2. (Второй этаж старого дома по Большому проспекту П.С. 3/1. На окнах белые тюлевые занавесочки, но снаружи стекла покрывает слой пыли. Горит люстра, слышатся возбужденные голоса. Кажется, ругаются…)



- …и если ты думаешь, что твои не полные пятнадцать лет дают тебе право так себя вести, то ты глубоко ошибаешься. Нос не дорос! Мы с матерью вкалываем для нее как проклятые, брат чуть ли не сутками пашет в своей фирме, так, что мы почти забыли, как он выглядит. И все для чего? Чтобы она до утра шлялась по своим дискотекам разряженная, как…как проститутка.
 Последнее слово явно далось Геннадию Анатольевичу с трудом. Он интеллигентный человек, в прошлом младший научный сотрудник Лаборатории Отрицательно полярных излучений, а ныне простой инженер НПО «Микротехника» (не поднялась рука записаться в торгаши, ну никак…) никогда не мог бы представить себя в роли эдакого «домашнего деспота», который может читать нотации родной дочери почти в пять часов утра. Но последние Лизкины выкрутасы настолько противоречили традициям, сложившимся в семье Алтаевых, что глава семьи решил провести учебно-профилактическую беседу прямо по возвращении непутевой дочки с очередной гулянки.
 Ругаться старший Алтаев не любил и не умел, поэтому уже на двенадцатой минуте «разбора полетов» Геннадий Анатольевич взмок как скаковая лошадь на финише скачек. Он с трудом подбирал эпитеты, заикался и путался в длинных фразах. Собственная беспомощность злила его, но от этого он конфузился еще больше.
- Почему ты молчишь, Лиза? Ответь что-нибудь отцу.
Анастасия Родионовна Алтаева (тоже в прошлом МНС, а на сегодняшний день уборщица в одном из филиалов Санкт-Петербургского Коммерческого Банка Доверия) была расстроена не меньше своего мужа, но ей приходилось легче, поскольку в данной экзекуции она не принимала активного участия, лишь иногда поддакивала мужу и с укоризной глядела на дочь. Анастасия Родионовна жалела, что сейчас с ними нет их старшего сына Василия, неизвестно от кого унаследовавшего твердый характер и предпринимательскую жилку. Именно он являлся реальным кормильцем семьи – денег, зарабатываемых обоими старшими Алтаевыми, едва хватало, чтобы оплатить квартиру (просто, бросить работать было выше их сил). Но работа в фирме (названия которой никто в семье не помнил, а Василий не напоминал) занимала у него столько времени, что он заезжал домой один-два раза в неделю – показаться, что жив, здоров и отдать денег. Старшие всегда долго смущались и отказывались, но потом брали и просили больше не приносить. А в следующий Васин приход все повторялось заново. Самый младший отпрыск семьи Алтаевых – четырнадцатилетняя школьница Елизавета восседала сейчас посреди кухни на жестком табурете и всем своим видом высказывала раскаяние и покорность судьбе.  Поза «Простите меня, люди добрые, за все мои прегрешения» в исполнении Лизы Алтаевой состояла в следующем: Сидя на жесткой кухонной табуретке: тощие коленки сжаты до скрипа, руки судорожно натягивают микроскопическую юбчонку пониже, что удается с трудом (при сильном натяге «юбка» закрывает аж до половины бедра, а без натяга…), плечи опущены, спина сгорблена, взгляд в пол и «в никуда», спутанные разноцветные волосы закрывают лицо (колечко в губе, сережку в носу и аляповато-яркий макияж в стиле Джексоновского «Триллера»). Как говорят «пошлые янкесы»: такую картинку можно смело вставлять в энциклопедию под словом «раскаяние» (хотя, зачем под словом «раскаяние» картинка? Может в Штатах люди редко испытывают подобные чувства и по этому с трудом ориентируются в них без картинок? Интересно, а под словами «совесть» и «интеллект» у них картинки есть?).   
