Почти дневниковая запись...

Я пишу это вечером. Наверное, так проще, потому что за окном уже темно и метет метель. А темнота скрывает ложь, скрывает ложную меня, которой я притворяюсь при солнечном свете.
Что ж, господа! Маски сброшены, наступает вампирское время!
Что вы, я не вампир, конечно же…
Но мне тоже одиноко. Вампиры же, по сути своей, тоже живут в изгнании…
Нет, меня не заперли в кладовке, выдавая по сухарю в день. Но я живу в изоляции психологической, а это хуже… Намного хуже. Уж лучше в кладовке…
Иногда просыпаюсь с мыслью – а что Он сейчас делает? Тоже поднимает с подушки чуть измятое после сна лицо и сонно приглаживает непослушные волосы?.. Впрочем, я забегаю вперед.
Прости меня, читатель, за сумбурность. Просто мне некому больше рассказать о себе.
Да, мне некому рассказать о себе. Как только я начинаю рассказывать о том, что меня взволновало, люди начинают смотреть мимо меня. Когда я начинаю читать стихи, которые занозили мое подчас слишком чувствительное сердце, у людей стекленеют глаза.
У них стойко стекленеют глаза, хотя до этого я внимательно и трепетно выслушивала их. Я почти жила их жизнью, когда они начинали жаловаться на начальника-гада или Петю-кобеля. Я почти ненавидела этих Петь и начальников, которые измываются над людьми. А зря.
Я никогда не жила для себя. Мне всегда хотелось нравиться людям, поэтому в полусознательном возрасте я отдавала однокашникам из детского сада компот. Я очень любила этот сладкий сливовый компот, но рыжий и задиристый Егорка любил его не меньше. Поэтому я безропотно протягивала стаканчик и ждала, что вот-вот, скоро-скоро меня полюбят и окружат вниманием…
В школе было хуже. Я бесконфликтный и, в общем-то, слабовольный человечек. Но в нашем сугубо девичьем втором «д» я умудрилась поссориться с половиной класса. Я сама не помню, из-за чего и почему. Но защищать себя для меня всегда было делом принципа. Наверное, поэтому меня и избили зонтиками на крыльце школы.
В пятом классе, в новой школе (куда я перешла по причине переезда) было намного лучше. Из девочек я училась лучше всех, учительница русского и литературы не могла на меня надышаться. Где-то на горизонте замаячила первая и, что важно, взаимная любовь. У меня была верная подруга… Какими счастливыми были эти полтора года!
Когда я снова переехала и забирала из той школы документы, все откровенно жалели, что я ухожу. Да и мне самой было тяжело, потому что лучшая подруга оставалась здесь. Я очень долго переживала, ровно до тех пор, пока мне не позвонила потрясенная подруга и сообщила, что после моего ухода бывшие одноклассники принялись поливать меня ТАКОЙ грязью, что…
Тогда я подумала и поняла, что теперь знаю о двуличности всё. Я попросила Аню передать им все, что я о них думаю. Но я почти не знала бранных слов. Я была пай-девочкой.
До девятого класса я жила, словно в загоне. Я почти умирала, когда надо было переступать порог школы, потому что наверняка знала, что раскрашенные одноклассницы, выпуская из ярко накрашенного рта сигаретный дым в сортире, рассказывают обо мне гадости. Мне почти было жаль себя – нелюбимую, толстую, очкастую умницу.
Я много получала от самых «крутых». За свой острый язык. Я ненавидела, когда при мне унижали слабых людей. «Крутые» ненавидели слабых и меня. Такой вот замкнутый круг.
А потом наступило избавление. Мне даже трудно было в это поверить. Как будто кто-то там на небе случайно прошел мимо меня,  подбирающей из лужи учебники и вытирающей слезы, и подал руку. За одно лето после выпускных экзаменов я сильно похудела, похорошела и сменила ненавистные очки на контактные линзы. Со мной сдружился практически целый класс. Я могла сесть на любую парту, к кому угодно, и никто не прогнал бы меня и не назвал чокнутой или Очкариткой.
Несмотря на обилие друзей, я одинока и теперь. Да, мне есть, кому позвонить вечером, есть кому поплакаться на преподов и ушедший трамвай. Но у людей по-прежнему стекленеют глаза, когда я начинаю читать стихи. А ведь стихи – это ритм моего бьющегося сердца.
Нет, я люблю. Уже давно и, кажется, безнадежно. Иногда мне кажется, что не было ничего – ни Невского проспекта, по которому я шла, совершенно зачарованная красотой города, ни его серо-льдисто-голубых глаз… Тогда почему он так настойчиво мне снится?
Нет, мы могли бы быть вместе. Ведь он такой же человек, у которого на лбу уже две морщинки… Но это невозможно – в ближайшие несколько лет уж точно. Может быть, потому, что он женат на стерве, с которой ПОКА счастлив, а может быть потому, что я слишком нежная и задумчивая, хотя должна быть земной, чтобы трезво взглянуть на его брак…
Я пишу это вечером. Вернее, за окнами начал шуршать искрами рассвет. А это значит, идет новый день. Может быть, это тот день, когда мимо меня опять пройдет этот таинственный «кто-то» и снова подаст мне руку, увидев меня, одиноко мерзнущую на остановке?
… Я надеюсь на это.