Окно 7. Вдохновение

7. (Первый этаж углового дома по ул. Саблинской и Малой Пушкарской. Большое, во всю стену, окно кафе без названия светится неярко, источник света находится где-то в глубине зала. Окна занавешены легкими зелеными занавесками, так что внутри можно рассмотреть только смутные силуэты, но и их видно с трудом из-за мерно мигающей гирлянды, распятой на стекле в виде елки).



«…Валигор ухарски присвистнул и вскочил на коня. Любой другой коняга закачался бы под богатырской тушей наездника, если бы вообще не упал, но Пегий лишь радостно заржал и взрыл копытом прибрежный песок.
- Други мои, - голос князя громом разнесся по берегу, так, что в прибрежных березовых рощах посыпались листья и заголосили вороны  в великий поход собрались мы сегодня, на дело немалое. Огнем и мечом пощекочем мягкое подбрюшье Оворской Империи. Докажем заносчивым купчишкам что крепка еще рука раздольской дружины. Вперед, друже, и да прибудет с нами сила Грома…»               
 Эдик отложил ручку и с наслаждением потянулся. Выходило вроде бы неплохо. Любовная интрига между Валигором и Аниссой, мучившая его последнюю неделю, благополучно разрешилась. И вообще, с этим походом роман приобретал абсолютно новый поворот, одним махом обрубая все Валигоровы (а значит и Эдика) проблемы в родном Раздоле.
 Эдик встал из-за стола и заметался в поисках дубинки. Проклятый «аргумент» (АРГ-2) всегда куда-то пропадал. Эдуард Аркадьевич Юрков ненавидел свою работу (как, правда, любую работу как таковую). Но служба на ночном посту в рядах славной Вневедомственной Охраны была его единственным шансом дописать «Раздольского Феникса». Его «древнейшая в мире профессия» («сплю за деньги – сторож я») давала Эдику возможность учиться днем, писать ночью и еще даже получать за это деньги («Кошачьи слезы – даже пропить нечего!»)
 Лениво помахивая дубинкой (как всегда, на полу за стулом, где же ей еще быть), он отправился осматривать пустующие помещения кафе. Не то чтобы он так трепетно относился к своим непосредственным обязанностям, но какая никакая разрядка была нужна. Слегка размявшись, можно будет творить дальше.
«…Город горел. Высокие минареты и блистающие шпили Великого Овограда застилались черным дымом пожарищ. Казалось неприступные стены столицы Оворской Империи теперь лежали в развалинах, и смерть гуляла по городу, щедро собирая свой кровавый урожай…»
 Замечательно. Эдик перечитал написанное, и остался доволен собой. Сегодня ночью где-то рядом явно бродит неприкаянная муза. Не будь дурой, зашла бы на огонек. А пока можно внести в роман еще немного эротики («много – не мало… да и бывает ли много эротики»). Такие сцены у него всегда получались очень неплохо.
«…Меч, сипло взвизгнув, вошел в грудь последнего евнуха, как горячее масло, рассекая его декоративные позолоченные доспехи. Валигор уперся ногой в тело и выдернул клинок. Бой в городе еще продолжался, но дворец шаха был в руках раздольцев, и это решало все. Город принадлежал ему.
 Оценивающе осмотрев сгрудившихся в углу женщин, князь резким движением выдернул из толпы тоненькую фигурку. Эта девчонка приглянулась ему с первого взгляда. Тонкий стан не мешал округлости и пышности форм, а черные длинные волосы достигали пояса. Девушка была одета по Оворскому обычаю в короткую с глубоким вырезом кофточку и широкие шелковые штаны. Притянув прелестницу к себе, Валигор махнул стоящим за его спиной дружинникам: «Разбирайте!» Раздольцы с громким ревом кинулись в гарем…»
 Он вытер вспотевшие ладони об штаны и судорожно заправился. Такие сцены всегда возбуждали его, даже когда Эдик писал их сам.
«…Девушка вскрикнула и из последних сил дернулась в сторону. Валигор лишь ухмыльнулся, легко удерживая обе ее руки одной своей. Большие мягкие груди темноволосой красавицы выскользнули из разодранной кофточки. Он сжал одну из них широкой ладонью. Девушка тихо вскрикнула, до скрипа стискивая зубы. Ее взгляд прожигал и испепелял, но Валигора в наименьшей степени интересовали ее глаза. Медленно опустив руку, он нащупал завязки широких штанов девушки и сильно дернул…»
 Эдик почувствовал, что ему срочно нужно в туалет. С глубоким вздохом он заставил себя оторваться от бумаги. Спокойней, Эдуард, спокойней. Будет и на нашей улице праздник. Эдик рванулся в туалет. (Муза, не уходи. Я быстро).
«…Тонкий стан красавицы выгибался под мерными ударами валигоровой страсти. Он уже пять раз доводил девушку до нечеловеческих криков и теперь, поставив ее спиной к себе, сам приближался к оргазму. Она уже не стонала и не кричала, из пересохшего горла доносились лишь слабые хрипы.
 Но вот Валигор напрягся и с удвоенной силой налег на девушку. Его утробный стон заглушил слабый писк красавицы, бессильно рыдавшей в разорванные покрывала. Богатырь, наконец, отпустил девушку и расслабленно опустился на ложе.
 В ту же минуту из-за занавеси высунулась кудлатая голова Стеньки. Ничуть не смутившись, сотник отрапортовал:
- Там, в подвале окно нашли. Вроде волшебное, что ли…
- Иду – буркнул Валигор и, оттолкнув прижавшуюся было к нему девушку, принялся одеваться…»
 Закончив писать, Эдик озадаченно осмотрел написанное. Такое уже бывало раньше, когда повествование двигалось без его участия, как бы само собой. И вот теперь Эдик понятия не имел, что это за волшебное окно и какую роль оно может сыграть в его романе. Он уже хотел зачеркнуть написанное, но неожиданно для себя продолжил писать.
«…Окно было широким, почти во всю подвальную стену. С той стороны оно было завешено какой-то полупрозрачной зеленой тканью, но приглядевшись, Валигор увидел человека, склонившегося за столом и что-то пишущего. Комната за окном напоминала лабораторию алхимика: целая стена за спиной у молодого колдуна была уставлена какими-то прозрачными емкостями. Валигор не любил колдунов и считал себя должным искоренять это чертово племя, где только мог.
- Вламываемся насквозь. Колдуна надо убить сразу, чтобы не успел сотворить волшбы, а потом разгромим этот богомерзкий вертеп. Вперед, братие!..»
Грохот стекла заставил Эдика поднять голову от бумаги и последнее, что он увидел, была шипастая булава, стремительно опускавшаяся ему на голову.
 Валигор ногой столкнул тело колдуна на пол и принялся громить булавой бар. Во славу бога Грома, его детей и Великого Раздольского Княжества.