- …в комнате у тебя бардак. Просто свинарник какой-то. Тараканы, и те в такой грязище дохнут! Нельзя же так. Музыка твоя каждый день орет так, что уже все соседи жаловаться приходили. Учиться совершенно перестала…
Геннадий Анатольевич уже начал заметно уставать от своего длительного обличительного монолога, но как закончить – он не знал. Сказывалось отсутствие какой-либо практики в нелегком деле «семейных разборок». Чем положено завершать подобные монологи Алтаев не знал и потому вещал дальше, выдавливая из себя все новые и новые сентенции.
- …дома не бываешь, все по клубам своим идиотским шляешься, а если заявляешься, то с какими-нибудь хиппи-наркоманами, которые…
Искреннее Лизкино раскаяние потихоньку начало сменяться раздраженным недоумением: «Сколько можно отчитывать, как малолетку?» Но как себя вести в подобном случае Елизавета не знала, поэтому она просто сидела и ждала, когда у отца кончатся слова или силы («Нам бы такую батарейку…»)
- … ты на этих дискотеках последних мозгов лишишься. Это же не музыка – один рваный ритм, повизгивания и куча цветных пятен. На кого ты похожа, когда со своих танцулек возвращаешься? Разукрашена, полураздета, в глазах ни капли интеллекта, как зомби какая-нибудь…
Лизкина голова рефлексивно дернулась:
- …Зомби…
Она медленно поднялась с табуретки. Все ее тело было расслаблено, руки висели плетьми, голова была опущена на грудь так, что волосы полностью закрывали лицо.
- …как зомби какая-нибудь…
- Что... –осекся Геннадий Анатольевич и увидел табуретку. Она летела ему в лицо…
…Он очнулся от сильной боли. Кто-то тыкал его в плечо чем-то острым. Потом заболела голова, ноги и руки. Алтаев попробовал пошевелиться и тут же чуть опять не потерял сознание от пронзительной боли в запястьях. Он был привязан. Привязан проволокой (Большой моток притащил откуда-то Василий, но она так и валялась в кладовке. Вроде не нужна, а выкидывать жалко). Алтаев огляделся и застонал (рот был заткнут кляпом). То, что происходило, просто не укладывалось в сознании…
 На кухне царил погром. Вся посуда, содержимое всех шкафов и ящиков валялось на полу. Вся мебель была сдвинута в один угол и превращена в груду обломков. Посреди комнаты стояли два кресла. Два тяжеленных неудобных кресла, доставшихся еще от прабабки Алтаева. И к одному из них он был привязан, а точнее прикручен к ручкам и ножкам кресла большим количеством металлической проволоки. Проволока прорезала кожу и через мясо чуть не добиралась до кости, поэтому каждое движение вызывало дикую боль. Ко второму креслу была привязана его жена, Анастасия Родионовна Алтаева.
 Убедившись, что отец очнулся, Лизка убрала шило и довольно оскалилась. Мысли в ее голове выплывали медленно, как утопленники со дна пруда, а глаза были пусты, как высохшие колодцы. Она еще раз проверила проволоку на руках и лодыжках родителей  (мать старалась что-то сказать ей сквозь кляп, но Елизавета этого не заметила) и осталась довольна. Все идет как надо. Пусть кодовая фраза (…зомби… как зомби какая-то…) была сказана раньше, чем предполагалось… Она все сделает как надо. ОНИ будут ей довольны. ОНИ дали ей музыку, сделали ее сильнее, открыли ей пути, чтобы, в конце концов, она могла стать такой же, как ОНИ…Но ИМ нужны новые люди… и значит она приведет ИМ их… она знает, как это сделать… она знает и сделает… Магнитофон из ее комнаты, стопка дисков и три пары наушников. Им будет трудно, но они поймут. Пусть не сразу… понадобится несколько недель… может быть месяц… но, в конце концов, они поймут… они услышат НАСТОЯЩУЮ МУЗЫКУ… и будут счастливы… счастливы, как она…
 Аккуратно надев наушники родителям, она на мгновение задумалась над дисками. Начать надо с чего-нибудь более легкого… а потом медленно подводить к ИСТИННОМУ ЗВУЧАНИЮ… Выбрав, она вставила диск в магнитофон и врубила звук на максимум. Они поймут… неделя-другая беспрерывной МУЗЫКИ и они поймут… они услышат…